Антон Леонтьев - Воздушный замок Нострадамуса
Генерал, елейно улыбнувшись, ответил:
– О каком снисхождении вы ведете речь, княгиня? Ваш сын – военный преступник, на его совести жизни сотен солдат и офицеров Третьего рейха! Таких, как он, уничтожают подобно бешеным собакам!
Елизавета Георгиевна положила на столик небольшой ларец. Генерал, поморщившись, схватил его.
– Что это? – произнес он и распахнул его.
В ларце находились драгоценности – Елизавета Георгиевна знала, что глава протектората, набивая собственные карманы, разграбил великокняжеский дворец и бертранские музеи, и в особенности он обожал драгоценности. Был даже издан особый указ, по которому всем евреям в княжестве надлежало сдать драгоценности в казну протектората – и в итоге сокровища оказывались в сейфе генерала.
– Какие редкостные рубины, что за идеальные жемчужины, а бриллианты самой чистой воды! – завороженно рассматривая сокровища, промолвил генерал. Захлопнув ларец, он заявил: – А на что еще вы готовы, княгиня, чтобы спасти вашего сына?
Он подошел к Елизавете Георгиевне, и она ощутила на себе похотливый взгляд генерала. Тот был известным бабником, а часть драгоценностей он отправлял в Берлин супруге, которая утешала свою поруганную честь экспроприированными безделушками.
Генерал был мерзок, но Елизавета Георгиевна, закрыв глаза и стиснув зубы, была вынуждена терпеть его прикосновения.
– Раздевайся! – приказал генерал. – Ну, живее!
– Сначала мне требуются гарантии того, что мой сын останется в живых! – заявила княгиня.
Генерал, стаскивая халат, нетерпеливо ответил:
– Он преступник, и выпустить его не получится, но даю тебе честное слово немецкого офицера, что его не тронут. Получит тюремный срок, а там подсуетишься, заплатишь – и он окажется на свободе. Ах!
Он овладел Елизаветой Георгиевной на кушетке. Все длилось пару минут, в течение которых княгиня, уставившись в покрытый фресками потолок, старалась ни о чем не думать. Ей были противны прикосновения горячих потных лап генерала, его сопение и кряхтение. Когда все завершилось (глава протектората Бертрана, зафырчав, мешком повалился на княгиню), Елизавета Георгиевна отпихнула генерала.
– Приступайте немедленно к освобождению моего сына, – заявила она.
Генерал, натянув халат, ответил:
– Я сам знаю, что мне делать, княгиня. А теперь пошла прочь, я обо всем позабочусь!
Генерал обманул ее: он и не подумал вступиться за Павла. Скорый суд приговорил ее старшего сына к смерти – он был повешен через неделю. Елизавета Георгиевна никак не могла поверить в то, что потеряла Павла.
Равнодушной оставили ее и последующие события – высадка союзников в Нормандии, освобождение Франции и Бертрана, поспешное бегство главы протектората, безоговорочная капитуляция тысячелетнего рейха. Елизавета Георгиевна посетила братскую могилу, в которой в числе сотен прочих жертв покоился и ее Павел.
После войны она посвятила все свое существование тому единственному, кто ей был дорог, – Жоржу. Она баловала его, и из мальчика-проказника вырос мужчина-эгоист. Кое-как окончив университет и со скрипом (помогли связи матери!) получив диплом юриста, Жорж заявил, что не намерен работать. Он жаждал одного – развлечений!
Его имя регулярно появлялось в светской хронике (Жорж Ноготкофф-Оболенский соблазнил голливудскую актрису!), разбазаривал матушкины деньги, кутил в Нью-Йорке, Сен-Тропе, Риме. Елизавета Георгиевна с тоской вспоминала прежние годы, надеясь, что сын исправится и ступит на правильный путь.
К тридцати годам Жорж надумал жениться, и его избранницей стала фотомодель – представительница известного, но порядком обедневшего итальянского герцогского рода. Елизавета Георгиевна невзлюбила невестку, которая казалась ей безалаберной и жадной охотницей за приданым. Когда на свет появилась дочь Софья, то бабушка взяла бразды правления в свои руки. Не доверяя ни собственному сыну, ни его супруге, она принялась за воспитание внучки самостоятельно.
Жорж, обещавший остепениться, начал изменять жене еще в день свадьбы – до того, как супруги отправились на брачное ложе, он успел соблазнить смазливую горничную в отеле. Новоиспеченная княгиня Ноготкофф-Оболенская знала о многочисленных изменах мужа и терпела их, не в состоянии что-либо изменить.
Спустя два года Жорж, посетив матушку, ошарашил ее новостью о том, что намерен... жениться.
– У тебя уже имеется жена! – отчеканила княгиня.
Жорж, отмахнувшись, небрежно заметил:
– И что из того, мама? В эпоху атомных подводных лодок и полетов в космос никого не заботят подобные предрассудки. Конечно же, чтобы не ерепенилась церковь, я сначала разведусь, а потом возьму себе в жены новую избранницу.
Елизавета Георгиевна сочла заявление сына блажью, но через неделю, когда сразу в нескольких глянцевых журналах, специализирующихся на распространении сплетен из высшего общества, появились фотографии Жоржа в компании симпатичной беременной блондинки, убедилась, что все гораздо серьезнее.
Горничная в лондонском отеле, где Жорж снимал целый этаж, оказалась пронырливой девицей: она не только затащила в кровать князя Ноготкофф-Оболенского (для этого ей не пришлось прикладывать больших усилий), но и сделала все для того, чтобы ее афера не завершилась через пару дней чеком на крупную сумму или сапфировым браслетом. Мэри позвонила Жоржу спустя три месяца – он пребывал как раз на Гавайях – и сообщила ему, что он станет папой: она от него беременна! И что бы вы думали? Никто точно не знал, каким образом Мэри удалось склонить Жоржа к мысли о разводе и женитьбе на ней, но ветреный ловелас вбил себе в голову, что бывшая горничная – именно та, кого он любит больше всего на свете.
Елизавета Георгиевна пыталась откупиться от Мэри, предложив ей сто тысяч фунтов стерлингов, но та нахально заявила:
– Мадам, зачем мне какие-то сто тысяч, если я вскоре получу миллионы вашего сына! Я и моя крошка!
Нанятые детективы, вывернув личную жизнь Мэри наизнанку, установили, что, вероятнее всего, ребенок, которого она ожидает, – в самом деле внук Елизаветы Георгиевны, хотя княгиня была уверена, что хитрющая горничная намеренно забеременела после окончания интрижки с Жоржем невесть от кого, чтобы в дальнейшем выдать отпрыска за его сына и потребовать денег.
Весть о предстоящем разводе Жоржа Ноготкофф-Оболенского вызвала волну сплетен и домыслов. Его законная итальянская жена решила не уступать супруга сопернице, и 21 июня 1962 года заявилась на виллу в Ницце, где обитала влюбленная парочка. Она прихватила с собой семизарядный револьвер – четыре пули бывшая фотомодель выпустила в мужа, две – в Мэри, а одну оставила для себя.
Елизавета Георгиевна, узнав о смерти сына и самоубийстве невестки, попала в больницу с гипертоническим кризом. Жорж скончался на месте, его законная жена – тоже, а вот Мэри, невзирая на два ранения (одна пуля задела легкое, а другая прошла в опасной близости от сердца), не только осталась жива, но и не потеряла ребенка. Елизавета Георгиевна возложила вину за гибель Жоржа целиком и полностью на его любовницу. Княгиня оплатила ей пребывание в лучшей клинике Ниццы, однако, когда на свет за два месяца до срока появилась ее вторая внучка, не пожелала увидеть малышку.
Мэри нарекла дочь Авдотьей, чем неслыханно разозлила Елизавету Георгиевну: так звали ее любимую тетку! Экс-горничная продавала интервью желтым изданиям, в красочных подробностях живописуя свою связь с Жоржем и последний вечер его жизни. Затем Мэри затеяла судебный процесс, требуя официального признания Авдотьи (или Ады, как именовала малышку пресса) дочерью Жоржа Ноготкофф-Оболенского. За этим стоял тонкий расчет: Мэри надеялась получить долю миллионов старой княгини.
Судебное разбирательство грозило затянуться на долгие годы, поглотить массу средств и еще больше нервов. Елизавета Георгиевна не могла допустить, чтобы ее имя бесконечно трепали на страницах газет и журналов, и, нехотя согласившись с предложениями своих адвокатов, встретилась с Мэри в апреле 1966 года. Та явилась на рандеву вместе с Адой, и княгиня, пленившись очаровательным ребенком, который походил на ее умершую много лет назад дочь Татьяну, сдалась.
Обе стороны заключили мир: Ада признавалась дочерью Жоржа, Мэри получала ежемесячную ренту в пять тысяч фунтов стерлингов (она требовала единовременной выплаты десяти миллионов и последующих ежемесячных вливаний в размере пятидесяти тысяч, но, поняв, что старая княгиня большего не даст, согласилась на ее предложение).
Мэри наотрез отказывалась передать дочь на воспитание Елизавете Георгиевне, однако, узнав, что ее уступчивость будет оценена в пять миллионов, немедленно согласилась. Вручив дочку заботам княгини, Мэри с головой окунулась в наслаждения.
Наконец-то Елизавета Георгиевна обрела смысл жизни: после многочисленных ударов судьбы, потерь и разочарований она смогла заняться воспитанием двух внучек – Софьи и Ады. Они были непохожи не только внешне (Софья – синие глаза, каштановые волосы, Ада – серые глаза и русые кудри), но и характерами: старшая внучка уродилась спокойной, молчаливой и выдержанной, а младшая – суетливой, болтливой и хитрой. Но Елизавета Георгиевна не чаяла души в них обеих, грезя, что когда-нибудь они – наследницы рода Ноготковых-Оболенских – станут знаменитыми и, что важнее всего, счастливыми.
