Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру
Собственно, актеры все избегали общения, и не только потому, что волновались перед спектаклем, до которого остались считаные минуты, а потому, что боялись друг друга. Ведь до сих пор неясно, кто ухитрился потравить коллег как крыс. И что этот «кто» придумал еще?
Одна Клава Овчаренко не была взбудоражена, хотя у нее большая роль. Готовясь к спектаклю, она запаслась самогоном и припрятала его надежно. Пришила к внутренней стороне пальто карман, туда и сунула плоскую бутылку. Попробуй найди теперь бутылочку и напичкай ядом. Слабо! Клава, измученная за неделю кошмаром, тоже нуждалась в успокоительном средстве. А лучшее средство — алкоголь, поскольку таблетки она вообще не пьет — денег жаль. Овчаренко время от времени подходила к пальто, шарила по карманам, будто что-то искала, и незаметно отхлебывала самодельный транквилизатор. Глоточек, не более, а сразу легкость в голове и в теле. После принятия возвращалась за гримировальный столик и продолжала красить лицо с равнодушием женщины, которой без разницы, как она выглядит.
В женскую гримерку вошла Катька Кандыкова — кудряшки на голове, бюст вперед, намазанная так, что впору самой выйти на сцену.
— Готовы? — спросила Катька.
— К чему? — медленно пудря лицо, спросила Клава. — К смерти?
— Да иди ты в болото! — перекрестилась Катька. — Каркаешь тут…
Вдруг Кандыкова заподозрила неладное, приблизилась к гримировальному столу Овчаренко и слегка потянула носом. Клава на Катьку ноль внимания, достала тюбик губной помады и аккуратно накрасила губы.
— Клава, ты уже?! — строго спросила Катька.
— Уже, уже, уже, — сказала своему отражению Овчаренко.
— Когда ты успела накваситься? — задохнулась от возмущения Катька. — Зрителей с первых рядов сметет от перегара!
— Пошла к черту, — лениво, все так же глядя на свое отражение, произнесла Клава.
— Я пишу докладную, — предупредила Катька, вылетая из гримерки.
— Пиши хоть в Кремль, — промямлила Клава и поплелась на сцену, ибо прозвенел третий звонок.
Погас свет в зале, постепенно смолкал шум, тяжело поехал в разные стороны занавес, открывая сценическую площадку. Громада бордового бархата приковала к себе Степана. Он словно приоткрывал завесу над тайной, которая для Степы и Оксаны уже не являлась тайной. Начался диалог, а Заречного опять не заинтересовали муки персонажа, который полчаса выяснял с женой отношения из-за колбасы. Колбаса! Смешно на этом строить проблему. Впрочем, как говорит Оксана, для кого-то и три рубля повод. Заречный видел по ту сторону рампы персонажей совсем из другой пьесы, которую он и Волгина разбирали по частям неделю. А он волновался, что не успеют, что заключительный акт придется слушать из уст Волгиной примерно через годик. Но, странное дело, открытия не принесли радости, напротив, вызвали массу вопросов и рассуждений.
Слова «артист», «артистка» связывались у Степы с благополучием и удачей, славой и каждодневным праздником. И кого он увидел за последнюю неделю? Раздавленных людей с больными душами, мелочных и завистливых, закабаленных рабов. Ради чего они стали такими? Ради ролей или таланта, который успешно закапывали, идя на поводу у черта? Неужели можно вот так запросто… Он бы понял, если б актеры действительно взамен получали огромные деньги, идя на подлость, страсть к деньгам понятна. Или купались бы в мировой славе. И это понятно. А уничтожать коллег, ничего не получив взамен!.. Или те блага, которые посулили директор и Юлик, для них жизненно необходимы, потому что лучшего они не знают? Им так мало надо? Неужели среди богемы это норма?
Мысли утомили, тем более что день выдался суетливый. Степа решил не заниматься философствованием, в конце концов, это не его призвание. У него все должно быть просто: труп — сыск — результат. А социологи и психологи пусть ломают головы, за это они зарплату получают. Вот сон в тихой обстановке — вещь ценная, потому что поспать вволю не всегда удается. И атмосфера располагает к этому: актеры задушевно беседуют, в зале тишь. Только Степа настроился на дрему, как наступило время антракта.
— Что за ерунда? — пробасил Кандыков, когда закрылся занавес. — Почему они не смеются?
Да, действительно, час двадцать шло первое действие, а в зрительном зале, в переполненном зрительном зале(!), стояла сокрушающая тишина, будто там никого нет. Участники спектакля, как и Кандыков, пребывали в недоумении, пялились друг на друга, пожимая плечами. Дело в том, что в спектакле есть очень смешные места, все-таки это комедия, и смех в зале всегда был. Но не сегодня. Почему публика не смеялась?
— Они что, вымерли? — обращался ко всем Кандыков, беспомощно разводя руками. Однако шум за занавесом подтверждал, что в зрительном зале полно народу. — Ничего не понимаю…
— А что тут не понять, — промолвила Клава печально. — Наляпали вводов, вот вам и результат. Пыжимся, пыжимся, а зритель скучает. Ему не смешно.
— Клава права, — заявила пожилая актриса. — Играть должны актеры, а не рабочие сцены. Снизили профессионализм до уровня самоделки…
Вперед выступил Юлиан Швец. Мало того, что он руководитель творческого состава, теперь еще и выполняющий обязанности директора! Почти сбылась мечта!
— Репризный текст надо подавать ярче, — сказал Юлиан со знанием дела. — Темпоритм снизился, это и привело к ухудшению качества.
— А что ты сам не увеличил темпоритм? — завелся Кандыков. — Ну и подавал бы репризный текст, показал бы пример.
— Вот именно, — поддержала его актриса средних лет. — Ты, Юлик, много на себя взял. Кто тебе дал право нас учить? Мы все заканчивали театральное училище, а у тебя только справка, что прослушал курс…
— Не надо переходить на личности, — рявкнул Юлиан. — Нам еще играть второе действие. Вы сейчас можете оскорблять меня сколько угодно, от этого ничего не изменится. В зале не смеялись. Это симптом.
— Симптом? — гневно выговорил Кандыков. — Это не симптом. Это агония. А кто довел до этого? Ты и твоя карга уничтожили театр. Все, конец нам пришел.
— Прошу вас, — захныкала Катерина Кандыкова, дергая мужа за рукав, — не ссорьтесь. В зале городское начальство…
Тот, зло глядя на Юлиана, отдернул руку и, шепча ругательства, ушел.
— Плевала я на начальство, — пробурчала Клава Овчаренко и побрела в гримерку за подкреплением морального духа, то есть глотнуть самогонки. — Надо мной столько начальников, что я уже запуталась. И все меня учат. Надоели.
— Прошу настроиться на второе действие, — произнес Юлиан, уходя со сцены.
Внутри Юлиана бурлил вулкан, до предела натянулись нервы. Сегодня он понял свою ошибку. А состояла она в том, что не разогнал вовремя труппу. После длительного застоя, когда играл так называемые выходы, ему страстно хотелось взять реванш, играть все подряд, но только главные роли. Добился этого, а потом устал. Волевые решения Эры, навязываемые режиссерам, не принесли удовлетворения, ибо кумиром он так и не стал. Отсюда усталость и переоценка своих действий. И вот, когда пришло осознание, что, в сущности, роли ему не нужны, свалились несчастья одно за другим, изменившие положение в театре. Коллеги уже огрызаются, а немногим ранее склонялись, как перед господином. Да, упустил шанс, упустил.
А на сцену прибежала администраторша:
— Кандыкова! Почему звонок в зрительный зал не даешь?
Катерина дрожащим пальцем дотронулась до кнопки звонка. Стычка мужа и Юлиана не сулила ничего хорошего, Кандыкова думала о последствиях.
Еще до третьего звонка все зрители сидели на своих местах. Администраторша сообщила об этом феномене Кандыковой, а уж она актерам, которые подтягивались на сцену. Третий звонок дается за кулисы, призывая актеров к началу акта, потом минутки три помреж выжидает, дабы зрители поторопились на места, и дает звонок в зал. А тут и выдерживать не надо, все сразу же после второго звонка как угорелые помчались в зал. Странная публика сегодня: почему-то не смеялась, когда было смешно, не ушла в антракте домой, а в полном составе заняла места раньше положенного.
Степа, являясь частью публики, не смеялся лишь потому, что мыслями был далеко от действия на сцене. Волгина не реагировала на, по ее мнению, слабый юмор. Яна прыскала в кулак, но, видя натянутость в зале, где, как сотни монументов, застыли зрители, стала сдерживать себя — не хотелось выглядеть белой вороной.
Пошел занавес. На сцене все участники спектакля запели здравицу.
Молодая цыганка налила в бокалы красное вино (разумеется, это напиток, сделанный заботливыми руками реквизитора), обошла с подносом персонажей. Кандыков, стоя посередине сцены с бокалом в руке, улыбался и поворачивался вокруг своей оси, глядя на поющих артистов тоже с бокалами:
— Пей до дна, пей до дна! Пей до дна, пей…
