Елена Михалкова - Манускрипт дьявола
– Ты хитрец, Эдвард, – как-то сказал он мне, выпив слишком много местного пива. – Ты утаил от меня, что за книгу хочешь купить у того пропойцы… как его… Ян? Или Адам?
Якоб не был пропойцей, но я не стал говорить об этом Джону. Мне не хотелось вспоминать о старике.
– Как же его… Ну же, Эдвард! Как его звали, твоего продавца? Не могу поверить, что он продал тебе книгу… Делай со мной что хочешь, но не верю! Зачем же ему было продавать ее? А?
Я насторожился. Мне пришлось не по душе, что разговор принял такое направление, но Джона было уже не остановить. Потягивая пиво и морщась при каждом глотке, как будто кто-то заставлял его пить отраву, он рассуждал вслух, и я мрачнел с каждой минутой.
– Что ты молчишь, Эдвард? Мне сдается, что дело здесь нечисто… Если он извлекает золото из камней, то зачем ему деньги? Если он пользуется книгой, для чего ему продавать ее? А если все и впрямь было так, как ты рассказываешь, отчего же он так быстро исчез из города, будто сбежал в страхе? Ох, Эдвард-Эдвард, что-то здесь не так!
Пока Джон разглагольствовал, сидя в кресле, меня терзало смутное ощущение его сходства с кем-то, хорошо мне знакомым. Но как я ни приглядывался, не мог понять, кого он напоминает. Но вдруг он вполушутку-вполусерьез обличительно ткнул в меня пальцем, и я увидел! На Якоба – вот на кого был похож Джон! Сходство это показалось до того чудовищным, что у меня пересохло во рту; как если бы оживший труп, облагородив свой облик, пришел ко мне в гостиную и расселся в кресле, притворяясь моим наставником. Эта длинная белая борода, седина, сухопарость… Я понимал, что причина гнусной иллюзии – отсветы от огня, играющие на лице и одежде Джона. Но даже после того, как он ушел, я еще сидел некоторое время неподвижно, пытаясь избавиться от наваждения: Якоб, беседующий со мной в моей собственной гостиной о своей смерти.
Да и сам разговор с Джоном взволновал меня. Однако, подумав, я успокоился. Никто не может выдать Эдварда Келли: тело Якоба гниет в земле, Молли преданна мне и будет молчать. А Джон наутро не вспомнит ни слова из того, что говорил. Кажется, так оно и случилось, потому что больше он не упоминал о старом алхимике.
Счастье мое было бы полным, если бы наконец свершилось то, чего я долго ждал – манускрипт выдал бы свои тайны. Однако шифровальщики короля бились над ним день за днем, применяя новые, неизвестные мне способы изучения засекреченных текстов, – и не могли прочесть его. Король неохотно говорил со мной об этом, однако я видел недовольство в его взгляде, и мне становилось не по себе. Конечно, рано или поздно ученые доберутся до разгадки, но если это затянется, то на кого будет злиться Рудольф все это время? Уж конечно, не на тех, кто не может справиться с его поручением… Нет, он будет злиться на меня, такова уж человеческая природа, в том числе и королевская.
Дни шли за днями, не принося с собой никаких изменений, и я решил наслаждаться своей новой жизнью, выкинув из головы и короля, и Якоба, и Джона с его глупостями. Но чтобы лишний раз не попадаться на глаза раздосадованному очередной неудачей Рудольфу, я на время покинул Прагу и отправился осматривать свои рудники.
В разъездах прошли четыре месяца, и в конце лета, наладив все дела, я стал подумывать о том, чтобы возвратиться в свой город – ибо Прагу я считал своей. Именно в ней свершались самые важные события в моей жизни. Но сперва из осторожности я написал письмо одному из осведомленных людей, в котором будто мимоходом интересовался, что слышно об опытах короля и не добился ли он успеха с манускриптом.
Ответ на второй вопрос я знал и сам: если бы Рудольф расшифровал рукопись, об этом стало бы известно повсюду. Цель моих расспросов была иная: выяснить, не затаил ли король на меня обиду за то, что я принес ему в дар слишком крепкий орех? Пускай я руководствовался лучшими намерениями – примет ли он это во внимание? Впрочем, четыре месяца – не слишком долгое время, и я надеялся на благоразумие короля.
Ответное письмо подтвердило мои мысли. «Хоть его величество и не добился успеха, – говорилось в нем, – но он терпеливо продолжает изучать рукопись, полагая, что расшифровка – лишь вопрос времени. Что касается вас, то император не раз высказывал сожаление о том, что лишен вашего общества».
Что ж, самое главное я выяснил – Рудольф не будет рассержен, увидев меня. И потому с легким сердцем отправился обратно в Прагу.
Ей-богу, за время недолгих странствий я и забыл о том, что это город сквозняков! Меня продуло насквозь сразу, едва только я въехал в ворота, а ведь стоял конец апреля! Природе стоило бы быть более благосклонной к своим чадам.
Путешествие мое проходило в сопровождении штата слуг. Разбогатев, я окружил себя теми, кто готов был исполнять каждое мое желание по одному знаку хозяина. Мне доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение видеть, как кто-то выполняет за меня те простые действия, которые я всю жизнь совершал сам.
Разумеется, меня сопровождали и женщины. Последнее время в моду вошло держать домашних собак, которых владельцы используют не только на охоте, но и в качестве живой игрушки. Однако я никогда не понимал, к чему заводить собак, когда есть женщины? У хорошего хозяина, уж поверьте мне, они ничем не отличаются.
Мне вспомнилась Молли, которую я не видел со дня отъезда. Бедняжка так плакала, узнав о том, что я уезжаю, что я растрогался и добавил к ее вознаграждению еще десять фунтов. После чего она тут же успокоилась, немало развеселив меня.
Сперва я хотел поселиться, как и прежде, в своей башне… Но тогда всех слуг пришлось бы размещать по соседству, а это меня не устраивало. Челядь должна быть на виду у хозяина. Поэтому я приобрел просторный дом, в который въехал с большой помпой, словно наследный принц. Толпа зевак собралась посмотреть, как знаменитый Эдвард Келли под приветственные крики войдет в двери, украшенные цветами. На окна поставили клетки с певчими птицами, и они услаждали слух собравшихся нежным пением. Правда, крики заглушали его, поэтому райской музыки, как я задумывал, не получилось.
Зато потом, когда я выглянул из окна, толпа затихла в ожидании. Они думали, что я сообщу им что-нибудь – например, когда наступит конец света… Но вместо слов я простер вперед руку, в которой была зажата чаша, а второй прикоснулся к ее поверхности. Тотчас же ярко вспыхнул сине-зеленый огонь, и толпа дружно ахнула.
Я мысленно рассмеялся. Детский фокус, который способен показать любой химик-самоучка – но он неизменно вызывает восторг у плебеев! Не стану лукавить: мне так нравится почесывать свое самолюбие об этих мелких людишек, что я готов делать это снова и снова.
Новость о том, что Эдвард Келли вернулся в Прагу, быстро разнеслась по городу. Любопытные часами стояли у ограды, высматривая, не мелькнет ли моя фигура за окнами. Но я ждал не их. Ко мне вот-вот должны были нагрянуть толпы придворных, желающие приветствовать любимца короля. Но сколько я ни ждал, никто не приехал. Лишь Джон прислал записку, в которой говорилось, что он рад моему возвращению, но из-за болезни не может встретить меня. Я пожал плечами и подумал, что старик совсем расклеился. Чуть позже в голову пришло, что, возможно, Джону невмоготу видеть бывшего помощника вернувшимся счастливым и полным жизни, да еще и куда богаче его самого. Я тотчас решил, что непременно нужно наведаться к нему во всем блеске моего нынешнего великолепия. Пусть завидует, несостоявшийся глава несуществующего ордена алхимиков!
Я полагал, что ученые собратья тоже навестят меня. Но прошло два дня, а никто из них не переступил порог моего нового дома.
На третий день я собирался прийти к Джону, однако посланный мною вперед слуга вернулся обратно с известием, что болезнь сэра Ди, как видно, заразна, и потому к нему никого не пускают.
– Да что у него, проказа или чума? – взвился я, услыхав об этом.
Слуга вновь повторил то, что ему было сказано, и я раздраженно махнул рукой – его объяснение я уже слышал. На миг меня охватило желание явиться лично к Джону и потребовать, чтобы меня впустили. Но я быстро опомнился. Ведь могло случиться так, что двери его дома не открылись бы и передо мной. Не хватало еще выставить себя на потеху сброду!
Поразмыслив, я распорядился выпустить меня через черный вход – чтобы не преследовали те, кто отирался у ограды, – и отправился бродить по городу. Неподалеку от площади, где я жил, располагался небольшой трактирчик, и я спустился в подвал, чтобы выпить пива и поужинать.
Хозяин, сам прокопченный, подобно висевшим под потолком окорокам, узнал меня и рассыпался в льстивых приветствиях. Трех посетителей тут же выставили вон, и для Эдварда Келли освободили лучшее место. Трактирщик взялся сам обслужить меня, шуганув мальчишку, что разносил тарелки с едой. Я откинулся на спинку стула и вознамерился предаться чревоугодию.
Но внезапно меня охватила тревога. Я и сам не понял, отчего настроение изменилось, но мне захотелось бежать прочь из этого трактира, подальше от смуглого хозяина, и от косоглазого мальчишки, испуганно косящегося на меня, и от прочих людей, что сидели в подвале.
