Энн Перри - Натюрморт из Кардингтон-кресент
Сибилла густо покраснела. Зато глаза ее сияли. Она в упор посмотрела на миссис Марч, причем за этим взглядом могло стоять все, что угодно.
— Прежде чем начинать разговоры о школе, надо дождаться, кто это будет, мальчик или девочка, — отчетливо произнесла она.
Уильям застыл на месте, не донеся до рта вилку. Джордж негромко ахнул. Юстас впервые за последние несколько минут опустил газету и растерянно посмотрел на сноху. Но уже в следующий миг выражение растерянности на его лице сменилось неподдельной радостью.
— Сибилла! Моя дорогая! Неужели ты хочешь сказать, что… что ты?..
— Да! — решительно ответила она. — Я не хотела до поры до времени говорить об этом, но меня вынудили колкие замечания бабушки, от которых я, признаться, уже устала.
— Ты не смеешь винить меня за это! — не дала себя в обиду миссис Марч. — Ты и так на двенадцать лет затянула с этим признанием. Нечего удивляться, что за это время я успела отчаяться, утратив всякую надежду ла то, что династия Марчей получит своего продолжателя! Одному Богу известно, чего стоило Уильяму терпеливо дожидаться того дня, когда ты подаришь ему наследника.
Услышав эти слова, Уильям повернулся к бабушке и бросил на нее острый взгляд. Щеки его пылали, голубые глаза сверкнули недобрым огнем.
— Это абсолютно не ваше дело! — резко произнес он. — Я нахожу подобные замечания с вашей стороны в высшей степени вульгарными. — Затем, оттолкнув стул, встал и стремительно вышел из комнаты.
— Отлично, — отозвался Юстас и, сложив газету, налил себе новую чашку кофе. — Поздравляю вас, моя дорогая.
— Лучше поздно, чем никогда, — заключила миссис Марч. — Хотя я сомневаюсь, что за этим последует продолжение.
Вид у Сибиллы был по-прежнему смущенный. Став предметом всеобщего внимания, она явно испытывала неловкость. Впервые после своего приезда Эмили почувствовала к ней нечто вроде сочувствия.
Однако эта нечаянная радость длилась недолго. Следующие несколько дней прошли так, как проходят все дни очередного светского сезона. Утром все отправлялись в парк кататься верхом. Эмили на этот раз научилась уверенно и грациозно держаться в седле. Впрочем, ей было далеко до блестящих способностей Сибиллы, а поскольку Джордж был прирожденным наездником, казалось почти неизбежным то, что он и Сибилла чаще положенного оказывались рядом, держась на некотором отдалении от остальных. Уильям никогда не принимал участия в верховых прогулках, предпочитая им занятия живописью, которая была не только предметом его отдохновения, но и профессией. Он был, безусловно, талантлив: его работами восхищались искусствоведы, их коллекционировали знатоки. Один только Юстас всякий раз делал недовольное лицо, когда его сын уединялся в мастерской, устроенной для него в оранжерее. Здесь Уильям находил более приятное применение утреннему свету, не желая в угоду мнению высшего общества изображать из себя отважного наездника.
Когда же верховые прогулки по какой-то причине отменялись, все отправлялись за покупками, посещали друзей и близких или выставки в картинных галереях.
За обеденный стол садились примерно в два часа пополудни, причем зачастую в чьем-то доме, где собиралась относительно небольшая компания. Днем бывали на концертах, ездили в Ричмонд или Херлингэм, наносили чопорные, но, увы, нужные визиты малознакомым дамам, где неловко рассаживались за столом и, держа спину прямо, вели пустопорожние разговоры о знакомых, нарядах и погоде. Мужчины имели возможность избежать этих нудных и утомительных посиделок, удалившись в один из клубов.
В четыре часа дня все садились пить послеобеденный чай, иногда дома, в столовой, иногда в саду под открытым небом. Как-то раз была затеяна игра в крокет, в которой Джордж выступал на пару с Сибиллой, но безнадежно проиграл под радостный смех Эмили, вышедшей в победители. Правда, победа оказалась с горьким привкусом, подобным глотку пепла. Однако разочарования Эмили не заметил никто, даже Юстас, игравший с ней в паре. Взгляды присутствующих были прикованы к Сибилле. В роскошном розовом платье, она была удивительно хороша собой: щеки раскраснелись, глаза сияли радостью. Смех ее звучал весело и заразительно. Эмили вновь вернулась к себе в тягостном молчании.
В воскресенье она поняла, что ей больше этого не вынести. Утром они посетили воскресную службу — на этом настоял Юстас, видевший себя этаким патриархом благочестивого семейства, что непременно следовало демонстрировать окружающим. Эмили с мужем не посмели ослушаться, потому что были гостями этого дома. Даже Джек Рэдли присоединился к ним, а он по своей натуре был далек от показной набожности. В ясный солнечный день Джек предпочел бы промчаться галопом по парку, распугивая птиц, собак и редких прохожих. Кстати, то же самое предпочел бы и Джордж. Но сегодня тот, похоже, был счастлив возможности сидеть на церковной скамье, исподтишка бросая взгляды на Сибиллу.
За ленчем обсуждали проповедь, искреннюю, но утомительную, и искали в ней «глубинные смыслы». Когда подошла очередь фруктов, Юстас заявил, что главной темой проповеди была сила духа, умение спокойно и мужественно встречать удары судьбы.
Уильяма, похоже, задела эта тема, или же он просто был не в духе. Так или иначе, но он возразил отцу, сказав, что, напротив, главной темой проповеди было сострадание.
— Чушь! — вспыхнул Юстас. — Ты всегда был излишне мягкотел, Уильям. Тебе лишь бы оставаться в стороне… У тебя слишком много сестер, и в этом твоя главная беда. Тебе следовало родиться женщиной. Мужество! — с этими словами Юстас ударил кулаком по столу. — Мужеством должен обладать каждый мужчина и каждый христианин!
После этой выспренней реплики десерт доедали молча.
Днем хозяева дома и их гости читали или писали письма. Вечер выдался еще более тягостным. Все сидели за столом, неуклюже пытаясь вести разговор, подобающий для воскресенья, пока Сибилла не призвала присутствующих послушать свою игру на пианино. Играла она с несомненным мастерством и нескрываемым воодушевлением. В музицировании участвовали все, за исключением Эмили, — хором пели баллады, иногда кто-то отваживался петь соло. У Сибиллы оказался прекрасный голос, чуть хрипловатый и завораживающий.
Оказавшись, наконец, в спальне на втором этаже, Эмили, чувствуя, что больше не в силах сдерживать рыдания, отослала горничную и принялась раздеваться сама. В комнату вошел Джордж и громче, чем подобало бы, закрыл за собой дверь.
— Неужели так трудно проявить хотя бы капельку терпения, Эмили? — холодно осведомился он. — Твое дурное настроение выходит за рамки приличий.
— Приличий? — ахнула Эмили. — Как ты смеешь обвинять меня в нарушении приличий? Ты уже почти две недели подряд пытаешься соблазнить Сибиллу, никого при этом не стесняясь, даже прислуги! И ты же — только из-за того, что я не присоединилась к вам, — обвиняешь меня в нарушении приличий и отсутствии манер!
Лицо Джорджа вспыхнуло, однако он сдержал гнев.
— У тебя истерика, — ледяным тоном проговорил он. — Пожалуй, тебе будет лучше побыть одной. Так ты быстрее сможешь успокоиться и снова прийти в себя. Я буду спать в гардеробной, постель там уже приготовили. Остальным я объясню, что ты неважно себя чувствуешь, и мне не хочется тебя беспокоить. — Ноздри Джорджа едва заметно вздрогнули; по лицу, словно тень, пробежала гримаса неудовольствия. — Они легко в это поверят. Спокойной ночи.
С этими словами он шагнул за порог.
Чудовищный цинизм мужа поверг Эмили в ступор. Нет, это абсолютно несправедливо со стороны Джорджа, говорить ей такие слова! Эмили потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить сказанное им. Ноги ее подкосились, и она рухнула на постель. Не в силах больше сдерживать себя, Эмили кулаками выместила обиду на подушке и разрыдалась.
Она рыдала до тех пор, пока глаза и легкие не начало жечь, однако легче ей так и не стало — жуткая усталость никуда не ушла. Однако, может быть, завтра все наладится?
Глава 3
Эмили проснулась рано утром — еще до того, как поднялись горничные, — и сразу же принялась обдумывать, как ей быть. Кризис вчерашнего вечера мощной волной смыл паралич безволия, ее нежелание признаться себе самой в том, что наверняка принесет лишь боль и унижение. И Эмили приняла решение: она будет бороться! Сибилле не видать победы только потому, что Эмили не хватает ни ума, ни сил дать сопернице бой, как бы далеко ни зашел их с Джорджем роман. Пусть на миг, но Эмили была вынуждена с болью признать, что роман этот наверняка зашел далеко — иначе зачем Джорджу потребовалось спать в гардеробной, а потом искать этому смехотворные объяснения? Даже если это так, она сделает все, призовет на помощь всю свою женскую хитрость, чтобы отвоевать мужа назад. Умений ей не занимать. В конце концов, она завоевала его первой вопреки многим трудностям. Если же она и дальше будет выглядеть столь же несчастной, какой себя чувствует, то лишь выставит себя на посмешище перед остальными членами семьи и станет предметом всеобщей жалости. А это запомнят надолго, даже когда инцидент будет исчерпан и она вернет себе Джорджа.
