Морье Дю - Трактир Ямайка
Потом она бродила с ним где-то в Испании. Улыбаясь, он собирал для нее в поле диковинные фиолетовые цветы. Она отбросила их от себя, но они прилипли к юбке, и, цепляясь усиками, начали ползти вверх, туго обвивая шею, душа ядовитыми стеблями.
Потом она ехала рядом с ним в приземистой, черной, как жук, карете. Стены начали вдруг смыкаться, давя их, давя, пока не сплющили в лепешку. И они навечно остались лежать рядом, как две гранитных плиты.
Когда Мэри очнулась от этого последнего кошмара, его рука зажимала ей рот. На сей раз это не было галлюцинацией. Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее в своих сильных руках, как в тисках, шепотом приказывая сидеть тихо. Он завернул Мэри руки за спину и связал их ремнем. В движениях его не было ни резкости, ни желания причинить боль. Но действовал Фрэнсис Дейви решительно и умело. Он даже проверил, не трет ли ремень ей по коже.
Мэри беспомощно следила за его действиями, пытаясь по глазам понять, что он задумал.
Вынув из кармана сюртука носовой платок и свернув его, викарий засунул кляп ей в рот и завязал концы платка на затылке. Так она лежала и ждала следующего хода в их партии. Ноги он ей связывать не стал и помог ей подняться. Потом повел за гранитные валуны у склона холма.
-- Я вынужден сделать это, Мэри, ради нас обоих, -- тихо сказал он. -Когда прошлой ночью мы отправились в путь, я выпустил из виду туман. И если в итоге я проиграю, то именно из-за этой оплошности. Прислушайтесь хорошенько, и вы поймете, почему я связал вас. Если вы не издадите ни звука, мы сможем еще спастись.
Он стоял на гребне холма, держа ее за руку и указывая вниз.
-- Слушайте же, -- повторил он, -- ваш слух может оказаться острее моего.
Тут Мэри поняла, что проспала дольше, чем предполагала. Ночная мгла поредела, наступало утро. Низкие облака суматошно неслись по небу, сливаясь с клубящимся внизу туманом. На востоке забрезжил тусклый свет, предвещая восход бледного солнца.
Туман по-прежнему окутывал их, белым покрывалом лежал на болотах. Посмотрев вниз, куда он показывал, она ничего не увидела, кроме пелены и намокших стеблей вереска. Прислушавшись, как он приказал, Мэри различила слабый звук, доносящийся сквозь туман, -- не то вой, не то крик, не то протяжный вопль. Сперва он был слишком слабым, и она не могла понять, что же это такое. На человеческий голос, на крики людей не похож -- слишком уж высок... Звук нарастал, наполняя воздух смутной тревогой.
Фрэнсис Дейви повернулся к Мэри.
-- Вы знаете, что это такое? -- спросил он.
Она посмотрела на него с недоумением и покачала головой. Даже если бы и захотела ответить ему, она все равно не смогла бы. Никогда прежде она не слыхала такого звука.
Вдруг на лице его вновь появилась мрачная улыбка.
-- Мне доводилось слышать, но я совсем позабыл, что сквайр из НортХилла держит свору гончих. Печально, что я упустил это из виду.
Наконец девушка поняла. Осознав, что означает для них этот нарастающий шум, она с ужасом посмотрела на своего спутника, потом на двух лошадей, терпеливо ждущих у валунов.
-- Да, -- промолвил он, проследив за ее взглядом, -- придется отвязать их и спустить пониже к болотам. Нам они больше не послужат, а вот свору навести могут. Неугомонный, бедняга, ты снова предал бы меня.
С тяжелым сердцем она смотрела, как он отвязывает лошадей и ведет их к крутому склону холма. Нагнувшись, он поднял горсть камней и принялся бросать ими в животных, пока они не пошли, скользя и спотыкаясь, среди мокрого папоротника. Он продолжал швырять камнями в лошадей, и, наконец, поддавшись инстинкту, они рванули, храпя от страха, вниз по склону, увлекая за собой камни и землю, и вскоре скрылись в белом тумане. Лай гончих становился все громче, яростнее и настойчивее. На ходу сбросив с себя длинное, ниже колен, пальто и швырнув в вереск шляпу, Фрэнсис Дейви подбежал к Мэри.
-- Пошли, -- сказал он. -- Кем бы ты ни была -- другом или врагом, -сейчас нас объединяет общая опасность.
Что было сил они стали карабкаться вверх по склону среди валунов и гранитных плит. Викарий старательно поддерживал Мэри, ибо двигаться со связанными руками ей было трудно. Так они пробирались меж расселин и камней, по колено увязая в мокром папоротнике, путаясь в черном вереске, все выше и выше, к самой вершине Раф-Тора. Гранитные плиты тут имели какую-то причудливую форму: искривленные и изогнутые, они как бы образовывали крышу. С трудом переводя дыхание, Мэри легла под этот каменный навес. Ссадины кровоточили. Викарий же, встав ногой в трещину в камне, влез на нависавшую над Мэри плиту и протянул ей руку. И хотя она трясла головой, показывая, что не в силах ползти дальше, он, дотянувшись до нее, поднял девушку на ноги, разрезал связывавший ее руки пояс и вытащил платок изо рта.
-- Спасайтесь тогда сами, -- крикнул он, -- как можете! -- В глазах его горел огонь, лицо было ужасно бледным, белые волосы развевались по ветру.
Совершенно обессилев, задыхаясь, Мэри ухватилась руками за плиту, нависшую в футах десяти над ней. Он же продолжал карабкаться все выше, быстро удаляясь от нее. На гладкой поверхности скалы его худая фигура в черном была похожа на пиявку.
Лай собак казался чудовищным, противоестественным. К их хору присоединились крики и улюлюканье людей. В беспросветном тумане этот гвалт был особенно страшен.
По небу стремительно мчались облака. Внезапно над белой пеленой появился желтый диск солнца. Туман поредел и рассеялся. Уходя струями ввысь, он сливался с проплывавшими мимо облаками. Земля, наконец освободившись от тумана, словно тянулась к бледному, вновь родившемуся небу.
Мэри посмотрела вниз. У подножия холма она разглядела маленькие черные фигурки. Освещенные солнцем, по колено в вереске стояли люди. Оставляя их сзади, с лаем бежали рыжие гончие. Среди крупных серых валунов они казались букашками.
Людей было не меньше пятидесяти. Они быстро вышли на след и, громко крича, показывали на огромные каменные плиты. Погоня приближалась, и собачий лай эхом отдавался в расселинах.
Вслед за туманом начали таять и облака. Проглянул лоскут голубого неба.
Кто-то снова закричал. Человек, встав на колено среди зарослей вереска буквально в пятидесяти ярдах от Мэри, вскинул ружье и выстрелил.
Не задев девушки, пуля чиркнула о гранитный валун. Человек поднялся на ноги. Это был Джем, но он ее не узнал.
Он выстрелил снова, и на сей раз пуля просвистела у нее над ухом. Она почувствовала запах раскаленного металла.
Гончие метались среди папоротника. Одна из них прыгнула на выступ скалы прямо под Мэри и начала обнюхивать камень. Тут Джем прицелился куда-то выше нее и еще раз нажал на курок. Она увидела высокую черную фигуру Фрэнсиса Дейви, четко вырисовывающуюся на фоне неба. Он стоял на широкой, похожей на алтарь плите, высоко над ее головой. На мгновение он застыл, словно статуя, только ветер трепал его волосы. Потом он широко раскинул руки, как будто собираясь взлететь, и вдруг обмяк и упал с гранитной вершины на каменистую осыпь, в разросшийся сырой вереск.
18
Был холодный ясный январский день. Рытвины и впадины на дороге, обычно заполненные грязью с водой, взялись тонким слоем льда; колея покрылась изморозью.
Мороз наложил свою белую лапу и на болота. Они простирались до самого горизонта, грязно-блеклые на фоне чистого голубого неба. Земля затвердела, и низкая замерзшая трава похрустывала под ногами, как галька. На ее родине, на юге, в краю густых аллей, живых изгородей и уютных тропинок, в это время солнце пригревало и напоминало о близкой весне. Здесь же воздух был колючим, пощипывал щеки. От холода все вокруг выглядело суровым и неприветливым.
Мэри одиноко шагала по болоту Дюжины Молодцов. Ветер дул в лицо. Взглянув на Килмар, она с удивлением подумала, что он вдруг утратил свой грозный вид и казался теперь всего лишь черным скалистым холмом. Вероятно, прежде волнение и тревога мешали ей оценить своеобразную красоту этих мест. В ее сознании пустоши странным образом были неразрывно связаны со страхом перед дядей и ненавистью к нему и к "Ямайке". Пустошь и сейчас оставалась суровой, а холмы неприветливыми, но они уже не представлялись ей зловещими. Она безбоязненно шагала по ним, равнодушно поглядывая по сторонам.
Теперь она была вольна отправиться, куда пожелает, и ее мысли обратились к Хелфорду, к зеленым долинам юга. Неизъяснимая, щемящая душу тоска по родному дому и знакомым приветливым лицам охватила девушку.
В их краях у моря брала начало широкая река, и его воды плескались о тенистый берег. С грустью вспоминала Мэри запахи и звуки, которые окружали ее с детства. Журчание ручейков, разбегающихся в стороны от реки, как своенравные дети, и терявшихся среди деревьев.
Летом леса там давали приют усталому путнику. Шелест листвы ласкал слух. И даже зимой можно было найти пристанище под обнаженными ветвями деревьев. Она соскучилась по порхающим среди деревьев птицам, милым ее сердцу звукам фермы: кудахтанью кур, задорному крику петуха и суетливому звонкому гоготанью гусей. Ей захотелось ощутить терпкий и теплый запах навоза в стойлах и почувствовать на руках горячее дыхание коров, услышать их тяжелую поступь во дворе и поскрипывание колодца. Она мечтала постоять, прислонившись к воротам, поглядеть на деревенскую улицу, пожелать доброй ночи шедшей мимо подружке, увидеть голубой дымок, вьющийся над печными трубами, услышать знакомые голоса, чуть грубоватые, но радующие слух, и смех из окон. Ей так хотелось снова жить и работать на ферме -- вставать рано поутру, набирать воду из колодца, возиться в своем небольшом птичнике, работать до седьмого пота, находя в этом радость, утешение и лекарство от тоски; принимать каждый день как благодать; ждать урожая как дара. Там она могла вновь обрести душевный покой и радость жизни. Ведь корни ее в Хелфорде, там жили ее предки. Она должна вернуться туда. На той земле она взросла и, когда умрет, то снова станет ее частицей.
