Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»
— Вижу впереди кошмары и катастрофы, — с болью сказала Гера. — Вот так-то, мой дорогой сыщик. Сейчас только затишье…
Она тихо, с грустью напела:
Не терплю тишины,
В ней печаль и тоска,
Звуки траурных маршей
И слякоть ненастья.
Поди прочь, тишина,
Уходи!
Еще светит звезда
Моего ненадежного счастья…
— Слова и музыка мои, — как обычно, прокомментировала девушка.
— Чего это ты такая? — наконец заметил Алексей ее душевную неустроенность.
— Пора взрослеть и… умнеть, — неопределенно ответила она.
Вскоре Ганс прислал обстоятельное письмо. В нем он рассказал о двух своих встречах… с Ирмой Раабе.
«В предыдущем письме я тебе сообщил, — писал Ганс, — что на нашу демонстрацию напали молодые неонацисты и командовала ими твоя «знакомая» по Парижу Ирма Раабе. Выяснил я это следующим образом…»
Отлежавшись немного после потасовки, Ганс вместе со своими друзьями решил выяснить, кто же все-таки была та белокурая истеричка, которая так решительно предводительствовала у «коричневых». Особого труда это не составило — молодые наци проводили сборища открыто, у них были излюбленные пивные и дискотеки. Вскоре Гансу назвали имя — Ирма Раабе. Он тут же вспомнил рассказ Алексея о стычке на парижской улице — в газетной заметке по этому поводу тоже речь шла об Ирме Раабе. Оба происшествия были окрашены в «коричневые» тона. Но, писал Ганс, ему и в голову не могло прийти, что может существовать связь между этой Ирмой и той, которая писала письма капитану Адабашу. Ведь какая толща времени разделила их! А мы, философствовал Ганс, склонны мыслить очень определенно: прошлое есть прошлое, хранилище воспоминаний.
Но в любом случае следовало познакомиться с этой воинственной неонацисткой.
В толстенном гроссбухе, прикованном цепью к телефону-автомату, фамилия Раабе повторялась несколько десятков раз. Звонить из автомата не было смысла, это заняло бы уйму времени. Ганс вспомнил, что в их студенческой библиотеке есть такой же справочник. Он умолил огненно-рыжую девицу-библиотекаря выдать ему полупудовую книжицу на один вечер.
— Звони, — сказала девица, которую он предусмотрительно одарил пачкой сигарет, — вызванивай свое счастье.
Она строила глазки — пока безуспешно — уже нескольким поколениям студентов. Ганс попробовал затолкать справочник в брезентовую сумку — он не вмещался.
— Загадаю на наш будущий совместный вечер, — сказал он.
— Каким образом?
— Здесь сотни две абонентов с нужной мне фамилией. Если повезет и я не перевалю через первую десятку…
— Считай, что я уже выбрала столик в ресторанчике «Ты и я».
С этим напутствием Ганс в своей комнатенке придвинул поудобнее телефон. «Посмотрим, — пробормотал он, — улыбнется ли рюмка коньяка этой рыжей караульщице книг». Девушка заработала свой ужин: после нескольких бесплодных звонков (дважды его даже грубо обругали) он неожиданно услышал:
— Господина полковника фон Раабе нет дома. Назовите себя — полковник узнает о вашем звонке. Сейчас он находится на собрании ветеранов.
— Где-где? — растерянно переспросил Ганс.
— Господина полковника фон Раабе нет дома… — вновь услышал бесстрастное и понял, что общается с автоответчиком.
Это не могло быть совпадением: Раабе — полковник, к тому же «ветеран».
Он позвонил снова через час — трубку взяла девушка.
— Ирма Раабе? — спросил Ганс.
— Да. Кто вы и что вам нужно?
— Здесь Ганс Каплер, — как принято, отрекомендовался он. — Хотел бы с вами встретиться по весьма важному делу.
— Как же! — насмешливо ответствовала Ирма. — Уже одеваюсь и бегу…
— Зачем же? — немного спокойнее ответил Ганс. — Я могу и лично к вам приехать.
— Да ты еще и нахал!
Он решил немного ее осадить.
— Мы уже на «ты»? В таком случае, позволь заметить, что нахал не я, а твои громилы — после той демонстрации я отлежал две недели.
— Я им сделаю выговор, — резко сказала Ирма. — Плохо работают, такие, как ты, после встречи с нами должны лечиться всю жизнь.
— Слушай! — оборвал девушку Ганс. — Мы можем наговорить сейчас друг другу всякой чепухи, а дело есть дело, мне необходимо тебя повидать.
— Зачем?
— Объясняю. У меня в руках копии писем, которые тебя могут заинтересовать.
— Шантаж? Не выйдет. Ты действительно хочешь потратиться на лекарства?
Если бы не просьба Алексея, Ганс вообще не стал бы с нею разговаривать, такие психопатки недостойны беседы с нормальными людьми. И тем не менее он постарался ответить как можно спокойнее:
— Ничего общего с шантажом. Эти письма, кстати, не твои, и адресованы не тебе, их писала твоя мама.
— Ты уверен? И действительно разыскал эти письма?
До этого Ганс еще сомневался, но сейчас был убежден — если его собеседница знает о письмах — значит, она имеет прямое отношение к девушке из войны — Ирме Раабе. И ее тоже зовут Ирма… Это не совпадение…
— Ага, значит, тебе известно, что они существуют, — удовлетворенно констатировал Ганс.
— Я слышала только, что они могли быть написаны, — в голосе Ирмы уже слышались не раздражение, а неопределенность, удивление.
Для удобства Ганс решил впредь именовать ее Ирмой-младшей.
— Я их читал. Не волнуйся и не возмущайся: читал, не подозревая, что когда-нибудь разыщу дочь той девушки из войны.
— Как пошло читать чужую почту, — с презрением процедила Ирма.
— Бить по голове велосипедной цепью, согласись, тоже не очень порядочно, — съязвил Ганс.
Ирма вздохнула в трубку, тихо спросила!
— Они у тебя?
— Да. Уточняю еще раз: не подлинники, а копии, снятые с них. Работа хорошая, читается каждое слово. Но я знаю и человека, у которого оригиналы.
Ирма-младшая размышляла над обрушившейся на нее информацией — невероятной, неожиданной, словно бы сигнал из иных миров. У нее вскоре прошла первая растерянность, и она снова заговорила жестко и твердо:
— Я не желаю слышать об этом позоре нашей семьи.
Ганс обозлился:
— Послушай, психопатка… Я не знаю, что там тебе напели твои коричневые наставники. Одно могу сказать: это не позор, а легенда, которой можно гордиться. И перестань хамить — речь идет о твоей матери! — Он решил больше не церемониться. — Придешь или нет? Мне некогда с тобой болтать, в конце концов это твои дела.
— Подожди, не вешай трубку. Как они к тебе попали?
— Не могу по телефону. У нашей ультрадемократической системы слишком развито любопытство к личной жизни своих граждан. Так придешь?
— Говори, куда?
— Одно условие: свою ораву с собой не тащи. А то я приглашу рабочих ребят и коллег-студентов. И ничего хорошего, как ты представляешь, не получится.
— Куда? Когда?
— У старой пинакотеки.
— Там же полно туристов. Как мы найдем друг друга?
— Я буду держать в руках плакат: «Долой новых коричневых!» — съязвил Ганс. Но сообразив, что девушка может воспринять его слова всерьез, поспешно добавил: — Не пугайся, это шутка. Я тебя запомнил еще по той демонстрации, сам подойду.
Они условились о времени, и Ганс с облегчением повесил трубку. Что же, часть дела сделана, теперь остается надеяться, что эта девица со своими дружками не устроит никакой провокации. С них все станется: из-за пустяка затеют скандал, драку, пустят в ход гирьки на гибких шнурах, а то и кастеты.
Во время нападения на демонстрацию они действовали нагло и безжалостно — били так, словно с цепи сорвались. Нет, Ирма кастетом не орудовала — она стояла в сторонке, холодно наблюдая за побоищем, отдавая распоряжения. Возле нее на всякий случай держались два «оруженосца» в черном… Интересно, сколько ей лет? Ганс задал себе этот вопрос и тут же подсчитал: Ирму Раабе-старшую, как говорила ее подруга по лечению, отец забрал из горной клиники в пятьдесят третьем — пятьдесят четвертом. Через год-два ее принудили выйти замуж за адвоката. Значит, Ирме-младшей сейчас двадцать пять — двадцать шесть. «Смотрится она отлично, — вынужден был признать Ганс, — представляю, какой красоткой была ее мать».
Он решил прийти на встречу с Ирмой раньше условленного времени — надо осмотреться, одна она прибудет или нет, да и просто хотелось прогуляться по свежему воздуху. Хотя «свежей» атмосферу в городе вряд ли можно было назвать. Дома, улицы, площади словно бы плыли в сероватом, плотном смоге. Даже вечерний ветерок не мог разогнать его густую пелену, напоминавшую утренние туманы над рекой или лугом. Но если от тех, виденных в детстве, когда он жил в маленькой деревушке, туманов, у Ганса осталось ощущение сказочности, грустной легкости, то пары смога сбивали дыхание, угнетали и прижимали человека к земле.
Вдоль тротуаров выстроились автомашины. Их было столько, что они вытянулись в бесконечную цепь, опоясавшую дома: каждое ее звено — металлические коробки на колесах, автомобили, автомобильчики, микроавтобусы. По узким щелям улиц пробирались авто всевозможных марок и окрасок. Машины вытесняли людей, жавшихся к серым стенам домов. Только на относительно широких проспектах было попросторнее, хотя и над ними висел неумолчный лязг и грохот.
