Карина Тихонова - Дневник его любовницы, или Дети лета
Лживая жестокая гадина…
— Что? — переспросила Сандра, и я понял, что произнес последнее предложение вслух.
— Ты — лживая и жестокая гадина, — медленно повторил я, не отрывая взгляда от ее лица. Я ждал, что она в негодовании подхватит свои вещи и убежит, но Сандра вдруг усмехнулась.
Присела на край постели, положила руку на мою голову и поворошила волосы.
— Ну и что? — сказала она. — Ты меня такую любишь…
Она стиснула пальцы и сильно дернула меня за волосы. Я невольно вскрикнул. Она засмеялась и разжала пальцы.
Именно в этот момент я понял, что убью ее.
Наверное, она это тоже поняла.
Во всяком случае, повторить попытку причинить мне боль она не посмела. Оделась и ушла, не попрощавшись.
Я не стал ее удерживать.
Но с утра мои мучения начались снова.
Промучившись несколько пустых дней и ночей, я не выдержал и позорно капитулировал. Приехал в город, уселся за столиком летнего кафе на набережной. С этого места я отлично видел всех гуляющих и все проезжающие экипажи.
Ждать пришлось долго, почти до темноты.
Они появились вечером, когда на набережной загорелись первые фонари. Генеральша, как обычно, была погружена в свои мысли и не смотрела по сторонам. Загурский меня не заметил. Сандра, разумеется, увидела меня сразу, но не подала виду. Она слушала, что говорит ей жених, и изредка улыбалась.
Я смотрел на нее и не понимал, чего во мне больше: любви или ненависти. Два этих чувства так перемешались в моей душе, что стали неразделимы.
Сандра чуть наклонила голову к лицу Загурского, словно не расслышала его слов. Я вспомнил запах ее волос, и у меня сразу потемнело в глазах.
Загурский повторил сказанную фразу. Его губы почти касались ее щеки.
Мои руки невольно сжались в кулаки.
Я понимал, что Сандра делает это нарочно, что она сознательно мучает меня, но не мог ничего с собой поделать. Я ревновал ее. Да смерти ревновал.
…Эта пытка повторяется уже неделю.
Каждый день я даю себе слово не ездить в город, но не могу удержаться. Потребность причинять себе боль становится для меня привычной.
Сегодня спросил у кухарки, подавшей мне обед:
— Какое нынче число?
Она посмотрела на меня удивленным и жалостливым взглядом. Я уже говорил, что она считает меня жертвой дурного глаза.
— Десятое августа, — ответила она.
Я без стука положил ложку на скатерть.
Десятое августа!
Еще несколько дней, и я больше никогда не смогу ее увидеть!
Я написал записку, в которой просил Сандру прийти проститься со мной. Запечатал ее в конверт и отправил в город.
Зашел в модный магазин, отозвал в сторону молоденькую модистку, которая передала мне первую записку Сандры.
— Послушай, голубушка, — сказал я. — Помнишь ли ты барышню, которая передавала для меня письмо?
— Как ни помнить, — ответила та. — Прекрасная барышня! Она у нас шляпки заказывает. Мадам их из Парижа выписывает.
— Так вот, — продолжал я, нетерпеливо прослушав ее пространный ответ. — Мне нужно, чтобы ты незаметно отдала ей вот это.
И я показал ей конверт.
— Сможешь?
— Трудновато будет, — ответила практичная особа.
Я приложил к конверту десятирублевый банкнот.
— А так?
Модистка пожала плечами.
Я открыл бумажник и, как в первый раз, выгреб из него всю наличность. Протянул деньги своей собеседнице, она быстро оглянулась и проворно выхватила их из моей руки.
— Трудно, но я постараюсь, — пообещала она.
— Сегодня же! — приказал я.
— Это как выйдет, — ответила модистка. — Барышня у нас должна шляпу выбрать. Как приедет, так и передам.
Я кивнул и вышел на улицу.
Скоро Елагина с дочерью уедет в Петербург. И там я уже никогда не смогу увидеться с Сандрой с глазу на глаз.
Конечно, она тянула время до последнего. Она пришла ко мне ночью, накануне отъезда из города.
— Ну, прощай, — сказала она мне вместо приветствия.
Я смотрел на Сандру и чувствовал только опустошение, царившее внутри.
Я разучился радоваться, я перестал надеяться. Я весь был как выжженная степь.
— Не знаю, как мне жить без тебя, — сказал я.
Она не ответила. Неторопливо глянула в окно и переступила с ноги на ногу.
— Присядь, — попросил я.
— Не могу, — ответила она отрывисто. — Я должна идти.
— Почему? — удивился я. — До утра еще далеко!
Она не ответила, но снова сделала нетерпеливый жест. Ясно. Я ей надоел.
— Присядь ненадолго, — снова попросил я.
Она вздохнула. Подошла к столу, стоявшему у стены, и опустилась на него. Я смотрел на Сандру, не отрываясь, а ее взгляд беспокойно скользил по стенам и потолку комнаты, словно она видела их впервые.
— Ты рада, что уезжаешь? — спросил я.
— Да, — ответила она беспечно. — Здесь ужасно скучно.
— Что же ты будешь делать в Петербурге? — спросил я.
— О-о-о!
Она заметно оживилась.
— У меня много дел. Нужно заказать приданое, сшить платье… Владимир Михалыч просил маменьку не копейничать, заказать все самое лучшее…
Она неожиданно рассмеялась и закинула руки за шею.
— Какое же это счастье — не считать деньги! — сказала она мечтательно и потянулась.
Я молча смотрел на нее. Я не мог ничего сказать.
— Почему ты молчишь? — спросила Сандра. Она опустила руки и сердито посмотрела на меня. — Ты не рад за меня?
Я сделал над собой усилие и ответил:
— Рад.
— Тогда почему у тебя такое несчастное лицо? — продолжала Сандра. Она сердилась все больше.
— Наверное потому, что мне больно с тобой расставаться, — ответил я.
Сандра на секунду смутилась, но тут же взяла себя в руки.
— Как ты любишь быть несчастным, — сказала она насмешливо. — Мы будем видеться у знакомых…
— Да. Как посторонние люди.
Она вздохнула и поднялась со стула.
— Прощай, — сказала Сандра холодно.
— Подожди.
Я подошел к ней и взял ее за руку. Я понимал, что уговаривать ее уехать со мной бесполезно.
— Вспоминай обо мне хотя бы иногда, — попросил я.
Она вырвала руку.
— Не говори так, как будто ты решил застрелиться, — ответила Сандра.
Я отошел к туалетному столику и достал из него футляр, в котором лежал пистолет.
— Ты мне не веришь? — спросил я спокойно.
Ее глаза удивленно расширились.
— Не может быть! — сказала она недоверчиво.
— Не веришь? — повторил я с улыбкой, доставая оружие.
Сандра следила за мной с каким-то жадным болезненным любопытством. Я зарядил пистолет и посмотрел на нее.
— Ну? — сказала она.
Я медленно поднес пистолет к виску. Все это время я, не отрываясь, смотрел ей в лицо. Клянусь, если бы она сделала хотя бы легкую попытку меня остановить, я отпустил бы ее на все четыре стороны с миром!
Но она насмешливо смотрела на меня и ждала.
Я опустил оружие. Сандра рассмеялась.
— Перестань, — сказал я.
Она рассмеялась еще громче.
— Я же говорила, что ты этого никогда не сделаешь, — произнесла она сквозь смех.
— Ты хочешь, чтобы я убил себя? — спросил я.
— Ты слишком себя любишь, — ответила она и снова расхохоталась.
И в этот момент я выстрелил. Но не в себя, а в нее.
Она умолкла, не успев понять, что произошло. Ее лицо стало удивленным, одна бровь чуть приподнялась вверх. Секунду она стояла неподвижно, словно прислушиваясь к себе. Потом колени ее подогнулись, и она плавно опустилась на пол.
Я выронил пистолет. Подошел к Сандре, упал на колени и приподнял ее голову.
Глаза ее смотрели мне в лицо, но зрачки застыли и перестали сокращаться.
Я провел трясущейся рукой по ее телу. Под левой грудью расплывалось небольшое красное пятно. Я попал ей прямо в сердце.
Оказывается, у нее все же было сердце.
Я просидел над ней долго, очень долго. Когда я пришел в себя, начинало рассветать.
Я поднял ее тело и понес в подвал.
Дело в том, что я устроил в подвале потайную комнату. Сам не знаю, зачем я это сделал. После того, как дом был построен, я нанял нескольких случайных рабочих, и они сделали в правом углу подвала небольшой ход вниз. Потайная комнатка получилась небольшой, как склеп. Вот для этого она мне и послужит.
Я принес Сандру в подвал, поднял крышку потайного люка и снес ее тело вниз.
Уложил на пол, аккуратно расправил все складки ее платья.
Вышел наружу, закрыл крышку люка и забросал ее землей. Поставил поверх него несколько ящиков вина.
На душе у меня было радостно, как у человека, надежно спрятавшего свое сокровище в банковском сейфе.
Теперь ее никто не найдет. А я вернусь назад, в Петербург, к жене, к сыну, в привычную счастливую жизнь, которую больше никто и ничто не потревожит…»
Здесь рукопись оборвалась.
Я уронил тетрадь на пол. Как это понимать? Выходит, в моем доме лежит труп девушки по имени Сандра? Лежит очень давно, почти столетие? Не может быть!
