Камилла Лэкберг - Вкус пепла
— Мне просто показалось, что это маловероятно. Я же его знаю, и мне показалось, что он такими делами не будет заниматься. Поэтому я решил, что гётеборгские сыскари чего-то там напортачили, а теперь, если я вам доложу о звонке, из-за их ошибки пострадает невинный человек. Ты же сам знаешь, как это бывает, — добавил он, бросив злобный взгляд на Патрика. — Потом уже будет поздно, если они через некоторое время позвонят и скажут: «Ах, извините, пожалуйста. У нас тут вышла маленькая промашка. Мы назвали вам одного человечка, так вот забудьте о нем». А человек уже ославлен на всю округу. Вот я и решил обождать немного и посмотреть, как развернутся события.
— Ты решил подождать и посмотреть, как развернутся события! — Патрик от ярости чуть не начал заикаться и с трудом выговаривал слова.
— Ну да. Я считаю, ты и сам понимаешь, что это полная ерунда. Все же знают, какой он заслуженный человек и как много работал с молодежью. Он, знаешь ли, сделал много добра.
— Да плевать я хотел на то, какое он делает добро! Если коллеги из Гётеборга звонят и сообщают, что его имя всплыло в связи с расследованием дела о детской порнографии, мы это проверяем. Это же наша работа, черт побери! И если вы с ним дружки не разлей вода…
— Мы не дружки, — промямлил Эрнст.
— Или знакомые, или не знаю что там еще, это не имеет никакого отношения к делу. Понимаешь ты или нет! Ты не имеешь права решать, расследовать это дело или нет, в зависимости от того, знаком ты или не знаком с этим человеком.
— После стольких лет работы в полиции, как у меня…
Но Патрик не дал ему договорить:
— После стольких лет работы в полиции тебе пора бы уже знать правила! И ты даже не заикнулся ни о чем, когда его имя всплыло в деле об убийстве! Не кажется ли тебе, что тут было самое время сообщить нам эту информацию, а?
Эрнст снова занялся разглядыванием своих ботинок и даже не попытался ответить на вопрос. Патрик со вздохом сел за стол. Сцепив пальцы, он сурово посмотрел на собеседника.
— Что ж, сейчас мы уже ничего поделать не можем. Из Гётеборга нам передали все данные, так что вызовем его для допроса. Только что мы получили разрешение на проведение обыска. Моли бога, чтобы за это время наш клиент не успел ничего проведать и все припрятать. Мельбергу уже доложено о случившемся, и он наверняка захочет с тобой побеседовать.
Эрнст молча поднялся. Он понимал, что совершил, по-видимому, самую непоправимую оплошность за всю свою карьеру. А в его случае это значило немало.
— Мама, если человек обещал не выдавать тайну, как долго ее нужно хранить?
— Не знаю, — ответила Вероника. — Вообще-то тайну нельзя выдавать никогда, так ведь?
— Гмм, — отозвалась Фрида, продолжая водить ложкой в йогурте.
— Не шали с едой, — сделала замечание Вероника и раздраженно вытерла поверхность стола. Потом вдруг замерла с тряпкой в руке и обернулась к дочке:
— А почему ты об этом спрашиваешь?
— Не знаю. — Фрида пожала плечами.
— Ох, знаешь! А ну-ка расскажи, почему ты это спросила?
Вероника села за стол напротив дочери и внимательно посмотрела ей в лицо.
— Но раз секреты нельзя выдавать, то, значит, я не могу ничего рассказывать, так ведь? Но…
— Что «но»? — осторожно подтолкнула Вероника.
— Но если кто-то, кому ты дала какое-то обещание, умер, тогда тоже надо держать слово? А вдруг, если ты скажешь, тот, кто умер, вернется и будет злой-презлой?
— Слушай, голубушка, уж не Сара ли взяла с тебя обещание не выдавать какой-то секрет?
Фрида продолжала крутить ложкой в баночке с йогуртом.
— Мы с тобой уже говорили об этом, и, можешь поверить, мне очень-очень жалко, но Сара уже никогда больше не вернется. Сара на небе и будет там всегда-всегда.
— Всегда-всегда, на веки вечные? Миллионы миллионов лет?
— Да. Миллионы миллионов лет. А что касается тайны, то Сара не рассердится на тебя, если ты расскажешь ее только мне.
— Это точно? — Фрида тревожно взглянула на серое небо за окном кухни.
— Совершенно точно. — Вероника успокаивающим жестом положила ладонь на плечо дочери.
Помолчав немного и обдумав то, что сказала мама, Фрида неуверенно начала:
— Сара ужасно напугалась. Ее напугал противный дядька.
— Противный дядька? Когда это было? — Вероника напряженно ждала, что скажет дочь.
— За день до того, как она улетела на небо.
— Ты точно помнишь, что это было тогда?
Обидевшись, что ей не доверяют, Фрида насупилась:
— Да! Точно. Я уже знаю все дни недели. Я же не маленькая.
— Нет, нет! Я знаю, что ты уже большая девочка. Конечно же, ты помнишь, в какой день это случилось, — успокоила дочку Вероника.
Осторожно она попыталась выведать побольше. Фрида все еще обижалась, что мать ей не поверила, но искушение поделиться тайной оказалось слишком велико.
— Сара сказала, что дядька был ужасно противный. Он подошел к ней, когда она играла на берегу, и пристал с разговорами, он был очень нехороший.
— А Сара сказала, что он сделал нехорошего?
— Ага, — промолвила Фрида, полагая, что вполне ответила на заданный вопрос.
Вероника терпеливо продолжала расспрашивать:
— Что же он сказал? Что он сделал нехорошего?
— Он так схватил ее за плечо, что сделал ей больно. Вот так, говорила Сара. — Фрида показала, как он ее схватил, крепко взяв себя правой рукой за левое плечо. — А еще он говорил разные глупости.
— Какие же глупости?
— Сара не все поняла. Она поняла только, что слова были нехорошие. Какая-то там танинская родька или что-то похожее.
— Танинская родька? — повторила Вероника, сделавшись похожей на живой вопросительный знак.
— Ну да, я же сказала, что это были какие-то чудные слова и она ничего не поняла. Но это было что-то нехорошее, так она сказала. И говорил он не так, как обычно разговаривают, а кричал на нее. Ужасно громко. Так громко, что у нее в ушах стало больно. — Тут Фрида проиллюстрировала свой рассказ, зажав уши руками.
Вероника осторожно отвела ее руки от ушей и сказала:
— Знаешь что, эту тайну нельзя так оставить, чтобы только я ее услышала.
— Но ты же сама говорила… — В голосе Фриды послышалось волнение, и она опять с тревогой посмотрела на серое небо.
— Я помню, что я говорила. Но знаешь что: мне кажется, Сара тоже хотела бы, чтобы ты рассказала этот секрет в полиции.
— А почему? — спросила Фрида. Взгляд ее по-прежнему был тревожным.
— Потому что когда человек умирает и улетает на небо, полиции требуется знать все его тайны. И эти люди сами хотят, чтобы полиция узнала их тайны. Полиция должна выяснить все, как и что было.
— Полиция должна знать все тайны? — удивилась Фрида. — А я должна рассказать в полиции, как я не хотела есть бутерброд и спрятала его в диване?
Вероника не удержалась от улыбки:
— Нет, эту тайну полиции, я думаю, не обязательно знать.
— Это сейчас не надо, пока я живая. А когда я умру, ты должна будешь им про нее рассказать?
С лица Вероники сразу сбежала улыбка. Она энергично помотала головой. Разговор свернул в слишком мрачную сторону. Ласково погладив дочку по светлым волосам, она тихо сказала:
— Не думай об этом, доченька. Ты не умрешь.
— А откуда ты знаешь, мама? — с любопытством спросила Фрида.
— Знаю, вот и все!
Вероника резко встала и вышла в прихожую. Сердце у нее сжалось так сильно, что трудно было дышать. Не оборачиваясь, чтобы дочка не видела ее слез, она неоправданно жестким тоном приказала:
— Надень пальто и шапку. Мы едем прямо в полицию, чтобы все там рассказать.
Фрида сделала, как ей было велено. Но, очутившись под серым, пасмурным небом, она, направляясь к машине, бессознательно втянула голову в плечи. Только бы Сара не очень рассердилась!
~~~
Фьельбака, 1928 год
С нежной заботливостью он одел и причесал детей. Было воскресенье, стояла солнечная погода, и он собирался вести мальчиков на прогулку. Одевание было нелегким делом, так как дети на радостях, что пойдут гулять с отцом, вертелись и прыгали. Наконец он закончил, и они были готовы идти. Агнес даже не откликнулась, когда дети крикнули ей «до свиданья», и у него больно кольнуло сердце при виде обиженного выражения, которое появилось в их глазах, когда они посмотрели на мать. Дети тянулись к ней, хотя она их не понимала. Им так нужно было ощутить материнский запах, почувствовать ее объятия. Ему даже не приходило в голову, что она все понимает и нарочно отказывается отвечать на их любовь, но одна мысль посещала его все чаще. Сейчас, когда мальчикам исполнилось четыре года, он стал замечать в ее отношении к детям что-то неестественное. Сначала он думал, что это последствия тяжелых родов, но годы шли, а материнская привязанность у нее все не появлялась.
