Олег Игнатьев - Мертвый угол
Смиренно-поглупевший, ничего не понимающий вид Климова, похоже, зацепил страдающую душу Федора, и он нажал на тормоз. Мрачно сплюнул. Поискал в карманах спички, сигаретку, клекотно ругнулся, сломанно утер ладонью рот. Под его набитой до мозольной твердости рукой шершаво заскрипела жесткая щетина.
— Не-е… пацанку я не трону.
В глазах его мелькнула радость обретения, и голос дрогнул.
— Слушай, брат, а дочка может ведьмой стать? Но только честно!
О, правдоподобная магия лжи!
Думая о том, что страх перед неведомым у человека просто инквизиторский, средневековый, Климов с предупредительной душевностью и верой в то, что всякий, кто способен чувствовать, стремится к покаянию, заведомо утверждая ложное, вызвал Федора на откровенный разговор, даже на спор, и, наконец, услышал от него ту мысль, которую хотел внушить.
— Пугает, бля. Кишка тонка ведьмачить.
Федор убежденно засмеялся, радостно пристукнул по рулю, и трактор покатился дальше.
— Всесторонне.
Глава четвертая
На въезде в город двигатель забарахлил. Пришлось остановиться.
— Гад ползучий, — спрыгнул наземь Федор и виновато развел руки. — Смотрите секс по телику.
Он полез под сиденье, начал выгребать оттуда инструменты.
Надеясь, что поломка легкая, Климов взял бинокль, заботливо уложенный Дерюгиным в картонный ящик с ветошью, поднес его к глазам. Вот «жигуленок» попер в гору, вот знакомый угол школы, двор, в котором жили и учителя, и баба Фрося, пока их всех не расселили…
Оптика была прекрасной, соответствовала цейсовскому знаку, и Климову внезапно захотелось увидать весь Ключеводск, весь целиком.
Он вылез из кабины и увидел горы. Ветер разорвал сплошную облачную пелену, и солнце высветило две вершины Ключевой. Климов тотчас же поднял бинокль.
Тучи задевали своей низкой влажной хмарью пик Орлиных Скал, и красная косынка флюгера тонула в их клубящихся потемках.
Представив, как должно быть там сейчас тоскливо наверху, взглядом стал перебираться ниже. Кряжистые дубы и вековые сосны тоже не стремились к небесам, оставляя каменно-ребристые уступы ясеням, осинам и терновнику. Древесной мелочи в низине не хватало места, света, и она была согласна мерзнуть от ветров на верхотуре, только бы и ей досталось летом солнца и тепла. Кизиловый подрост и мощные кусты шиповника цеплялись за любой клочок земли, как будто каменистые голызины им ставились в укор. Кое-где уже встречались черные, похоже, разом похудевшие деревья. Мелькнула поляна с черным пятном от костра, оттуда они с Петькой запускали планеры, бескорый острощепый комель переломленной чинары, узкая кустистая разложина… Заломленно торчащие ветви чинары, голый сухостойный комель, словно усиливали чувство бросовости, никому ненужности еще одного не выдержавшего напора смерти, хрупкого дитя природы.
Мысль о том, что Ефросинья Александровна, хотя и умерла, но все равно еще лежит в своем дому и ждет его, укором отозвалась в сердце.
Надо было поторапливаться.
Да, Ключеводск хотелось увидать весь целиком: с центральной площадью, базаром и задворками, и он решил, что обойдет весь городок потом, когда освободится.
Вернув бинокль на место, Климов малость потоптался за спиной Дерюгина, который целиком ушел в работу, кхекнул для приличия в кулак, сказал, что ему надо двигать.
— Дуй, — с обидой в тоне разрешил Дерюгин. Руку не подал.
— Еще увидимся.
— Рупь за сто.
— На похороны придешь?
— Всенепременно.
Климов хлопнул по могучему плечу Дерюгина и… все бы ничего, да прямо на него летел «Камаз». Давил на полной скорости. Еще секунда, две… Рывок назад. Откат. Переворот через лопатки, через голову… удар…
Очнулся на асфальте.
Сначала в глазах все плыло и двоилось, потом стало легче. Машинально глянул в сторону умчавшегося трейлера. И след простыл. Бандюга…
Климов увидел над собой лицо Дерюгина, стал подниматься. Федор «подсобил».
— Ну, кукрыниксы…
— Ты их знаешь?
— Нет.
— А номер?
— Я ж спиной стоял.
— Ну, да…
Климов пощупал голову. Вроде, цела. Затылком только хрястнулся черт знает обо что… А, вон, о придорожный камень, над кюветом. Плащ… Он снял его и пожалел себя: таким не место на похоронах. Таким дорога в вытрезвитель или же в ночлежку для бродяг. Хороший плащ, да только весь в грязи, в мазутных пятнах… не отмыть.
Дерюгин сокрушенно возмущался.
— Вот, козлы! Не наши, говорю, не наши! Я тут всех… без слов, но от души.
— Да, ладно…
— Ни хрена! Узнаю — пропишу. Воткну для поддержания штанов.
Ветер косматил его волосы, и Климов вспомнил, что еще должна быть шляпа. Сам он был острижен коротко, и голова озябла.
После поисков шляпу нашли под колесом тележки.
Докатилась.
Замыв ее и плащ в ближайшей луже, Климов попрощался — теперь за руку — с Дерюгиным и медленно поплелся вдоль шоссе.
Баба Фрося жила на противоположной стороне города.
Много не много, но полчаса ему идти придется. Скорым шагом. А там, глядишь, какой-нибудь автобус подберет, но это вряд ли… Редкие прохожие, дворовые собаки, мотоцикл… Мало, мало жителей осталось в Ключеводске. Как только режимность сняли, рудники закрыли или выработали, кто там разберет, народ стал разъезжаться. Людям нужно жить и зарабатывать на хлеб, а то, что добывали в здешних штольнях, все, шабаш, когда-то было, а теперь не стало. Был уран, да вышел. Климов помнил, что когда из штолен выезжали вагонетки, полные руды, хотелось лечь и не вставать, и голова болела, как при гриппе. Даже глаза слезились. Учителя в такие дни всех распускали по домам. Наверное, и им хотелось плакать. Очень уж болела голова! Зато врачи все объясняли просто: акклиматизация, высокогорье, случайность совпадений.
«Что-то слишком много случайностей, — взбешенно подумал Климов, вспомнив происшествие в пути: налет на старика — на старика ли? — толчок в спину у титана с кипятком, амбал Сережа — и свидетель, и попутчик дюжих молодцев, да и его попутчик, климовский, и вот сейчас… что это? Тесен мир? Пьяный водитель? Неудавшийся наезд? В кабине, Федор говорит, сидели двое… вроде, как в беретах… или это Климов сам смог разглядеть? Федор стоял спиной, видеть не мог… а если видел? Если специально заглушил мотор, все по сценарию?.. И что это за парни с сумками? Торговцы, челноки? Тогда, причем туг санитар из психбольницы, черный «рафик», этот мощный трейлер? Кто все эти люди? Что им надо здесь? И водка, выпитая с Федором… Поминки по кому? По бабе Фросе или же по Климову? Находят сбитого на трассе, запах алкоголя, присутствие в крови… все ясно: пьян. А пьяниц так и тянет под колеса. Мало их гибнет на Руси? Ах, водка-матушка… и все же, все же, все же… Ключеводск — городок тупиковый. По какой дороге въедешь, по такой и выедешь. Транзита нет. Он исключен. Соцгородок планировался, как тупик. Ловушка и капкан. Спецзона. Попал и пропал. Как говорится, по газонам не ходить. Гуляйте мимо. А что, если наезд заказан? И старика в купе глушили по ошибке? Торопились. Стучали не в ту дверь. Все может быть. Все может. И когда его толкали на титан, предупреждали: еще вырубим. Сочтемся. Кто они?! Что им здесь надо? Что?»
Вопросы нервные, короткие, а короткую нитку узлом не свяжешь.
Климов провел языком по деснам и почувствовал солоноватый привкус крови. «От удара», — решил он и дважды сплюнул. Сплевывая, обернулся. Никого. Да и кому он нужен, если уж на то пошло, обыкновенный опер, пусть даже и сыщик?
Продолжив путь, Климов потрогал зубы. Все в порядке. Просто губа рассечена. Должно быть, прикусил или ударился о тот же самый камень, над кюветом.
Он снова сплюнул.
Кровью.
И вспомнил барак, в котором когда-то жила баба Фрося. Вернее, не барак, а одного из его обитателей, безногого соседа из второй квартиры. Диомида. Угоревший от денатурата много лет назад, он все еще жил в памяти Климова, взирая на жильцов барака полоумными глазами. Величая себя «динамитом», он водку пил в неограниченном количестве и мог закусывать ее чужим стаканом. Своей посуды он старался не крушить, поскольку ее не было. Зато в гостях показывал «аттракцион», расхрупывая толстое граненое стекло, точно ржаной сухарь. Кровь из порезанных десен он диковато схаркивал в ладонь и тут же, утирая губы, развозил ее по подбородку. Рубаха на груди трещала, пуговицы срыву отлетали по углам, и всем, кто трепетал при взятии рейхстага, грозил амбец, глубокий тыл и сам японский бог…
