Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру
— Всяк кулик свое болото хвалит, — рассмеялся Степа и прикрыл рот ладонью, ведь почти в трубку сказал.
— Уговорили, — сдалась Оксана, будто администраторша уже полчаса умоляла ее посмотреть местный шедевр. — Тогда забронируйте нам места…
— Мне два бесплатных билета, — и Степа в дополнение показал два пальца. — Я не собираюсь платить за глубокий сон на их спектакле.
— Нам три контрамарки, — сообщила Оксана в трубку.
— Но… аншлаг… все билеты проданы…
— Вы хотите, чтобы я прикрыла спектакль? Не хотите? Тогда три места. И точка. Предупредите ваших актеров, что мы побеседуем с ними после спектакля.
Не дожидаясь ответных слов администраторши, Оксана положила трубку.
— Здорово ты ее приложила, — похвалил Степа. — А я когда разговаривал с ней, думал, разобьюсь об этот броненосец.
— Степа, всякому броненосцу можно нанести пробоину, угадай только слабое место. А зачем тебе еще один билет?
— Янку возьму. Узнает, что я ходил в театр с другой, уйдет к папе с мамой.
— Ага! Вот я и выяснила твое слабое место. Так, треп завершаем, едем к Петровичу, захватим на обыск.
Обыск в квартире Ушаковых занял четыре часа, помогали два оперативника, которых дали в помощь Оксане. Затем Степа и Оксана помчались к Гурьевой домой, встретились с ее дочерью. После навестили Эру Лукьяновну, она была в плачевном состоянии, еле говорила. Поехали к Анне Лозовской, а два опера получили задание исследовать костюмы погибших. Затем Степа рванул на завод и забрал готовое письмо с благодарностью глубокоуважаемой милиции, с подписями и печатью. Полетел к Куликовскому, по дороге позвонил Косте:
— Карауль Янку, скажи, что мы идем в театр, пусть ждет меня у входа.
Путь лежал мимо рынка. Внутри давно не хватало места, посему на тротуарах вдоль ограждения рынка торговцы установили ларьки, лотки, а то и обычные столы с различной мелочовкой. Есть и такие, кто постелил клеенку прямо на асфальт, а на ней разложил товар. Среди многообразия продавцов и покупателей Степа все же заметил дикий начес под шерстяным платком, алые губы и вульгарное лицо. Ошибки быть не могло. Притормозил Толика, выскочил. Элла под огромным зонтом, с которого стекала вода, так как дождь лил со вчерашнего дня, не переставая, торговала пирожками и сосисками.
— Эллочка! — раскинул в стороны руки Степа, словно встретил родственную душу. — Давно искал тебя! Как я рад, что нашел! Вот уж правда: тесен мир.
— Я вас не знаю! — напряглась та и заорала: — Пирожки! Домашние пирожки! Горячие сосиски! Свежайшие сосиски, только что с конвейера! Обалденно горячие!
Степа скрестил на груди руки, стоял с интригующей улыбкой, не подумав укрыться от дождя. Конечно, она узнала его, потому нарочито игнорировала, просто в упор не видела. Степа не собирался уходить, Элла искоса бросала пугливые взгляды на него, не выдержала молчаливой атаки:
— Тебе че? Сосиска с булкой стоит десять рублей, пирожок с картошкой…
— Мне тебя, Эллочка, — многообещающе произнес он.
— Я не продаюсь, — с нервной кокетливостью сказала она и хихикнула, тоже нервно.
— Отойдем, — кивнул он в сторону. У Эллы забегали глаза, густо обведенные синей тушью, и не было ни малейшего желания покидать рабочее место. — Элла, я ж по-хорошему. Нет, если хочешь, могу арестовать, наручники надеть…
— За что?! — обмерла она и попросила соседку, торгующую рядом прессой, приглядеть за товаром. Отошли. — Че такое? Че пристал?
— Грабить нехорошо, Элла, — осуждающе покачал головой Степа с серьезнейшей миной. — За это срок полагается.
— Да кого я ограбила? Ты че несешь?
— А мента ограбить — двойное преступление, значит, двойное наказание, — назидательно говорил Степа, пропустив возмущение мимо ушей. — Вы у Кости стянули три с половиной штуки. Групповуха, Элла. Обещаю тебе за каждую штуку годик в женской колонии. Итого…
— Я?! Я стащила?!! — на Эллу сильно подействовало обещание Степы. — Ты с ума сошел? Я ничего не тащила…
— Да не бойся, колония будет общего режима, не строгого. Ты ж не злостная воровка, начинающая. Посидишь три с половиной годика… ну, так и быть, полгодика убавим, итого…
Элла принялась реветь. Вот женщины, чуть что — слезы. Степа сжалился:
— Ладно, забирать тебя не буду. Пока не буду. Не хочешь загудеть? Тогда, Элла, слушай внимательно. Бабки Косте надо вернуть…
— Мне? — залилась слезами она. — Где я их возьму? Я не брала.
— Не реви, менты слезам не верят. И я, и Костя тебя запомнили, этого хватит. Греби к парням, которые тогда у Кости пили, и требуй возврата бабок. Пусть придумывают легенду, что одолжил он им деньги. Не вернут… ты ж не пойдешь одна в колонию?
— Еще чего! Конечно, не пойду.
— Значит, договорились, Эллочка.
Степа запрыгнул в машину к Толику.
Куликовский, выпятив губу, читал благодарственное письмо, словно его написали лично для него и похвалы адресованы ему одному. В общем, довольная физиономия Семена Сергеевича раскраснелась от похвал. Когда же Степа положил перед ним отчет, физиономия Куликовского раскраснелась еще больше, но уже от потрясения.
— Что это? — указал он глазами на исписанный лист. — Что за цифры?
— Расходы на бензин.
— Ты за бомжами ездил во Владивосток?! — прорычал он.
— Нет, — ответил Степа с простецкой улыбкой. — По городу. Доставал бомжей из нор и культурно просил, чтоб подыскали другой приют, а завод покинули. Они все как один вошли в положение и обещали больше не проживать на территории завода. Задание я выполнил. В переселении бомжей участвовал Луценко.
— Свободен, — грозно прозвучал приказ.
Уже за дверью Степа услышал мат-перемат. Но это же случилось за дверью. Он поспешил к Оксане.
6
Вечером театр облепили жаждущие в него попасть. Лишний билетик спрашивали за квартал! Администраторша встретила Волгину, Заречного и Яну с важно-ответственным лицом, повела в ложу. При всей напыщенности ей ужасно хотелось поделиться впечатлениями:
— Мы на премьеру едва набираем зал, а сегодня яблоку негде упасть. Приставные стулья пришлось поставить в центральном проходе и в ложах. Распространители билетов палец о палец не ударили, мы реализовали все билеты через кассу.
— Этот спектакль не пользуется популярностью? — полюбопытствовала Волгина.
— Дело в том, что спектакль особенный… не для средних умов, — гордо заявила администраторша.
Степа покосился на броненосец, оценивая. Сомнение взяло его: неужели у этой толстокорой тетки мозгов больше среднего? Она, по-видимому, так и считает, потому держится с достоинством профессора, которого несправедливо сунули в администраторы.
Усадив товарищей из органов в директорскую ложу, она поспешила в фойе. Обещали приехать первые лица города, а в ее обязанности входит встреча важных гостей, устройство их в «царской» ложе — в центральной, чтобы им было комфортно смотреть. Степа сел позади Яны, настраиваясь на сон, раз спектакль не для средних умов, а пока уставился на громадный занавес. Волгина с интересом обозревала зрительный зал — из их ложи он хорошо просматривался.
Ажиотаж царил и за кулисами, актеры волновались, как на премьере, пожалуй, даже больше, чем на премьере. Забитый до отказа зал ввел в трепет всех без исключения, отодвинув траур на десятый план. Особенно волновалась костюмерша, мечтающая посвятить себя служению Мельпомене. Ей поручили маленькую роль из нескольких фраз, которую играла покойная Ушакова. Она пила валерьянку, придирчиво осматривала себя в зеркале и повторяла, повторяла фразы из роли на разные лады.
Юлиан Швец закрылся у себя в кабинете, сидел как мышка — тихо.
Пострадавший Подсолнух отхлебывал из чашки гоголь-моголь с лимонным соком и столовой ложкой коньяка, всеми известными средствами пытался избавиться от хрипоты и сиплости. Помогало мало.
Лопаткин бродил за задником в гордом одиночестве. Анна Лозовская быстро загримировалась и спряталась неизвестно где.
Мария Рубан сидела с прямой спиной в гримировальной комнате и просматривала текст роли, она всегда ответственно подходила к выходу на сцену.
Сюкина доставала Башмакова в курилке, о чем-то шептала ему на ухо. Тот лишь слушал, потому что, когда Люся говорит, в диалог вступать бесполезно, она не слышит собеседника. У Люси мания общественной жизни.
Нонна Башмакова загримировалась и убрала грим в сумочку, закрывающуюся на замок, а то, не ровен час, подмешают ядовитого вещества и лицо испортят. Без лица актрисе никак нельзя.
Кандыков периодически «пробовал» голос, произносил отдельные согласные и прислушивался к звучанию, затем делал артикуляционные упражнения, каким учат в актерской школе, снова слушал голос. У него была главная роль, он настраивался на нее, с коллегами не общался.
