Фридрих Незнанский - Прощай генерал… прости!
— Но тогда передай при случае своему шефу, что я сказал своему, то есть тебе, следующее: «Хрен вы от меня, ребята, дождетесь шикарного и обстоятельного плана первоочередных мероприятий, этакой, понимаешь, показухи для отчета перед Кремлем и его окрестностями. Уеду я от вас. Улечу. И пока сам не разберусь, в чем там суть и причина сомнений, никаких нужных вам догадок сообщать не стану. Сами виноваты, надо было выбирать кого-нибудь более покладистого. А насчет того, что меня знает лично сам господин президент, это пусть Владимир Семенович рассказывает байки своим доверчивым замам.
— За что уважаю, так это за смелость.
— А другого ведь ничего у меня и нет. Ладно, Костя, мне не нравится наш разговор. Такое ощущение, будто мы оба пытаемся что-то высосать из пальца, а что именно, не знаем сами. Поэтому предлагаю следующее. Ты наливаешь мне, так уж и быть, рюмку своего бесценного, как я понимаю, коньяка, а я за это внимательно выслушиваю все твои соображения относительно явно неприятного дела об убийстве губернатора. Идет?
— Ну, во-первых, с чего ты взял, что у меня имеются вообще какие-либо соображения? — приторно-ласково улыбнулся Меркулов. — А во-вторых, почему вот так, сразу — и убийство? Может быть, есть смысл выслушать сперва твои догадки на этот счет?
— Фигушки, шеф. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы сделать вывод о том, что официально обозначенная версия гибели Орлова категорически не удовлетворяет Москву. Иначе генеральный не стал бы перед нами распинаться, козыряя особым доверием президента. Я рассуждаю логично?
— Мы… еще вернемся к этому вопросу. Ну а дальше что? Я-то тут, извини, при чем?
— А ты, как я не без оснований полагаю, и являешься тем моторчиком, из-за которого и забрали дело у сибиряков. Значит, о чем-то знаешь, но молчишь. Как та девица из анекдота, помнишь? Грузин в купе поезда спрашивает попутчицу: «Дэвушка, почему всю дорогу молчишь?» А та отвечает: «Хочу и молчу!» «Вах! — кричит грузин. — Хочет и — молчит?!» Ну, чего не смеешься?
— Хорошо, предположим… — даже и не улыбнулся Костя. — Скажем, есть у меня некоторые мысли по данному поводу. Но они же ничем решительно, никакими конкретными фактами не подкреплены! Хотя, впрочем, скорее всего, я знаю ровным счетом столько же, сколько и ты. Орлов — фигура заметная, в чем-то даже исключительная, и люди на его слова и поступки, тоже помнишь, реагировали по-разному, случалось, и полярно противоположно.
— Ты не добавил еще одного слова: был! Вот тогда все на месте.
— Ну, был, конечно… теперь уже нет человека… Но если мы рассуждаем о нем как о явлении крупном, то нельзя упускать из виду, что таковыми же были у него и друзья, и враги.
— А вот об этих сказать «были» нельзя, поскольку все они, кроме погибших в авиакатастрофе, живы. Извини за буквоедство.
— Делать тебе нечего… — пробурчал Меркулов. — Так налить, что ли?
— Сделай милость, закончи мысль, а уж потом… Ага?
— Вот же зануда! Итак, все сказанное мною, безотносительно к выводам всяких комиссий, может указывать на одно: было и есть в настоящее время немало людей, которые имели веские основания желать смерти неудобного губернатора. Как это они себе мыслили — другой вопрос. Не мне тебя учить, ты давно, как говорится, «сам с усам» и прекрасно знаешь, что если некая группа людей чего-то хочет, то энергия совокупных мыслей, по выражению отдельных ученых мужей, иной раз неожиданно как бы обретает материальную форму. Мистика, конечно, а если вдуматься… черт ее знает!..
— Я чувствую, что ты хочешь сказать, будто любые важные на данный момент мысли легко материализуются с помощью специально обученных людей? Это если без философии?
— Саня, ты ведь ждешь от меня чего-то конкретного? А зря. Хотя я почти уверен, что разгадка смерти генерала Орлова спрятана в его жизни. Других советов просто нет.
— Теперь я понимаю, почему ваш с генеральным выбор пал именно на меня, — скучным голосом замет тил Турецкий.
— А разве мы обсуждали эту тему?
— А я и смысла не вижу в таком обсуждении. Просто когда у вас с ним возникает перед глазами жирный вопросительный знак — неважно, сам по себе, или воздвигнутый более высоким начальством, — вы, чтобы зря не ломать себе головы, вызываете некоего Турецкого и впендюриваете ему идею, будто почетный выбор сделан самим господином президентом. Поди проверь!
Меркулов вдруг весело хмыкнул:
— Ты даже не представляешь себе, насколько ошибаешься. Хотя в принципе это значения не имеет. Нет, дорогой мой, причина, как мне думается, совсем в другом. Ладно уж, так и быть, скажу, ты только нос особо не задирай, не надо, отнесись как к должному… Не мне одному, ты знаешь, известно о том, что если некто, как ты выражаешься, Турецкий возьмется рыть колодец, то до воды он в любом случае Докопается. Стиль, понимаешь ли, таков. Опять же, и подходы соответствующие, инструменты необходимые, то, другое, умение там и так далее. Повторяю, не я один в курсе. И вот когда ты ознакомишься с делом о гибели Орлова, я думаю, тебя несколько озадачат слишком скороспелые и единодушные выводы таких разных комиссий — и местных и московских, мнения которых вообще и по любому аналогичному случаю совпадают чрезвычайно редко. Это когда каждое ведомство охотно ищет виновных у соседа, но уж никак не у себя. А тут прямо в одну дуду… И если мы теперь вернемся к тому, с чего я начал, то есть к особой специфике твоей профессиональной известности, сам по себе напрашивается и соответствующий резонанс. В предельно ясное дело по высшему указанию вступает тот, для кого никакие уголовные хитросплетения тайн за семью печатями не представляют. Какова должна последовать немедленная реакция? Я имею в виду тех, кто сплел интриги таким образом, что теперь любая ложь может быть выдана с легкостью необыкновенной за истину в последней инстанции? Это известие должно вызвать сперва легкую панику, а затем, возможно, и определенную волну. Что произойдет дальше, будет зависеть исключительно от тебя. От твоих способностей и решительности, коих тебе не занимать. Надеюсь, что и от своевременной помощи твоих друзей и коллег. Вот так, пожалуй, в общих чертах. Если не возражаешь…
— По правде говоря, возражаю, ибо не люблю, когда меня выставляют в качестве приманки. Да и роль вы мне отвели… это ж надо? Спугнуть! А если они не из пугливых, тогда что я собственной жене скажу? Кто о моей осиротевшей дочке позаботится? Президент? Или наш генеральный? Так на хрена козе баян?
— Но, Саня, ты не должен забывать, что в данном конкретном случае мы говорили о чисто внешней стороне. Об общей, так сказать, атмосфере, в которой будет протекать твоя деятельность. А твоего профессионализма у тебя ведь никто не отнимал. Как никто и не сомневается, что ты докопаешься. Если в самом деле будет что копать. А так — работа как работа.
— Ну спасибо, утешил…
— А я не для формального утешения, я всерьез. И искренно. Налить, что ли?
— Не-а, я теперь разочарованный. А в таком состоянии следует не пить, а размышлять над собственной никчемностью. Пойду, раз у тебя больше нет для меня ничего толкового. Во сколько начинают отмечать-то?
— В двенадцать — в Центральном доме армии. В четыре, кажется, на Новодевичке. Ну а потом снова в доме армии, по обычаю. Я слышал, что президент со свитой появится только на площади Свободы, а дальше все пойдет без него. Если ты имеешь в виду меня или генерального, то мы не поедем. Там из Минобороны будут, из Совета Федерации, Госдумы, Администрации президента, короче, народу хватит. Тебе советую быть в форме — на всякий случай и для активного привлечения внимания. Да чего я тебя учу? Ну тебя, иди с глаз…раз выпить не хочешь… А официальное указание от генерального получишь сегодня же.
Турецкий язвительно засмеялся и, сделав Косте ручкой, удалился с нарочита важным видом.
Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, подозрительно посмотрела на него, даже носом потянула, но, не обнаружив и намека на запах алкоголя, озадачилась. Что это происходит с ее «любимым Сашенькой»? Так она позволяла себе называть Александра Борисовича в одиноких своих мечтах, да еще, пожалуй, в те редкие интимные встречи, коих всего и было-то раз-два и обчелся. Это когда «несносный молодой нахал», между прочим всего на год моложе ее, с неутомимой страстью и поразительной ловкостью демонстрировал ей целый набор любовных приемов и способов, уже при одном воспоминании о которых Клавдия невольно рделась от тайного стыда и наслаждения. Ох, до чего ж он потрясающий, прямо-таки неистовый какой-то нахалюга!
Подсевшая было на диету, Клавдия — женщина крупная, даже пышная и очень, кстати говоря, привлекательная именно сильными и эффектными своими формами — вдруг однажды, поймав на себе недоуменно вопросительный взгляд «Сашеньки», выходящего от начальства, поняла, что экспериментов с нее достаточно. И быстро набрала прежнюю форму. Чем в настоящий момент и гордилась, выставляя высокий бюст и принимая наивно соблазнительные позы в своем вращающемся кресле, но все-таки, что ни говори, пристойные в приемной заместителя генерального прокурора. Александр Борисович, зная, ради чего все делается, не мог не отреагировать соответствующим образом. Он вообще при каждом удобном случае так «ошкуривал» взглядом томительно млеющую перед ним Клавдию, что ее даже жалко порой было — нельзя же без конца мучить «девушку», надо иногда и позволять себе проделывать с ней некоторые шалости;.
