Фридрих Незнанский - На исходе последнего часа
Гиббон глубоко затянулся и на секунду увидел в оконном стекле свое отражение, освещенное красным огоньком сигареты.
«А ведь зажженную сигарету издалека видно… И для снайпера отличная мишень, – подумал он и, забыв про пуленепробиваемые стекла, похолодел: – Хотя кому может понадобиться убирать старика?»
На всякий случай он все-таки отошел от окна и снова забрался в постель. Ноги крутило еще сильнее прежнего. Когда боль стала совсем уж невыносимой, Гиббон снял трубку телефона.
– Слушаю, Осип Петрович! – раздался заспанный голос охранника.
– Как там дела, Федюня?
– Все спокойно, Осип Петрович.
– Ты вот что… Разбуди Алку. Пусть ко мне подымается. И мазь пусть захватит. – И, не дожидаясь ответа, Гиббон положил трубку.
Минуту спустя в дверь постучали.
– Заходи…
В спальню вошла крупная спелая деваха, высокая белая грудь которой не умещалась под кокетливым голубым халатиком.
– Что, опять ревматизм, Осип Петрович? – участливо спросила Алла.
– Одолел, курва! Мазь принесла?
Красавица поставила на тумбочку большую пластмассовую банку с ярко-красными иероглифами.
– А это еще что такое? – недоверчиво кивнул на банку Гиббон.
– Пашка из Японии привез специально для вас. Говорят, чудодейственное средство.
– А-а,– махнул рукой Гиббон. – Все они так говорят.
Он откинул одеяло, и массажистка, зачерпнув из банки мази, стала втирать ее в изуродованные подагрой ноги Гиббона. От ласковых и одновременно сильных женских прикосновений3 по ногам разлилось приятное тепло. Гиббон с интересом наблюдал за ее размеренными движениями, смотрел на тяжелую грудь, то и дело выглядывающую из разреза халата, упругие ляжки, сильные ягодицы, четко прорисовывающиеся под тонкой тканью. Конечно же почувствовав на себе раздевающий взгляд хозяина, Алла повернулась так, чтобы ему было удобнее разглядывать все ее прелести.
Пухлые пальцы красавицы подбирались все выше и выше к паху Гиббона, и в какой-то момент ему даже показалось, что еще чуть-чуть, и он, пожалуй, сможет…
«Ну давай, друг, давай», – повторял он про себя как заклинание.
Руки массажистки двигались все быстрее. Боль в суставах почти прошла. Старик уже было собрался протянуть руку у ее жаркому телу, как вдруг в его памяти всплыли все прошлые безрезультатные попытки, и он понял, что и на этот раз все будет точно так же, то есть – никак.
«Все– таки шестьдесят восемь лет -это не шутка», – попытался успокоить себя Гиббон.
Алла мельком глянула на него. В ее глазах старый вор прочитал все то же участие и даже жалость. Ему вдруг стало стыдно за свое сморщенное тело, безволосые ноги, дряблую гусиную кожу. По сравнению с накачанными телами охранников, с которыми Алла нередко развлекалась в небольшой баньке, стоящей в углу двора, тело Гиббона выглядело более чем жалким.
Однако любой из охранников, да что там – любой владивостокский бандит, с радостью отдал бы свои бронзовые бицепсы за увядшую кожу Гиббона. И вот почему.
Тело Гиббона было с головы до ног покрыто татуировками. Каждый срок, или на воровском жаргоне – ходка, добавлял ему новые «знаки отличия». По татуировкам можно было прочесть всю биографию Гиббона, а она у него была обширная и непростая.
Вот на его руке полустершаяся сакраментальная фраза «Не забуду мать родную». Это сразу после войны семнадцатилетний Ося Трунов попался на краже огурцов с колхозного огорода. Времена тогда были строгие, и он загремел аж на пять лет в Карлаг. Сильно скучал он по дому, по матери в свою первую ходку. Оттого и увековечил эту тоску на правой руке. Повыше, на предплечье, крупными буквами было написано «ГИББОН». Эту кличку он получил за свои чуть ли не до колен свисающие руки, врожденную сутулость и низкий массивный лоб. Среди всевозможных русалок, распятий и кинжалов, обвитых змеями, выделялась аббревиатура БАМ (Байкало-Амурская магистраль), которой Гиббон очень гордился – выжить на «ударной стройке» мало кому удавалось. Даже на ступнях имелась надпись «Жена вымой – теща вытри», что, впрочем, носило чисто декларативный характер – ни жены, ни тем более тещи у Гиббона никогда не было. Каждая ходка была отмечена особым знаком. А так как в зоне он провел чуть ли не полжизни, его кожа была сплошь покрыта надписями и рисунками. На спине у него был изображен большой многоглавый собор, каждая маковка которого обозначала ходку.
Но самое главное, предмет его гордости и зависти для других, находилось на груди. Большой двуглавый орел с распростертыми крыльями красовался на ней. Это был знак высшего воровского отличия. Он обозначал вора в законе.
Гиббону немало пришлось потрудиться, прежде чем он получил право сделать эту татуировку. Практически вся его жизнь ушла на это. И теперь он с полным правом мог сказать, что она прожита не зря.
Но… Время не щадит никого. И несмотря ни на что – ни на деньги, ни на авторитет среди приморских мафиози, ни на большие дела, которые он по-прежнему проворачивает, пришла старость. В настоящий момент Гиббон кряхтел под сильными руками пышнотелой Аллы и никак не мог решить, кто из них в лучшем положении – она, простая кухарка, или он, шестидесятивосьмилетний вор в законе, у которого общение с женщинами ограничено в лучшем случае невинными ласками.
– Ну как вам, полегче? – Алла уже массировала спину Гиббона.
– Прошло… Эх, Алка, был бы я помоложе хотя б годков на пятнадцать, я бы ух… Повеселились бы мы с тобой.
Массажистка кокетливо повела плечами.
– Да вы же совсем не старый, Осип Петрович.
– А вот врать нехорошо. Скажи лучше: пока меня не было, никто не приходил?
– Да вроде был кто-то… – подумав, сказала она. – Крутился тут возле дома один, пока вы в город ездили.
– Кто такой?
– А шут его знает. Низенький такой, плюгавый. Хотел вас подождать, да ребята его быстро спровадили.
Гиббон подумал и через минуту спросил:
– Не китаец часом?
– Не-а. Русский.
– Ладно, Алка. Иди спать. Мне уже полегчало…
После ухода массажистки Гиббон скоро уснул. И конечно же сразу забыл о дневном посетителе – мало ли кому во Владике он понадобился…
Незнакомец напомнил о себе на следующий день совершенно неожиданным образом. После обеда Гиббон, как обычно, отдыхал в своей гостиной, попивая из высокого стакана сильно разведенную тоником водку. Он бы, конечно, с большим удовольствием употребил ее в неразбавленном виде, но врачи строго-настрого запретили пить – сказывалась испорченная за многие годы отсидки печень.
Гиббон лежал на низком диванчике и размышлял о своих дальнейших планах:
«С вьетнамцами пора кончать… Полгода уже не платят. Вот народ – чуть слабину дашь, сразу на голову садятся. Только вот чем взять – тачками, которыми их склады забиты, или капусту вытряхивать? Тачки потом заморочишься продавать. Везти в Москву разве? Привезешь золотыми. Нет… Придется капусту выколачивать. Тоже муторно. Много их сейчас развелось, да и повоевать любят. Мы-то, конечно, этих узкоглазых уроем, да времени много уйдет. Как бишь их шефа зовут? Кадык, что ли?»
В дверь постучали.
– Кто там? – недовольно крикнул Гиббон. Он не любил, когда ему мешали отдыхать. Вошел охранник.
– А, Федюня… Ты не помнишь, как этого вьетнамского шефа звать?
– Ван Дык, – сказал тот и явно хотел что-то добавить, но Гиббон продолжал:
– Вот-вот. Ты позвони ему, скажи, Гиббон видеть желает.
– Хорошо, Осип Петрович. Тут к вам какой-то штемп просится, говорит: по важному делу.
– У всех ко мне важные дела… Скажи, что занят я.
– Он просил вам конверт передать.
– Хм… Ну давай сюда.
Охранник передал ему обычный почтовый конверт без адреса и каких-либо надписей. Однако судя по всему, в нем содержалось что-то объемистое. Гиббон покрутил конверт в руках, недоверчиво почесал в затылке и протянул его обратно.
– Ну-ка вскрой.
Охранник надорвал конверт сбоку и вынул оттуда пачку долларов.
– Ты гляди-ка, неужто Поляк мне собственноручно баксы присылает. Сколько там?
Охранник посмотрел на аккуратную банковскую упаковку:
– Пять тысяч.
– Щедро… – насмешливо присвистнул Гиббон. – А ну-ка давай сюда этого фраера. Больше там ничего нет?
Пошарив в конверте, охранник достал маленькую записку. Развернув ее, Гиббон прочитал в ней одно-единственное крупно написанное слово – «ВЕРТОЛЕТ».
«Не понятно, – думал Гиббон, пока охранник ходил за таинственным посланцем. – Если Поляк, то за что?…»
Когда в гостиную снова вошли, Гиббон уже сидел в глубоком кожаном кресле перед низким столиком.
– Ну заходи, заходи. Гостем будешь, – сказал он, делая приглашающий жест рукой.
Незнакомец оказался вертлявым человечком небольшого роста, довольно бедно одетым. Гиббон сразу определил, что это тот самый вчерашний гость, о котором говорила Нюра.
«А пиджачишко-то у него инженерский, – заметил про себя Гиббон. – Это что-то на Поляка не похоже».
