Андрей Воронин - Первое дело слепого. Проект Ванга
Он немедленно исправил свою ошибку, но это ни к чему не привело: сосед, как оказалось, вообще ничего не помнил о себе. Речь у него была правильная, гораздо правильнее, чем у самого Баркана, манеры выдавали неплохое воспитание, а ладони, хоть и крепкие, сильные, но не мозолистые, говорили о том, что данный господин больше привык работать головой, чем руками. Его полная амнезия показалась Баркану загадочной, поскольку выглядела беспричинной. Ему доводилось слышать о подобных случаях, про это в последнее время часто писали в газетах и говорили по телевизору. Игорь почувствовал, что набрел на что-то действительно интересное; впрочем, вся эта история вполне могла оказаться пустышкой.
– Может, у меня все-таки сотрясение? – подлил масла в огонь его сомнений сосед. – По-моему, доктор темнит, чего-то недоговаривает…
– А это мы сейчас выясним, – заявил Баркан и, кряхтя, поднялся с кровати. – Я, чтоб ты знал, репортер, добывать информацию – мой хлеб!
– Ах, даже так? – уважительно протянул сосед. Странно, но, не помня ничего о себе самом, во всем прочем он разбирался недурно – по крайней мере, знал, что такое репортер и чем занимаются доктора. Да, странная, что и говорить, была у него амнезия!
Заведующий отделением хоть и с большой неохотой, но подтвердил все-таки, что амнезия у соседа Баркана действительно очень странная, а с полученной им царапиной на лбу она не имеет ничего общего.
– Разве что психическая травма, – нехотя предположил врач. – Испуг, огорчение – словом, стресс, оказавшийся таким сильным, что психика не выдержала.
Баркан аккуратно записал его слова в блокнотик, который тут же выудил из кармана спортивного костюма. Завотделением покосился на блокнотик, как свинья на ветчину, но промолчал. Он недолюбливал журналистов, хотя ни Баркан, ни другие красногорские акулы пера его не только не обижали, но и, напротив, не раз выступали в прессе с резкими высказываниями по поводу бедственного финансового положения российской медицины в целом и красногорской больницы в частности. Но доктору пришлось-таки поговорить с Барканом, который, не будь дурак, воззвал к его чувствам: дескать, человек ничего про себя не помнит, а ведь где-то его почти наверняка ждут, с ума сходят, обивают пороги больниц, моргов и милицейских отделений! А вдруг одной небольшой заметки в «Горожанине» будет достаточно, чтобы беднягу отыскали родные? Ведь не век же ему торчать в больнице на казенных харчах! А выпишется – ну, куда он пойдет без денег, без документов и даже, елки-палки, без имени? Бомжевать?
Дрогнув перед лицом этих действительно веских аргументов, добрый доктор выложил все, что знал о своем странном пациенте. Обнаружили его на железнодорожном вокзале, где он сидел на фундаменте железной ограды, упершись локтями в колени и обхватив ладонями голову, с которой на грязный асфальт обильно капала кровь. Подоспевший наряд транспортной милиции сначала опросил, а затем и разогнал сердобольных торговок семечками, у которых была масса версий и предположений, но не было никакой объективной информации о том, что тут произошло, кто такой этот человек и почему у него разбита голова. Вопреки возникшим у милиционеров подозрениям, неизвестный оказался трезвым как стеклышко; одет он был, как грибник или дачник, вид имел растерянный и недоуменный, имени своего не помнил, а документов предъявить не мог по причине их полного отсутствия. Не оказалось при нем ни денег, ни сигарет, ни ключей от квартиры, где все это могло остаться, ни хотя бы железнодорожного билета – вообще ничего, пустые карманы.
Установив этот факт, милиционеры вызвали «скорую» и с явным облегчением передали свою находку медикам. Неизвестного доставили в больницу и, осмотрев, не нашли в его физическом состоянии никаких отклонений от нормы. Строго говоря, он был здоров, как племенной бык, и, не будь этой странной, ни на что не похожей амнезии, сразу же после обработки ссадины на лбу его следовало бы гнать отсюда в три шеи. Но неизвестного госпитализировали – до тех пор, пока память к нему не вернется сама собой или же пока не станет окончательно ясно, что он безнадежен. Тогда его, быть может, заберут в специализированную клинику, а если не заберут, беднягу придется попросту выставить за дверь: в интернате для умственно отсталых ему делать нечего, а уж в больнице и подавно.
Обогатившись этой не слишком ценной информацией, Баркан вернулся в палату, где его должен был с нетерпением дожидаться загадочный сосед. Но то ли разговор с врачом слишком затянулся, то ли сосед оказался куда слабее, чем выглядел, но, как бы то ни было, когда Баркан вошел в палату, тот уже спал, отвернувшись к стене. Баркан подошел к своей кровати. Но писать, сидя на прогибающейся панцирной сетке, оказалось неудобно – мешали сломанные ребра, гипсовая броня резала грудь и живот. Тогда Игорь уселся на стоявшую под окном тумбочку, пристроил блокнот на подоконник и начал бойко строчить, излагая все, что удалось узнать, и беззастенчиво строя смелые до идиотизма гипотезы по поводу того, чего, по его мнению, не знал никто на свете.
Уже со второго предложения работа захватила его целиком, так что он забыл обо всем на свете. Баркан писал, одну за другой покрывая убористыми строчками слишком маленькие для такой масштабной, вдохновенной работы странички и жалея лишь о том, что находится в больничной палате и не может, следовательно, по укоренившейся привычке во время работы дымить, как паровоз.
Между тем короткий осенний день близился к концу. Наступающие сумерки усугубились тяжелой дождевой тучей, приползшей откуда-то с северо-запада и целиком затянувшей и без того серое, пасмурное небо. Вскоре пошел дождь – тихий, размеренный, методичный и нудный, никому не нужный, годный лишь на то, чтобы сбить с уснувших деревьев еще немного мертвой листвы. По серому оконному стеклу поползли, оставляя за собой извилистые дорожки, частые холодные капли. Сумерки сгущались прямо на глазах; Баркан начал подумывать о том, чтобы включить свет, но ему жаль было будить соседа, к которому он проникся сочувствием. Кроме того, Игорь Баркан испытывал к безымянному бедняге что-то вроде чувства собственника: сосед олицетворял собой пусть плохонькую, местного значения, но все-таки его, Баркана, личную, персональную сенсацию. Это вам не выпавшая из легкомоторного самолета винная бутылка и не предвыборная речь господина мэра!
Сумерки продолжали сгущаться, в палате стало уже по-настоящему темно, и лишь на подоконнике, превращенном Барканом в письменный стол, еще оставалось достаточно света, чтобы хоть как-то, с грехом пополам, писать. Запутавшись в чересчур длинном, на целый абзац, предложении, журналист задумался, сунул в зубы колпачок ручки и стал его грызть, прямо как нерадивый ученик во время контрольной. И как раз в этот момент сосед по палате вдруг заговорил, до полусмерти напугав впавшего в творческую прострацию корреспондента.
– Га! – хрипло выкрикнул он. – Гра… Грабовский!
Прижав ладонь к гипсовому корсету, под которым бешено колотилось сердце, Баркан подался вперед и, напрягая зрение, вгляделся в соседа, темный силуэт которого смутно вырисовывался на белом фоне казенной простыни. Похоже, сосед спал, видел сон и говорил с одним из его персонажей. Немного успокоившись, Баркан понял, что ему чертовски повезло: он знал, что, когда кто-то разговаривает во сне, с ним можно вести диалог – задавать вопросы и получать на них ответы. Причем спящий ведет себя как загипнотизированный и не может ни солгать, ни уклониться от ответа: про что его спросишь, то и расскажет. Игорь Баркан убедился в этом в возрасте четырнадцати лет, когда летом отдыхал в пионерском лагере. Один парень из его отряда разговаривал во сне, и, господи, что это была за потеха для всех остальных! Отвечая на вопросы, которые, давясь от едва сдерживаемого хохота, задавали ему соседи по комнате, бедняга напропалую выдавал свои немудреные секреты, вплоть до самых интимных. Ему пришлось уехать за две недели до окончания смены, потому что дети жестоки…
– Какой Грабовский? – вкрадчиво спросил Баркан, склоняясь над постелью соседа.
Это было не совсем этично, но корреспондент успокаивал себя тем, что действует из самых благих побуждений. Сознание соседа было намертво заблокировано, но сейчас, когда он спал, сознание спало тоже, а подсознание, каким-то образом обойдя установленный в мозгу блок, просочилось наружу. Другого такого случая приподнять завесу над прошлым этого бедолаги может просто не представиться. Это мог бы сделать хороший гипнотизер, но откуда в Красной Горке гипнотизер, да еще и хороший? Все они рубят капусту в Москве, и до проблем потерявшего память, беспаспортного и, главное, безденежного чудака им, конечно же, нет никакого дела…
– Борис… Грабовский, – сонно пробормотал сосед. – Б.Г. Ясно… видящий. Ха! Ясно… видишь меня? Что показывают? Что было, что… сбудется… Чем сердце успокоится?
