Анатолий Степанов - В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
― Я их ненавижу? ― удивился тот. ― Можно ли ненавидеть блевотину, дерьмо, помойку? Я просто хочу, чтобы их не было.
― Как красиво-то, Виля! ― восхитился Смирнов. ― А главное ― вранье. Все это из-за Валерии, Алик. Аристократу Приорову сильно не нравилось, что сестра с приблатненными компанию водит. Сначала с Ленькой Жбаном дружила, а потом в Цыгана влюбилась по-настоящему. Так, Виллен?
― Не влюбилась, а путалась.
― Это ты о сестре? ― спросил Алик.
― О сестре, о сестре, ― подтвердил Виллен. ― Глупенькую соплячку эту подонки разок-другой в кабак сводили, она про роскошную жизнь сразу все и поняла.
― Она Цыгана любила, ― напомнил Смирнов.
― Да брось ты! Любила! Кого? Падаль эту?! Тварь эту, которая мне, понимаешь ― мне! ― рассказывала, как они в лагерях политических давили! Пятьдесят восьмая ― значит, фашисты! Давили их! А охрана на это с удовольствием закрывала глаза!
― Я тебя посажу, Виля, к этим самым блатарям посажу, ― пообещал Смирнов.
Виллен успокоился, посмотрел на него, презрительно фыркнул:
― Не посадишь. Руки коротки. Да и за что, собственно, ты можешь меня посадить?
― За многое. И на порядочный срок.
― Излагай, что имеешь, ― предложил Виллен и откинулся на стуле: слушать приготовился.
― Твоя любовница, Елена Петровна Муранова, работает на той самой меховой фабрике. Сечешь?
― Ну, и что это доказывает?
― Пока ничего. Но я Елену Петровну потрясу, как умею, и кое-что докажу. Зрячую наводку докажу.
― Не докажешь. Дальше.
― А дальше ― твоя доля в меховом деле.
― Нет моей доли, все Колхознику отдано было.
― Чтобы тот как можно быстрее засветился. Пили, что ли, вместе и ты его на опохмелку денег добывать отправил на рынок?
― Не докажешь, ― повторил свое Виллен.
― Жбана под пулю подставил. Мне Валерия призналась. Ты ей говорил, будто от меня слышал, что Жбан всех на следствии заложил, и поэтому, мол, самый малый срок ему в суде отмотали. Девчонка тут же, естественно, все Цыгану доложила. Как ты посмел сестру свою в это кровавое болото затянуть?
― Я не собираюсь слушать твои нравоучения.
― Как ты устроил, чтобы Жбан пошел через Тимирязевский лес?
― Догадайся.
― Догадаюсь. И докажу подстрекательство к убийству.
― Не докажешь.
Смирнов вдруг успокоился, расслабился и, уподобясь Виллену, откинулся на стуле.
― Ты хуже их, Виллен. Они хоть по своему кодексу чести действовали. А ты с ними в дружбу играл, в наперсниках и мудрых советчиках у них ходил. И потом ― нож в спину. Ты хуже их всех.
― Ты, Саня, судя по всему, когда клопов моришь, руководствуешься какими-то этическими нормами? Я ими не руководствуюсь.
― А чем ты руководствуешься? ― устало поинтересовался Алик и сел на диван. Виллен вместе со стулом развернулся к нему и объяснил:
― Руководствуюсь я, Алик, одним. Всякое зло должно быть наказано. И по возможности уничтожено.
― Зло, а не люди, ― возразил Алик.
― Люди, творящие зло, ― не люди.
― Тогда и ты не человек, ― решил Смирнов. ― И я должен тебя уничтожить.
― Не сможешь, Саня. ― Виллен был спокоен, рассудителен, несуетлив. Хорошо подготовился к разговору. ― Не дам я тебе такой возможности.
― Ты их навел на Столба, ты им разъяснил, что он сделал отначку. Ты, вручив Цыгану пистолет, спровоцировал перестрелку, в которой Цыган был убит.
― Тебе ли, профессионалу, не знать, что все это недоказуемо! Украл у меня пистолет Цыган, украл, и все дела. Единственное, что ты можешь мне пришить, ― незаконное хранение огнестрельного оружия. Да и то не мне одному. Пистолет-то наш общий с Алькой был.
― Угрожаешь, Робин Гуд вонючий?! ― опасно полюбопытствовал Смирнов.
― Не угрожаю, нет. ― Виллен же был доброжелателен. ― Знакомлю вас с истинным положением дел. Да, кстати, Куркуля вы уже взяли?
― Он застрелился, ― сказал Смирнов. ― И пацана хорошего, Стручка, застрелил.
― Очень мило, ― резюмировал Виллен.
Алик поднялся с дивана и попросил его:
― Встань.
― Пожалуйста, ― весело согласился Виллен. Он знал, что сейчас Алик ударит, но не боялся этого.
Алик ударил его в челюсть. Виллен осел на пол. Прилег.
― Зря руки мараешь, ― огорчился за Алика Смирнов и стал глядеть, как будет очухиваться Виллен.
Виллен открыл глаза, перевернулся на живот, встал на четвереньки. Цепляясь за столешницу, поднялся. Поморгал глазами, подвигал челюстью, проверяя сохранность. Как ни в чем не бывало спросил у Смирнова:
― Ты-то что ж хорошего пацана не выручил?
― Не сумел, ― признался Смирнов и, хлопнув ладонью о стол, добавил: По недомыслию.
― Не огорчайся, ― утешил его Виллен. ― Не было хорошего пацана. Был маленький подлый вор.
― Тебе все люди отвратительны, да? ― вдруг понял Алик.
― Не все. Но большинство, ― подтвердил Виллен.
― И мы ― в большинстве? ― Алик хотел знать все до конца.
― Пока что в меньшинстве, ― ответил Виллен, хихикнул и скривился: мелкое трясение челюсти, необходимое для смеха, вызывало острую боль. Подождал, пока боль уймется, и продолжил: ― Поэтому и не хотел, чтобы вы докопались до всего до этого. Знал бы, что ты, Саня, Леркино письмо у Цыгана найдешь, хрена с два бы я вам фотографию с ее надписью показал...
― Знал бы, что я в старое дело нос суну, ты бы Елену с меховой фабрики уволил, ― продолжил за него Смирнов. ― Знал бы, что мы пистолет найдем, шурупчик бы заменил. Знал бы, что эксперты все до точности определят, труп ногой не переворачивал бы... Ты что, садист, Виллен?
― Нет. Просто проверить себя хотел ― ужаснусь ли.
― И не ужаснулся, ― докончил за него Алик.
― И не ужаснулся, ― согласился Виллен.
― Пошли, Алик. ― Смирнов поднялся. ― Существуй, Виллен.
Совсем стемнело. Они вышли из калитки и увидели Валерию. Ее белое платье светилось в ночи. Она сидела на лавке у штакетника.
― До свидания, Валя, ― попрощался Алик. Смирнов промолчал.
...Вышли на Красноармейскую и свернули на Малокоптевский. У дворовых ворот остановились, а во дворе опять танцы. Они стояли, смотрели, слушали.
― Как она теперь жить будет? ― спросил Алик.
― Кто? ― не понял Смирнов.
― Валерия, ― пояснил Алик.
― Ри, ― вспомнил Смирнов.
