Василий Сретенский - ОТ/ЧЁТ
— Откуда у вас это, Глеб Борисович?
— Оттуда. Из папки Романыча. Я ведь директором «Безымянки» аж пятнадцать лет был, помнишь, чай? Или не помнишь? Теперь время такое, каждый сам решает, что помнить, чего не помнить. Ну да ладно, берись за дело.
Он бросил на столик листок, но и сам не утерпел, и мы с ним вдвоем стали сопоставлять первые буквы каждой строки с теми, что стояли в литорее, ставя получившиеся значения на чистом листе бумаги. Вышел набор из девяти букв:
С Е Т Д Е Ѕ У Н Т
Я тупо смотрел на то, что у нас получилось.
— И что?
Академик внимательно всмотрелся в написанную абракадабру. Смотрел долго, может, потому, что она у него была первая. Потом встал, подошел с ней к окну, как будто на листе, вытащенном из его собственной стопки писчей бумаги, могли проступить водяные знаки. Потом положил листок на подоконник и пошел за коньяком. На этот раз он выбрал «Henessy paradis». И никаких орешков. Пятнадцать минут на ритуал первого глотка, после чего мы вернулись в реальность: я — слушать, он — говорить.
— В каббалистике главное не как пишется, а как произносится. Или забыл, что имя Бога всем известно, а чудес никто не творит? Тут важно звучание, а смысл — дело десятое. Но меня другое беспокоит.
Он встал, прошелся по комнате, потирая руки. Я старательно делал умное лицо, хотя думал только об одном: как бы мне у академика в туалет сбегать. А то и так-то уж не сидится, а еще обратная дорога: электричку ждать, то-се… И так плотно задумался, что напрочь забыл про числа на языке колокола. Наконец решился сказать о своей проблеме. Глеб Борисович, не останавливая шага, махнул рукой в сторону коридора. Когда я вернулся, он опять держал в руке листок и вглядывался в тот же безумный ряд значков. Не оборачиваясь, он пробурчал:
— С Рождеством ты хорошо придумал. Сам или кто помог?
Я неделикатно промолчал. Академик, впрочем (joder!), этого и не заметил.
— Но видишь ли, в чем дело. Все слишком просто. Произнес эту ерунду — и в петлю полезай. Как ты эту силу направишь на того, кого нужно? А то воскресишь, да не того. Нет, здесь что-то еще должно быть. Вот что, ученик. Я в субботу с дачи съезжаю, холодно здесь и сыро в этом году. Так что давай-ка в воскресенье собери свои материалы и приезжай ко мне на Ломоносовский. Посидим, коньячку выпьем, вдруг что придумаем. А пока что я тебе еще один документик подсуну из тех же, хвостининских. Кое-что в твоем рассказе тут прояснило, но может, еще до чего додумаешься.
Он положил передо мной еще один лист, точнее, старинную карту, века эдак семнадцатого. Карта эта изображала Европу, но не в географических подробностях, а скорее символически. Контуры морей и гор на ней были выписаны рельефно, обозначены крупные реки. Границы стран отмечены не были, лишь написаны по-немецки названия. Но дело, конечно, было не в самой карте, а в нескольких рисунках на ней.
В центре художник разместил большую геральдическую лилию, выписанную на фоне креста, который больше угадывался, чем был виден. Основание лилии упиралось в Балканы, разместившись в районе современных Болгарии и Румынии, вершина цветка упиралась почти в самое Балтийское море где-то в районе тогдашней Померании. Два же загибающихся листа (или лепестка?) указывали на Днепр, обозначенный на карте как Борисфен, и на южную Францию.
— Ну, говорит о чем-то?
— Судя по рассказу Куарда, лилия указывает на все основные места деятельности иудаитов с IX века по XVII. Киевская община, богумилы, катары, штрикундкрейцеры.
— То-то и оно. А теперь смотри, что там еще намалевано.
Рисунок, находящийся рядом с верхним окончанием лилии, изображал завязанную петлей веревку. Рядом — отпечатанная на карте готическим шрифтом надпись: «Diese hier it der Norden. Davon sent die Hanlung aus». И перевод, написанный выцветшими чернилами: «Сне есть Север. От него исходит Действие». На Балканах, рядом с основанием геральдического цветка, была изображена книга. Надпись гласила: «Dieses hier ist der Suden. Das weit nimmt geinen Anlang Suden» («Сие есть Юг. С Юга проистекает Слово»). А само основание обвивала геральдическая лента. На таких обычно помещают девиз. Но на этой ленте вместо слов девиза стояли числа: 163. 144. 422-3.
— Числа эти тебе ничего не напоминают?
— Похожи на те, что были на рисунке колокола в книге с поэмой, да я листок с его изображением как раз и забыл.
— Ну ладно, дальше смотри.
На территории Франции была нарисована старинная плошка или ваза. И надпись: «Dieses hier ist der Westen. Er webt eine Moglichkeit» («Сие есть Запад. Он знает Способ»). Рядом с Днепром была нарисована гора. На вершине — птица Феникс, ниже — что-то похожее на вход в пещеру. Подписан рисунок так: «Dieses hier ist der Osten. Bewahrt du Wahieit auf» («Сие есть Восток — хранитель Истины»).
В Ваш комментарий, коллега.
— Ну…
Я проделал необходимый коньячный ритуал в подчеркнуто замедленном темпе, но в одиночку уложился минуты в три.
Академик, судя по всему, оценил мои действия на троечку, но приговора выносить не стал.
— Ну?!
— «Ибо рассуждали так: четыре стороны света, четыре стихии, четыре первичных качества, четыре главных ветра, четыре темперамента, четыре добродетели души…»
— Это я и без тебя знаю.
— Тогда так. Балканские славяне, наверное, знают, как нужно произносить заклинание. Аккуратные немцы… скажем, хранят тайну правильного узла на веревке. Вон он какой чудной.
— Ara, а французы знают, какое вино в какую чашку налить. Чушь это, милый мой. Так мы договоримся до того, что восточные славяне в пещерах живут «зверским образом», как Нестор еще писал.
— Он-то как раз в пещере и жил…
Академик бахнул по столу ладонью, не заметив, как тот содрогнулся и, кажется, даже крякнул.
— Все это домыслы, слепленные на скорую руку без необходимой подготовки. Сделаем так: я эти два дня разбрасываю срочные дела. Ты — начинаешь думать. И уж заодно подумай всерьез о переходе в альмаматерь. Лет пять я еще проскриплю, а за пять лет ты уже и доктором, и профессором сможешь стать, впрочем.
— Что? — Меня передернуло.
— Впрочем, говорю, за шиворот тебя тащить не буду. Хочешь в Испанию — валяй. Там солнце, студентки весь год пупком наружу. Тоже дело. А што то профессорство? Суета. Как там твой мудрец говорил: «Иди, ешь с веселием хлеб свой и пей в радости сердца вино свое, потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости». Вот, давай еще по глоточку.
Я возражать не стал.
Варвара накрыла в столовой. Мы перешли туда. За обедом академик рассказывал о делах кафедры. Я слушал вполуха, стараясь не очень заметно отставать в количестве опрокинутых рюмочек. Он человек былинных времен, когда и полведра за норму не сходило, а мне еще надо до вечера дожить.
ЧЕТВЕРГ, ДЕНЬ И ВЕЧЕР
Знал бы заранее, так…
Только вышел из калитки, как передо мной тормознула черная «Волга». Чуть не на левом ботинке колесо переднее остановилось. Вот за секунду до того, как задняя дверь открылась, у меня предчувствие и сработало. «И чего ж ты не нализался у академика до потери речи и ориентации в пространстве, — сказало мне предчувствие. — Было бы тебе сейчас хорошо, А так тебе станет плохо».
На заднем сиденье как-то по-жабьи разместился Сергей Сергеевич. Грустно так сидел один. На меня не смотрел, колени свои изучал и дулся. Из передних дверей вышли добры молодцы легко определимого рода-племени, взяли меня, непутевого, под белы руки, да и запихали в «Волгу». Вот такой вот детектив.
Какое-то время мы молчали. Сергей Сергеевич, видимо, из педагогических соображений. Ребята впереди изображали крутых полицейских гангстеров. Я просто не рыпался. Когда подъехали к Кольцевой, Сергей Сергеевич грустно так покачал головой и заговорил:
— Значит, Василий Михайлович, убедить вас помочь мне не удалось.
Я поинтересовался, когда он меня убеждал: в субботу в институте или в понедельник в метро. Он отмахнулся.
— Мы в курсе того, что с вами произошло, но вы ведь и сами не верите в то, что это наша работа. Помочь мы не успели, это да, но приписывать нам какие-то злые побуждения у вас, впрочем, нет никаких оснований. Мы до последнего (правда, напрасно) надеялись на взаимовыгодное сотрудничество. Но вы сотрудничать, скажем, не хотите. Вчера вы встречались с Куардом. Звонка от вас я не дождался.
— Но в нашей беседе не было ничего для вас интересного.
— Позвольте мне самому определять, что мне интересно, а что, скажем, нет. У нас, как мне казалось, была твердая договоренность: вы сообщаете мне все о ваших контактах с Куардом и Кербером, я, впрочем, решаю ваши проблемы в институте.
Я не нашелся что ответить. Да, похоже, мой спутник и не ждал от меня слов раскаяния. Он что-то готовил. Предчувствие мое голосом Глеба Борисовича твердило вне всякого смысла: «подлец, слепец, свинец, скопец». Потом выдохлось и замолчало. Зато вновь заговорил Сергей Сергеевич:
