Кейт Аткинсон - Поворот к лучшему
Мармелад ждал ее за входной дверью. В комнате Арчи глухо и гулко пульсировали басы. Мармелад последовал за ней вверх по лестнице, ему приходилось вставать на ступеньку всеми четырьмя лапами и только потом залезать на следующую, а ведь еще недавно он шнырял по лестнице как молния. Штопор у нее в сердце сделал еще четверть оборота.
«Сорванцом, наверное». «Сорванец» — хорошее слово, пригодится ей в следующий раз, когда Арчи во что-нибудь влипнет. «Арчи немного сорванец, но это ничего». Она все чаще представляла, как сидит в зале суда и видит Арчи на скамье подсудимых, и вся его жизнь идет под откос, и ее жизнь вместе с ней. «Вы отдали его в ясли, когда ему было три месяца, и вышли на работу, мисс Монро? Вы всегда ставили карьеру на первое место, верно? Вы не знаете, кто его отец?» Конечно же она знала, просто не собиралась никому об этом рассказывать. «Мухи не обидит, как же», — подумала она. Он был маленькой дрянью, вот как.
Она постучала в дверь комнаты Арчи и тут же вошла, не дожидаясь ответа. Всегда старайся застать подозреваемых врасплох. Арчи с Хэмишем (черт, она забыла про Хэмиша) скучковались у компьютера. Она расслышала шепот Хэмиша: «Идет, Арч». Стоило ей войти, как Арчи выключил монитор. Порнушка, не иначе. Она выключила музыку. Не стоило ей этого делать. В конце концов, у него тоже есть права. Нет, нету.
— Не возражаете, мальчики? — спросила она. В ее голосе было больше полицейских ноток, чем материнских.
— Мы в порядке, Луиза, — заявил Хэмиш, улыбаясь во все тридцать два зуба.
Чертов Гарри Поттер. Арчи молча сверлил ее взглядом, дожидаясь, чтобы она ушла. Если бы у нее была дочка, они бы сейчас болтали — о нарядах, мальчиках, школе. Дочка забиралась бы к ней в постель и копалась в ее косметике, делилась бы секретами, надеждами, мечтами — делала бы все то, чего Луиза никогда не делала со своей матерью.
— Завтра в школу, вам пора спать.
— Луиза, вы правы, как никогда, — сказал Хэмиш. — Арчи, давай, пора баиньки.
«Засранец», — подумала она, выходя из комнаты. Она прошла по коридору и на цыпочках вернулась обратно, чтобы подслушивать под дверью. Музыку они не включали. Судя по всему, они читали книгу — по ролям, сначала один, потом другой. Не порнушка, точно, хотя оба пошленько хихикали. «Знаешь, Берти, по-моему, тут все сложнее, чем кажется на первый взгляд, — сказала Нина. — Мод Элфинстон кажется невиннее младенца, но сдается мне, что эта леди слишком много болтает». И торопливый, надтреснутый голос Арчи: «Берти, что с тобой? Ты что, покраснел?»
Они что, голубые? Каково бы ей было узнать, что ее сын — гей? Вообще-то, это было бы облегчением, больше никаких волнений обо всех этих мачо-штучках. Они (матери геев) всегда говорят, что зато им есть с кем ходить по магазинам. Маленькая проблема — ей не нравится ходить по магазинам.
«Берти, я правда считаю, что ты втрескался в милую Мод».
На секунду, когда они прощались, ей показалось, что Джексон сейчас ее поцелует. Что бы она сделала? Ответила на его поцелуй прямо там, посреди улицы, как девчонка. Луиза Монро втрескалась в Джексона Броуди. Потому что Луиза Монро — идиотка, тут к гадалке не ходи.
34
Глория провела вечер в больнице. Она присматривалась к Грэму и размышляла, не симулирует ли он, словно решил умереть для мира, чтобы разом избавиться от навалившихся на него проблем.
— Грэм, ты меня слышишь? — прошептала она ему на ухо.
Может, он ее и слышал, но помалкивал.
Поваленный колосс, слабее котенка, тише мыши. Озимандия, сброшенный с пьедестала. «Без туловища с давних пор поныне. У ног — разбитый лик».[102] В молодости Глория очень любила Шелли. На шестидесятилетие она подарила Грэму великолепно иллюстрированный сборник его стихотворений, руководствуясь правилом, что дарить нужно то, что хотел бы получить сам.
Естественно, Грэм есть Грэм, и он понял стихотворение по-своему, запомнив только триумфально-высокомерное: «Я Озимандия. Я царь царей. Моей державе в мире места мало». Глория не могла так сразу припомнить, чтобы кто-то из ее домочадцев подарил ей то, что ей действительно хотелось получить. На прошлое Рождество Эмили («с Ником») купила ей кухонный миксер, хуже того, что у нее уже был, а Грэм — подарочный сертификат универмага «Дженнерс» — подарок, не требовавший большой фантазии и, скорее всего, купленный его агентом по продажам/ любовницей/ будущей женой Мэгги Лауден. Глория ни за что бы не догадалась, что женщина, стоявшая перед ее рождественской елкой и отмахивающаяся от сладких пирожков, планирует сменить ее в роли миссис Грэм Хэттер. «…Восхититься мастерством, которое в таких сердцах читало, запечатлев живое в неживом».
Она выпила любезно принесенную медсестрой чашку чая и пролистала выпуск «Ивнинг ньюс», купленный в магазине на первом этаже. «Полиция просит сообщить, если кто-нибудь видел молодую женщину, оказавшуюся в воде». Ее взгляд зацепился за слова «серьги в виде распятия». Она поставила чашку на стол и перечитала короткую заметку заново. «Оказавшуюся в воде» — что бы это значило?
Вернувшись домой, Глория спустилась в подвальный этаж, чтобы включить сигнализацию на ночь. На одном из экранов системы видеонаблюдения что-то двигалось, в ночной тьме устрашающе горела пара глаз — здоровенный лис уносил выставленные остатки вчерашнего ужина. И вдруг экран погас.
И все остальные экраны тоже погасли, один за другим. Никаких больше маленьких роботов, что крутят головой по сторонам, моргая всевидящим электронным оком. Огоньки на пульте сигнализации замигали и погасли, а за ними погас свет во всем доме. Вот так все и будет для Грэма, когда он умрет.
«Перегорела пробка», — сказала себе Глория. Ничего страшного. В полной темноте подвала она на ощупь двинулась к стене с блоком предохранителей. И тут она услышала какой-то звук. Шаги, открывается дверь, трещат половицы.
Сердце у нее застучало так громко, что она подумала, что по этому стуку ее можно найти в темноте не хуже, чем по миганию маяка. Сегодня утром в Мёрчистоне кого-то забили до смерти — никто не гарантирует, что убийца не переместился в другой южный пригород. Вот бы у нее было оружие. Она прикинула, что есть в наличии. Садовый сарай располагал целым арсеналом: аэрозоли для борьбы с сорняками, топор, электросекатор, триммер для газона — газонным триммером можно нанести существенный урон, скажем, лодыжкам. К сожалению, в сарай нельзя было попасть, минуя проникшее в дом существо. У него глаза из алмазов с углем и он ростом с медведя?
Она вдруг вспомнила слова Мэгги Лауден: «Дело сделано, конец? Ты избавился от Глории?» Что, если она имела в виду не развод, что, если она имела в виду убийство?
Конечно, Грэм именно так бы и поступил. Если бы он развелся с Глорией, ему пришлось бы потерять половину всего, что он имел, и черта с два он был к этому готов, но, если бы она умерла, все досталось бы ему одному. Мелодраматичная идейка, прямо как в «Ферме Эммердейл», но почему-то в нее легко верилось. Он бы нанял киллера — не стал бы пачкаться сам. Он бы заплатил кому-нибудь, чтобы ее убрали. Или свалил бы все на Терри. Точно, он бы свалил это на Терри.
Глория прижала руку к сердцу, пытаясь унять его предательский стук. Снова скрипнули половицы, на этот раз намного ближе, и Глория поняла, что наверху лестницы кто-то стоит, его фигура была обрамлена слабой аурой лунного света из холла с прозрачным потолком.
Фигура начала спускаться по лестнице. Глория набрала побольше воздуха и отважно заявила:
— Пока вы еще там, подумайте, стоит ли идти дальше, потому что я вооружена.
Ложь, разумеется, но в подобных обстоятельствах от правды толку чуть.
Фигура замешкалась и наклонилась, чтобы получше рассмотреть подвал, и знакомый голос произнес:
— Привет, Глория.
Глория вскрикнула от ужаса и сказала:
— Я думала, ты умерла.
35
Вернувшись в «Четыре клана», Мартин обнаружил, что похожую на тюремщицу администраторшу сменил ночной портье, дежуривший накануне вечером. Разве Сазерленд не говорил, что он в отпуске? Портье вручил Мартину ключ, не поднимая взгляда от разостланной на дешевом шпоне конторки «Ивнинг ньюс». На нижней губе у него висела сигарета.
— Вы меня помните? — спросил Мартин. — Вы знаете, кто я такой?
Ночной портье оторвался от газеты, уронив с сигареты дюйм пепла. Взглянул на Мартина и, очевидно не найдя в нем ничего интересного, вернулся к газете.
— Ага, — он перевернул страницу, — вы тот самый покойник, верно?
— Да, — согласился Мартин, — я — тот самый покойник.
Четверг
36
Пропел петух. Самый лучший будильник на свете. Он вспомнил, что сегодня воскресенье, его самый любимый день недели, и потянулся в постели во все стороны. Не нужно ни вставать, ни идти на работу. Слава богу, он больше не пишет, странно, но освобождение оказалось в том, чтобы каждый рабочий день надевать костюм с галстуком и ездить в Лондон, — тянуть лямку в солидной конторе с высокими потолками и большими старомодными письменными столами, где младшие сотрудники и секретарши обращались к нему «мистер Кэннинг», а председатель хлопал по спине со словами: «Как поживает твоя прекрасная жена, приятель?» Он не знал, чем занимался в конторе целый день, но в обед он ходил в ресторан, где официантки были наряжены в белоснежные фартуки и маленькие чепчики из английского кружева и приносили ему суп из бычьих хвостов и паровые пудинги с заварным кремом. После обеда, в три часа пополудни, его секретарша (Джун или, может, Анджела), жизнерадостная молодая женщина с четким почерком и мягкими трикотажными двойками, приносила ему чашку чая с тарелкой печенья.
