Алисия Хименес Бартлетт - А собаку я возьму себе
Рибас был очень серьезен и все порывался рассуждать. Он признался, что всю ночь не сомкнул глаз. Пребывание в нашем заведении настолько прояснило его ум, что он придумал способ выявить истинного виновного, каковым, разумеется, сам не был. Он прекрасно сознавал, что одно дело – обвинение в убийстве, которое может быть квалифицировано как непреднамеренное, и совсем другое – обвинение в вероломном, коварном преступлении. Рибас попросил у меня разрешения повидаться с женой наедине. Я сказала, что не могу этого позволить – любая попытка повлиять на нее, не контролируемая мною, недопустима.
– Хорошо, ну тогда хотя бы разрешите поговорить с ней в вашем присутствии. Только чтобы вашего коллеги при этом не было.
– Вы действительно считаете, что имеете на нее такое влияние, что она скажет всю правду?
– Уверен в этом.
– Вчера мне так не показалось; возможно, она изменила свое отношение к вам.
– Я знаю, что говорю.
– Хорошо.
– И еще одно. Чтобы то, что я буду говорить, не было потом использовано против меня. Поверьте, ведь я только постараюсь добиться, чтобы она сказала правду.
– Посмотрим.
– А как с этим младшим инспектором?
– Не волнуйтесь, его не будет.
Сообщив новость Гарсону, я ожидала бурной реакции, но он ограничился лишь выразительным взглядом, заклеймившим мое предательство. И ты, Брут? – вопрошал он. Да, и я, потому что речь шла об убийстве и мне некогда было размышлять о том, что я затрагиваю чьи-то чувства. Гарсон неохотно подчинился и ушел к себе в кабинет, где, предполагаю, пережил один из самых горьких моментов в своей жизни. Я же приготовилась к новой очной ставке, стараясь не поддаваться никаким предчувствиям. Меня удивило собственное спокойствие. Я намеревалась вести себя как три китайские обезьяны: смотреть, слушать и молчать.
Пилар вошла в кабинет раньше своего мужа. Что-то ужасное добавилось к ее обычному облику: одна-единственная ночь за решеткой способна пагубно повлиять на личность обычного арестанта. У нее был бледный, осунувшийся, но прежде всего отрешенный вид – как у человека, утратившего свое достоинство. Когда привели Рибаса, она взглянула на него как на незнакомого, а на меня вообще не обратила никакого внимания. Мы уселись и больше минуты, показавшейся мне тоскливой и бесконечной, хранили молчание. Наконец Рибас заговорил.
– Ты устала? – обратился он к жене.
Она нахмурила брови и выпрямилась, состроив при этом болезненную гримасу.
– Я хочу домой, – объявила она.
– Не волнуйся, скоро пойдешь.
В голосе Рибаса слышалась необыкновенная теплота. Он подошел к ней и взял ее за руку. Она не сопротивлялась. Не возражала она, и когда он гладил ее по плечу.
– Скоро ты будешь дома, очень скоро.
Он полностью контролировал ситуацию. Она выглядела расслабленной.
Говорить она начала, не глядя на него. Я же перестала существовать для обоих.
– Почему ты решил уйти к этой женщине?
– Ты же видела, что я не ушел. Я вернулся, чтобы лечь к тебе под бочок, как обычно.
– Потому что она тебя прогнала!
– Я спал на нашей кровати и никуда не собирался уходить, ты это прекрасно знаешь.
– Ты сделал мне много плохого, Аугусто. Не станешь же ты это отрицать?
– Ты мне тоже, дорогая, – сама видишь, где мы с тобой находимся, а все из-за того, что ты выдала меня полиции.
– Я хотела наказать тебя, чтобы все кончилось. Чтобы кончилось все, связанное с этой женщиной.
Она тихо заплакала. Он успокаивал ее, пощелкивая языком, словно она была младенцем. Оба переговаривались шепотом. Меня глубоко тронула эта картина, уязвленность и беззащитность женщины.
– Ну, теперь ты скоро отправишься домой.
– А ты?
– Я не могу, Пилар, ты же меня выдала, помнишь? Я отправлюсь в тюрьму. В том числе и из-за тебя. Я скажу им, что это я убил Валентину. Возьму на себя грехи обоих. А ты отправляйся домой и жди меня – когда-нибудь я вернусь.
Наступил решающий момент. Я подняла глаза на женщину, чего до сих пор из деликатности избегала. И увидела, что дело может кончиться потоками слез, болезненными признаниями или безумием.
– Нет, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты отвечал за все, я убила ее и тоже пойду в тюрьму вместе с тобой. Я убила ее и не раскаиваюсь. Больше она никогда не будет существовать.
– Для меня она уже не существовала, для меня всегда существовала только ты.
Она плакала. Рибас взглянул на меня. Я заговорила, удивляясь звучанию собственного голоса на фоне их голосов:
– Это вы убили ее, Пилар?
Она несколько раз утвердительно кивнула.
– И приходили ко мне домой за тетрадкой?
Она снова кивнула.
– Я хотела заставить ее исчезнуть и чтобы исчезло все, что стояло между мужем и мною. Я надеялась найти эту тетрадку, которой он так страшился, положить ее перед ним и сказать: «Видишь? Ничего больше не осталось – ни тетрадки, ни женщины… Теперь мы с тобой можем начать новую жизнь».
– Но вы же его выдали! Как вы могли одновременно делать и то, и другое?
– Не знаю, у меня в голове что-то помутилось!
– Вы можете описать мой дом?
Она вытерла слезы ладонью. Стоявший рядом Рибас погладил ее. Она попыталась сосредоточиться. Потом заговорила невинным детским голоском:
– Да, примерно помню. Ваш дом расположен в Побле-Ноу. В прихожей висит картина, длинная такая. Еще есть маленький внутренний дворик. В гостиной стоит светлая софа, много книг на полках, а в ящиках хранятся скатерти, все зеленого цвета.
Одной этой детали было достаточно: я купила эти скатерти на распродаже, причем по глупости взяла все одинаковые. Между тем Пилар с поразительной точностью уже описывала спальню. По-видимому, в моей квартире ею двигало не только желание отыскать тетрадку, но и любопытство.
– А собака? – спросила я.
Впервые за все это время она посмотрела на меня. Я заметила страх в ее глазах, даже ужас. Когда она рассказывала, подбородок у нее дрожал.
– Вначале он молчал, даже хвостом вилял, но потом вдруг начал лаять. Все лаял и лаял, с каждым разом все громче… Я испугалась, что кто-нибудь его услышит. И ударила его по голове доской, на которой режут мясо, нашла ее на кухне. Это было ужасно, ужасно, я… кровь полилась рекой… я не хотела…
Она истерически зарыдала, стала икать, у нее начались нервные судороги и спазмы.
– Но это не должно было вас так потрясти, Пилар, в конце концов, вы перед этим убили Валентину.
Она подняла опухшее от слез лицо:
– Мне не пришлось к ней даже прикоснуться, все сделал Помпей, мне не нужно было пачкать руки, это было…
Она не закончила фразу. Ее продолжила я:
– Как игра, правда? Как одна из тренировок в питомнике у вашего мужа. Собака набрасывается на манекен. Только на сей раз это был живой человек. Ведь все так и происходило, верно? Вы почти не сознавали, что убиваете.
Она на время перестала икать, и в ее глазах блеснуло что-то разумное.
– Да, так оно и было.
– Это очень понятно, Пилар, но только не обманывайте себя: вы убили ее по собственной воле. Она открыла вам дверь, потому что, вероятно, вы сказали, что хотите с ней поговорить, вы натравили на нее свою собаку и убили ее. Убили зверски, при отягчающих обстоятельствах. Потом стерли следы и перетащили тело в садик. Во всем этом виден расчет и умысел. Это убийство, а никакая не игра.
Она наклонилась вперед, и долго сдерживаемые рыдания сотрясли ее тело. Рибас подошел ближе, усадил жену прямо и обнял трясущуюся голову.
– Хватит. Она созналась, зачем ее дальше мучить?
Мне не показалось, что он притворяется. Нет, он на самом деле старался ее защитить. Странную картину представляли эти двое. Высокий, сильный, он стоял, прижимая к своему животу голову сидевшей на стуле хрупкой женщины, которая была его женой. Он утешал ее, и они утешались оба. Я вышла из кабинета, не сказав ни слова. Не знаю, что я в тот момент ощущала: потрясение или отвращение.
Когда я вошла в кабинет к Гарсону, у него был такой вид, будто он готов сразу предоставить мне слово без всяких вопросов и вступлений. Прежде чем начать, я закурила. Рука у меня дрожала.
– Итак, младший инспектор, убийца выявлен.
В его безумных глазах застыл невысказанный вопрос.
– Валентину убила жена Рибаса.
– Вы уверены?
– Да, можете принять это как бесспорный факт.
Он резко вскочил и бросился к двери. Я с замиранием сердца последовала за ним.
– Младший инспектор, куда вы спешите?
Я увидела, как он подбежал к Пилар, заставив полицейских, которые ее конвоировали, остановиться посреди коридора. Услышала, как он у нее спросил:
– С вами действительно был пес по кличке Помпей?
– Да, и я об этом уже сказала.
– Он убил Валентину?
– Да! Вы оставите меня в покое или нет?
