Владимир Кашин - …И никаких версий
Полковник знал со слов Варвары Алексеевны, что во второй двухкомнатной живет старик пенсионер, недавно потерявший жену. Он редко выходит из дома из-за болезни ног, и исполком уже много лет обещает ему предоставить квартиру на первом этаже. Хозяева трехкомнатной завербовались на Крайний Север и, заперев в боковушках свои вещи, сдали на три года большую комнату офицеру с супругой.
Коваль подумал, что прежде всего следует познакомиться поближе со стариком пенсионером. По его вызову приехала аварийная газа. Да, старики, как показывает практика, обычно наиболее наблюдательны и внимательны к жизни других людей.
Однако сам Коваль сейчас к Коляде не зашел. Решив поручить собрать нужные сведения в этом доме старшему лейтенанту Струцю, Дмитрий Иванович стал спускаться по лестнице, на бульваре его должна была ждать машина.
* * *Тем временем Нина Барвинок, пошатываясь и останавливаясь, словно пьяная, брела по замерзшему бульвару. Мысли ее путались. Она еще не могла осознать до конца происшедшее. Ведь утром, как всегда опаздывая, прибежала запыхавшись в институт и только плюхнулась на свое рабочее место, за машинку в маленькой комнатке машбюро, — к ней подошел Павленко и попросил срочно отпечатать командировочное удостоверение. Пока она заполняла бланк, Вячеслав Адамович нетерпеливо переминался с ноги на ногу и вдруг спросил, здесь ли у нее второй экземпляр работы Журавля и допечатала ли она конец.
Нина сначала удивилась вопросу, так как Антон Иванович просил пока никому не показывать рукопись и не рассказывать о ней. Поведение Журавля в этот раз она нашла тоже странным — в институте не было в обычае прятаться со своими открытиями. Наоборот, даже если открытие или изобретение было незначительным или не особо оригинальным, автор шумел на весь институт. Поступали так иногда и в начале работы, когда хотели застолбить заявку на открытие и спешили утвердить свой приоритет.
Впрочем, подумала потом она, Вячеслава Адамовича этот запрет Журавля не касается. Ведь вчера вечером Антон уже рассказывал ему о своей разработке.
«Нет, конец еще не допечатала. Только пришла. Но осталось немного. К обеду, между делом, закончу, — ответила она. — А второй экземпляр есть».
«Дайте на секунду, — попросил Павленко. — Мне Антон показывал, но еще хочу взглянуть».
Когда Нина дала ему отпечатанные страницы, Павленко стал быстро рыться в них. Руки у него дрожали, папка выскользнула, и листки веером легли на пол. Нина бросилась их подбирать, а Павленко схватил со столика уже отпечатанное командировочное удостоверение и побежал к начальству подписывать. Больше в этот день она его не видела…
Но ведь что ей сказал этот полковник?! Что-то несуразное! Антон погиб?! Какая-то нелепость! Журавель, ее милый белокурый Антон, возник перед глазами живым, радостным, веселым, как всегда. Таким он был и вчера, когда она принесла ему часть перепечатанной работы. Почему же сегодня ей сказали, что его нет в живых? Этого не может быть!
Нелепость, нелепость, нелепость! И Павленко сегодня, уезжая в командировку, ничего не сказал.
Ведь он должен был бы знать, если не дай бог… Да, когда же это могло случиться?! Когда? Вчера вечером они все вместе сидели… В волнении Нина никак не могла понять, когда было «вчера» и что такое «сегодня». Нет, это неправда! — окончательно решила она… Но солидный человек, полковник милиции! Зачем ему врать? Почему?! Может, просто арестовали бедного Антона? За что же? За то, что шьет сапоги?
Павленко сегодня, конечно, был расстроен, суматошен, но он такой всегда. Нервничал, спешил. Наверное, ему влетело от руководства, что откладывает поездки на завод. Да и вообще этого Вячеслава Адамовича, этого «поймите меня правильно», никогда не поймешь! Но как он мог не сообщить ей об Антоне, если не дай бог… Пожалел ее?
Ей вспомнился разговор с Павленко несколько дней тому назад на этом же бульваре Давыдова.
…Они шли вдвоем по уже затихающему в опускавшихся сумерках бульвару. Нина сосредоточенно смотрела под ноги, словно боялась споткнуться о что-то невидимое на слегка запорошенном снегом асфальте. Она шагала размеренно, чуть покачиваясь, не глядя на своего спутника. Худенькая, высокая, в легоньком пальто, она казалась топольком, который убежал от высоких заиндевевших деревьев, застывших в шеренге вдоль бульвара, и двинулся рядом с человеком.
Павленко нервничал. Он шел подпрыгивающей походкой, то чуть отставал от спутницы, то вырывался вперед, пытаясь увидеть ее глаза, убедиться, что она его слышит, и заячий треух на его голове при этом жалко вздрагивал в такт неровному шагу.
«Поймите меня правильно, Ниночка, — спешил высказаться Вячеслав Адамович, зная, что время его ограничено: еще квартал — и покажутся Березняки, дом, в котором живет машинистка и возле которого ему придется раскланяться. — Поймите меня правильно, Ниночка. Я ваш друг».
Нина молчала, уткнувшись носиком в поднятый воротничок пальто.
«Я хочу вам добра. Я вам очень сочувствую. Знаю и о вашей нелегкой жизни. Все знаю… А человек вы чудесный, милый, добрый… достойны лучшей участи. Если бы вам хоть немножко в жизни повезло! И если бы от меня это зависело!.. Я готов себя убить за то, что не могу сделать вас счастливой».
«Что вы знаете о моей жизни? — высвободила рот из воротничка Нина. — Моя жизнь касается только меня, Вячеслав Адамович».
«Да, да, конечно, — спешил согласиться Павленко. — Поймите меня правильно, я лишь хотел как-то помочь вам, ну как бы сказать, оградить вас…»
«От чего?»
«Ну, — замялся Павленко, — скажем, от новых бед, которые могут свалиться на вашу голову…»
«Каких еще бед?» — женщина уставилась на собеседника.
«Ну, может, не совсем так… просто предупредить, чтобы вы не обманывались… Поймите меня правильно, я не в силах видеть, как вы преданы Антону и какой неблагодарностью он платит. Мне трудно это говорить, но я ваш друг, Ниночка, настоящий друг, я к вам всей душой. Вы мне даже напоминаете Неточку Незванову из Достоевского… Гляжу на вас и словно перечитываю роман. Впрочем, нет, не перечитываю… а вижу все наяву, вижу ваше нелегкое будущее…»
«Что же вы видите? Какое будущее?»
«Антон хороший парень, красив, умен, талантлив… Но ведь он ничего не сделает для вас, семью вашу разрушит, а сам не женится. Я его знаю. Он человек порыва, минуты, в порыве пообещал, а вы и поверили, понадеялись… И теперь на моих глазах повторяется вечная, как мир, история…»
Павленко, очевидно, все труднее было говорить, он начал заикаться и, пытаясь скрыть это, вынужден был делать паузы.
«Поймите меня правильно, — передохнув, продолжал он, — я ваш друг и не могу скрывать то, что знаю».
«А Антону Ивановичу вы тоже друг?»
«Видит бог — друг, — ответил Павленко, прижимая руку к груди, — и именно поэтому хочу вас предупредить, чтобы вы не лелеяли розовые мечты. Вы уже, кажется, готовы уйти из дома и подать на развод. Но куда вы денетесь? Да еще с ребенком… Вы пока удобны ему, как и многие другие до вас… Он, наверное, вообще никогда не женится… Мне вас обоих жаль…»
Нина, несмотря на холод, замедлила шаг и подняла голову. Страшная догадка змеей вползла ей в душу, но от нее замерзшую женщину бросило в жар. Небо, до сих пор розовато-серое, приобрело сиреневатый оттенок, фиолетовым стал и снег, вдруг и дома, и небо показались ей черными, словно она ослепла.
Женщина остановилась, закрыла лицо руками. Павленко поддержал ее за локоть.
Нина отвела его руку.
«Это Антон поручил вам поговорить со мной?»
«Упаси бог. Антон ничего не знает, и умоляю вас, не передавайте ему… Он неплохой парень, это безусловно. Но серьезно к женщинам относиться не может, даже к вам, вы ведь и сами чувствуете… — говорил Павленко. — И я думаю, он будет доволен, когда узел развяжется».
«Что же вы предлагаете, Вячеслав Адамович?» — наконец нашлась Нина, когда чернота отступила от нее. Она подняла грустные глаза на собеседника…
Павленко внезапно закашлялся, да так, что не завязанный тесемками треух чуть не слетел с головы.
«Да ничего, Нина Васильевна, — тоже грустно ответил он. — Увы, пока ничего… Вы только поймите меня правильно. Я не нахожу слов, чтобы все выразить. Нет таких слов у меня. И в языке их нет. Во всем нашем великом языке! Не придумали их люди. Поймете ли вы меня, если скажу, что в юности больше всего запала в душу одна книга: «Неточка Незванова». Я по-детски плакал, читая ее, и дал себе слово, когда встречу похожую на нее юную душу, сделаю ее счастливой.
Но время сейчас другое, я понял, что Неточки уже нет и быть не может… Мечта, с которой я жил годы, понемногу потускнела, поблекла, растаяла…
И вдруг появились вы… Еще до того, как вы впервые пришли к Антону, еще на работе, в институте, я обратил на вас внимание… Дальше — больше. Интересуясь вами, все больше и больше узнавал в вас Неточку Незванову… Но… — Павленко развел руками, — вы появились в моей жизни слишком поздно. Видит бог…»
