Виктория Платова - Она уже мертва
Они погибли в канун миллениума, в автокатастрофе, в пригороде Стамбула. Об этом по междугородному телефону ей сообщил чей-то чужой голос. За частоколом произнесенных на плохом английском фраз едва просматривались контуры трагедии, и она в любой момент могла превратиться в драму с открытым финалом. «Не все потеряно, – шептала себе Полина в самолете, – они разбились, но живы. Разбиться – еще не значит умереть, миллионы людей восстанавливаются после самых страшных аварий, только бы они были живы, только бы!..»
Папа умер сразу, а мама прожила еще десять часов; ее сердце перестало биться в тот самый момент, когда шасси авиалайнера, на котором летела Полина, коснулись посадочной полосы. Она узнала об этом позже, уже в больнице. Мы сделали все, что могли, сообщил ей врач, но…
Injuries incompatible with life.
Это был и ее собственный диагноз: жизнь кончена, девочка. В незнакомой ей стране, в незнакомом городе она оказалась погребенной заживо. Сплошная чернота с короткими сполохами света, отрывочные воспоминания: вот она звонит Парвати с печальной вестью о гибели сына. Вот в холле гостиницы, где она поселилась, ее перехватывают двое мужчин. «Мы от Сергея, – говорят они. – Не волнуйтесь, мы все возьмем на себя».
Кто такой Сергей?
Что нужно взять на себя?
Мужчины мягко поясняют ей, что предстоит транспортировка тел на родину, а также процедуры, связанные с погребением, – вот этими формальностями они и займутся, о расходах она может не беспокоиться. Да-да, конечно, спасибо, кто такой Сергей?
Сережа, ну конечно!
– А сам он не смог приехать?
– К сожалению, он очень занят, ведет переговоры в Токио. Но просил передать вам свои соболезнования.
Вместе с соболезнованиями в руки Полины перекочевывают несколько визиток: они принадлежат людям, с которыми можно связаться, если возникнут проблемы.
– Проблемы? – Полина плохо понимает, о чем говорят ей эти приятно пахнущие люди в дорогих элегантных костюмах.
– Проблемы любого свойства. Для нас нет ничего неразрешимого.
– Верните мне родителей, – жалобным голосом просит она.
– Боюсь, что тут никто не в состоянии вам помочь… – говорит тот, что постарше, со сломанным носом и подбородком боксера-тяжеловеса.
– А Сергей?
– Увы…
Наверняка они подумали, что Полина не в себе: она сломлена горем и оттого несет всякую чушь. Наверняка они тяготятся возложенной на них миссией, особенно сейчас, когда взрослая девушка, отнюдь не ребенок, повторяет как заведенная:
– Верните мне маму и папу. Верните мне маму и папу. Верните мне маму и папу. Пусть Сережа вернет их.
– Успокой ее, – не выдерживает молодой спутник боксера-тяжеловеса.
– Принеси воды.
Вода не поможет. Пощечина тоже – Боксеру очень хочется привести Полину в чувство именно таким нехитрым способом, но он боится не рассчитать силы. Если бы здесь был Сережа, он нашел бы самые правильные слова, а не эти дурацкие «соболезнуем» и «увы». Или, отказавшись от слов, просто обнял ее, – и ей сразу бы стало легче.
Ей не стало бы легче.
Глупо обманывать себя. Даже Повелитель кузнечиков не в состоянии заменить ей маму и папу, но он мог хотя бы оказаться рядом в тот самый момент, когда особенно нужен ей. Он – а не его деньги, не эти люди.
Последние несколько часов Полина ощущала физическую боль от соприкосновения с реальностью: болит каждый сантиметр ее тела, любое движение дается с трудом. Как будто ее всю – от макушки до пяток – вымочили в солевом растворе, и соль, осев толстой коркой, стянула кожу. До того как спуститься в холл, она сорок минут простояла под душем, но это не помогло. Неуклюжий скафандр из соли не пропускает большинство обычных звуков, но Полина еще в состоянии слышать обращенную к ней речь.
Лучше бы все было наоборот.
Тогда бы она не узнала о травмах, несовместимых с жизнью. И о том, что слова соболезнования Сережа решил начертать на купюрах. Или на чековой книжке, или на кредитке, или… Какие еще формы может принять поддержка близкого родственника?
– Мне нужен Сережа. Позвоните ему.
Боксер принимается заученно бубнить о Токио. И о том, что у него нет полномочий звонить Биг Боссу. Биг Босс – ну надо же!..
– Дайте мне его телефон. Я сама позвоню.
Но и это совершенно исключено, субординацию никто не отменял, за наплевательское к ней отношение одним перебитым носом не отделаешься. Кузнечики, увеличенные до размеров человеческих существ, – вот кто эти двое; дорогие костюмы лишь маскируют их жесткие зеленые надкрылья, зазубрины на лапках и похожие на маленький напильник органы стрекотания. Сереже ничего не стоит превратить их в пыль, растворить в восходящих потоках воздуха, – вот они и опасаются.
Просить номер телефона у кузнечиков – самый настоящий идиотизм.
Но они настойчивы. Хотя и ничем не обязаны ей. Кузнечики – существа подневольные. Исполняют то, что приказал им Сережа (или люди, которым приказывает Сережа). Она должна быть им благодарна. А благодарность в ее случае может выражаться лишь в одном: позволить им делать что предписано. Принять помощь, тем более что она действительно в ней нуждается.
Так она и поступила тогда.
А потом еще долго ждала, что Сережа все-таки объявится – сам, не прибегая к посредникам. Если уж он в течение нескольких часов нашел Полину в Стамбуле, то обнаружить в Питере не составит труда. Но ожидание оказалось напрасным – никаких вестей от Сережи больше не было.
Да и остальные родственники никогда не появлялись на горизонте. Маленькая Белка не очень-то задумывалась о взаимоотношениях братьев и сестер в Большой Cемье, понятно было лишь одно: они развиваются совсем не так, как должно. Никто особенно не стремится навестить их в Питере, да и к себе не зовут – ни в Петрозаводск, ни в Архангельск, ни в Саранск, ни в Таллин.
– Ты не очень-то дружил со своими братьями и сестрами? – спросила как-то у отца подросшая Полина.
– С чего ты взяла? – после небольшой паузы смущенно ответил тот.
– Ты редко им звонишь. Почти не интересуешься их жизнью…
– Не обязательно надоедать родственникам звонками, чтобы знать, что именно с ними происходит.
– А ты знаешь?
– Ну, конечно. Мама… Твоя бабушка регулярно пишет мне. Я в курсе всех дел.
– Разве писем достаточно?
– Достаточно знать, что все они живы и здоровы. Это уже неплохо по нынешним временам.
«Нынешние времена» относились к девяностым. Сделавшим абсолютно ненужными полевые исследования членистоногих и пресмыкающихся. Лабораторий, в которых работали мама и отец, больше не существовало, их сотрудники разбрелись кто куда и каждый выживал поодиночке. Родители Полины пополнили армию челночников и мотались за товаром то в Турцию, то в Польшу, то в Китай. Одно время папа мечтал открыть сеть ларьков на Троицком рынке, а мама – семейное кафе на Петроградке, фаланги и гремучие змеи не слишком бы ими гордились.
– Расскажи про Самого старшего и Самую младшую.
С этой просьбой Полина подкатывала к отцу не единожды, но всякий раз он оказывался не готов к разговору: ты еще маленькая, вот повзрослеешь – и тогда… или: это долгая история, как-нибудь в другой раз… или: я не хотел бы обсуждать это сейчас…
– Ты любил их?
– Мы все любили друг друга.
Голос отца звучит не слишком уверенно, он боится воспоминаний о Самом старшем и Самой младшей, точно так же, как Полина боится воспоминаний о том лете. Об одной смерти и одном исчезновении, – и ситуация кажется зеркальной. И в этом кривом зеркале отражается не большой сильный папа, каким его всегда знала любящая дочь, а кто-то совсем другой.
Маленький мальчик, живущий в большом доме на берегу моря.
А иногда и мальчика не видать, его заменяет крохотная зарубка на дверном косяке, от какой тайны пытался уберечь Полину отец? Как бы то ни было, его больше нет, а тайна по-прежнему существует. И соляная корка, стянувшая кожу в стамбульской больнице, тоже никуда не делась, – она просто стала тоньше и позволяет дышать. Но вдохнуть полной грудью все равно не получается. Интересно, испытывают ли что-то подобное Полинины братья и сестры? Ведь время относительного благополучия миновало безвозвратно: членов Большой Семьи становится все меньше, их настигают смертельные болезни (так случилось с отцом Ростика и Шила), сумасшествие (так случилось с матерью МашМиша, которая доживает свои дни в психушке) и стихийные бедствия (родители Таты погибли в Таиланде во время страшного цунами, а сама она чудом спаслась).
Теперь не стало и Парвати.
По старухе никто особенно не скорбит, за исключением Лёки. Но и радости от встречи после стольких лет разлуки незаметно. Все ныне присутствующие в доме успели обменяться лишь скупой информацией о себе: бывший толстячок Гулька и его сестра Аля связаны с кинематографом. Он – помощник звукооператора, она – начинающая актриса. Вершина ее карьеры на сегодняшний день – роль второго плана в долгоиграющем телесериале с названием, которое невозможно произнести вслух без улыбки, – то ли «Судьбинушка…», то ли «Кровинушка…», то ли «Рябинушка, на тебя уповаю».
