Ирина Боур - Слёзы Рублёвки
— Я не говорила: 'Я подумаю!' — возразила Настя.
— Не говорила, так думала, — отрезала собеседница. — А нечего. Надо судьбу ловить за жабры, когда она плывет в руки. Мы из тебя ещё вторую Ксюху сделаем! Только не коняжку, а красивую. Я тебя вот снова в свет выводить начну!
Короче, позвонит тебе режиссёр, жди…
* * *
Вообще говоря, Анастасия ожидала от телевидения большего. Она пару раз бывала в Останкино, даже как-то раз проехалась на лифте с самим ведущим 'Колеса фортуны'. Это когда Витю приглашал на свою передачу Рознер, этот знаменитый ведущий телемостов. На какую-то из своих очередных болтологий с говорящими головами, что обсуждают некие актуальные вопросы современности.
Витьку туда позвали по какой-то старой памяти, через знакомство с постоянным режиссером Рознера, деятельно-цепкой и не лезущей за словом, в том числе и ругательным, в карман, — но ужасно обаятельной Эльмирой. Эльмира-ханум, как называл её Витя.
Со своей стороны, Серебряков понравился грозной организаторше рознеровских эфиров ещё в какие-то дальние времена, когда, задавая вопрос 'от публики', весьма ловко и остроумно уел самого Мериновского. Того, с его неподражаемым талантом уходить от неудобных вопросов в космического размаха демагогию, не могли заставить растеряться подчас и профессиональные журналисты. А Виктор сумел. Мерик что-то несвязно лепетал минуты полторы — очень долго по меркам телеэфира! — а потом сдался, завопив, что он не собирается 'извиваться тут' перед провокаторами.
Впрочем, Анастасия этого не видела — сцена произошла до их повторной встречи с мужем. Но Эльмира затем звонила Серебрякову не раз, приглашая поучаствовать в каких-то новых проектах Рознера.
Витя всё отказывался. Как он говорил, публикой быть ему не хотелось, а в основные собеседники его не приглашали. Эльмира с ним настойчиво ругалась, подключила к этому процессу даже Настасью. Которую, ни разу не видя, тут же записала в свои союзницы, называла 'Настечкой' и просила подействовать на 'своего упрямца'. 'Конечно, я тебя понимаю, говорила резким, почти мужским голосом эта акула телевизионного закулисья, на хрена такого красавца всем бабам России показывать. Его надо связать и в подвал спрятать. И только по ночам доставать. Но ты и меня пойми, у меня передача, а нормальной публики нет…' И дальше шли требования непременно его вытащить, прийти вместе, задать умные вопросы…
Витя только посмеивался. С милейшей ханум он ссориться не хотел, но и терять время на то, чтобы быть 'публикой' хотел ещё меньше.
Как бы то ни было, однажды они все-таки оказались вдвоём в студии Рознера. Причем в составе публики на сей раз была Анастасия, а Виктор, чуток зажатый, сидел перед камерой и обсуждал всяческие экономические вопросы вместе с рядом других экспертов. Кое-кто — весьма известный, но Настя запомнила только Жохина. Потому что тот уж больно забавно говорил, шепелявя и теряя буквы. Впрочем, говорил умно.
Серебряков тогда уже приобрёл определённую известность в бизнесе, и его так и представляли: один из ведущих бизнесменов страны…
Настя гордилась. Потому других и не запомнила — любовалась Витей. И мысленно просила камеру хоть раз повернуться на себя, дабы предъявить подружкам их обоих с мужем новый статус — людей, воспрошенных на телевидении.
Поэтому сейчас в офис нового канала она входила с тем ещё, давнишним пиететом перед этой великой и загадочной силой под названием ТВ.
Но оказалась разочарована. На блеск рознеровской студии тут ничто не походило. Узкие коридоры, низкие потолки, довольно-таки потасканные комнаты, ждущие ремонта, наверное, с тех пор, как это здание построили.
Зато люди были замечательные.
Как-то в две секунды она стала для них своей. Ей немедленно сунули в руки чашку с кофе — в это время кто-то кричал: 'Да что ты ей сразу кофе свой суёшь, может, она чаю хочет, Настечка, дать тебе чаю? С лимоном!' — и тут же… Тут же её тащили в какую-то другую комнату, где 'девочка' должна была 'послушать кратенько' сценарий. 'Мы для первого раза с ведущим всё снимем, вам же полегче будет показывать'. Одновременно кто-то врывался в дверь с требованием: 'Да отпустите же её, наконец, пусть она посмотрит, весь ли реквизит привезли… Юрка, оглоед, ты там ничего не разбил, все чашки целы?.. Не пугайся, Настечка, не разбил, это мы его пугаем, чтобы он и дальше ничего не разбил!'. Всё перебивает ещё один — женский — крик из коридора, с лёгким восточным акцентом: 'Вы там очертенели все? Когда я буду вам ведущего красить? На часы смотрите, нет? Дайте, хоть участницу замажу!..' —
— и Анастасия, уже какая-то дурашливо счастливая, не замечает убогой оборванности линолеума, побитости шумоизолирующих панелей стен, изгвазданных постоянным ударами ног дверей… И уж меньше всего думает о сохранности привезённого из дома сервиза — 'Настенька, вы не подвезёте свой сервиз, вы же в этом специалист, а мы ну ничегошеньки не понимаем! Кроме того, что суп надо есть из глубоких тарелок, а водку пить… как, неужели я обмолвился про граненые стаканы?!'…
'Специалист'…
Конечно, с её-то опытом организации совершенно нового дела она довольно быстро нахваталась из рассказов мужа, что такое фарфор, фарфоровое производство и вообще — вся отрасль. Немало почерпнула и из тех посещений его московского цеха, где занимались, в основном, штучным, художественным производством. Видела и настоящий завод, куда Витя её возил… хотя из всей командировки самым ярким воспоминанием осталась та ночь в купе, наполненная каким-то совершенно небесным, космическим сексом. Завораживающе пряным от сознания, что их может слышать весь вагон… и одновременным ощущением, что они одни во всей Вселенной, от которой остались только редкие сполохи пролетающих за окном фонарей…
Но для передачи о фарфоре и связанной с ним истории этого было, надо полагать, мало. Так что Анастасия последние две недели провела между интернетом, библиотеками и музеями. Да выработанная ещё во времена, когда работала, обязательность по прикрытию всех возможных 'дырок' заставила её поговорить с некоторыми настоящими специалистами.
Имя Серебрякова, ощутила она с гордостью, производило на них впечатление.
Вот только к гордости примешивалась и горечь…
Передачу снимали долго. То не так садились. То далеко был гид с текстом для ведущего. И тот, известный Дмитрий Сахаров, всё шипел на ассистентов, чтобы подвинули ближе. А они шипели в ответ, что тогда он может попасть в кадр. То микрофон на Насте задевал за воротник платья — или наоборот, воротник его задевал, она так и не поняла. Возникал посторонний шум, и её слова пришлось перезаписывать.
От всей этой суеты её подмышкам сильно захотелось вспотеть. Но она усилием воли — Господи, и тут Антоновы уроки помогли! — пресекла это поползновение. А потом волнение как-то схлынуло. Сахаров задавал такие точные вопросы, что она постепенно разговорилась. Забыла о студии, о том, что идёт съемка, начала живо и образно рассказывать про историю фарфора, про предназначение тех или иных предметов, про связанные уже с ними истории: короли и князья, основные на первых порах заказчики посуды из ценной глины, были подчас большими затейниками…
Сэнди позвонила ей на следующее утро, издавая в телефон восторженный писк.
— Ты ужасно там всем понравилась, Настька! Такая, говорят, знающая, прекрасно держится, красивая! Очень понравился твой рассказ! Говорят, многих вещей не слышали до тебя. Про Людовика, говорят, когда рассказывала — лежали все, два раза кусок пересматривали! В общем, хотят с тобой делать отдельный цикл. Уже название примерное придумали: 'История посуды для домохозяек'… И не кривись, не кривись, я знаю, что ты кривишься. Можешь своё придумать. В общем, вот тебе телефон, звони шефу, договаривайся насчет дальнейшего! А я тебя поздравляю! Нет, стой! Лучше он тебе позвонит. Знаю я тебя, сейчас зароешься в свои страхи и сомнения… В общем, жди, целую!
И маленькими открыточными сердечками запорхали из трубки короткие гудки…
* * *
— Антон, простите, что беспокою…
Анастасия.
— Так получилось, что вы для меня не только врачом стали, но и необходимым советником… Ничего, что я беспокою? — всполошившись, прервала она сама себя.
Да беспокой, девочка! Я только рад, что ты оживаешь. Что тебе всё меньше нужно психотерапии, а всё больше — просто дружеской помощи!
Эгоистично радуюсь, конечно… Ах, какой я молодец, как хорошо получается у меня сращивать незаметно эти разорванные ниточки между супругами! Но больше радуюсь, конечно, за неё, за свою пациентку. Уже скоро, надеюсь, бывшую.
Она приходит ко мне через два часа.
Что ж, вид бодрый, деловой, немного озабоченный.
Быстро провожу наружный осмотр — глаза, пульс, дыхание, реакции. Близко к норме.
— Упражнения делаю, — заверяет она. — Думаю даже йогой заняться. Одобрите?
