Светлана Алешина - После дождичка в четверг (сборник)
Еманов молча надвинулся на меня, и душа моя наполнилась ужасом и холодом. Стальное жало шприца мелькнуло перед моими глазами, и я в отчаянии подумала, что это последнее, что я вижу в своей жизни. И вдруг в тишине квартиры неожиданно раздался мелодичный щелчок.
Я почти не обратила на него внимания, но Еманов вдруг застыл на месте и изменился в лице. Мне даже показалось, что в глазах его плеснулась растерянность. Я еще не понимала, в чем дело, а Еманов быстро опустил руки и повернулся к двери.
Теперь и я различила негромкие шаги в коридоре. До боли вывернув шею, я тоже уставилась в ту сторону и увидела, как открылась дверь и в комнату вошел высокий симпатичный мужчина в черном плаще, покрытом дождевыми брызгами. Его лицо, обрамленное шкиперской бородкой, было бледным и замкнутым.
Окинув взглядом помещение, он ничуть не удивился и только застыл на пороге, сунув руки в карманы плаща.
– Ага, ты, значит, уже вернулся? – с хрипотцой в голосе произнес Еманов. – Я не ждал тебя так быстро…
– Я понимаю, – бесстрастно сказал вошедший. – Иначе ты бы не оставил открытым сейф.
Еманов быстро оглянулся через плечо.
– Сейф? – недовольно спросил он. – Ах, сейф! Я как раз собирался его закрыть. Но это не самое главное, ты же понимаешь…
– А что самое главное? – печально спросил человек с бородкой.
– Куда ты спрятал марки? – зло спросил Еманов. – Я перерыл всю квартиру! У меня мало времени. Раз уж ты вернулся, ты должен мне сказать, где они!
Но Крамер – это, разумеется, был он – молчал и внимательно разглядывал открытый сейф. Он не двигался со своего места и ничего не предпринимал. Еманов смотрел на него настороженно, со все возрастающим раздражением.
– Ты выгреб все из моего сейфа, – наконец констатировал Крамер. – Забавно.
– Что тут забавного, идиот, – прошипел Еманов. – Вы мне надоели! Из-за вас все идет прахом! Верни мои марки, Крамер, тогда мы с тобой сможем договориться.
Крамер вытащил руку из кармана и отер ладонью лицо.
– Я чертовски устал! – сказал он и, сделав несколько шагов, опустился на диван. – Не возражаешь, если я закурю? – Достав пачку «Мальборо» и сунув в рот сигарету, Крамер опять замер, мертвым взглядом уставившись в пол.
– Ты что, действительно не понимаешь, что происходит? – взбеленился Еманов. – Надо уходить отсюда! Ладно, я готов взять тебя с собой. Только подойди сюда и помоги мне покончить с этой пронырливой сучкой.
Крамер поднял глаза и спросил:
– А кто это?
– Ты не понял? Та самая Бойкова, которая все время совала нос в наши дела. Теперь она знает все.
Крамер пренебрежительно махнул рукой.
– Ты опять решил возложить на меня самую грязную работу? – спросил он. – Сначала Буханкин, потом Кормильцева, теперь эта… Хватит, я – пас!
Еманов, раздувая ноздри, несколько секунд с ненавистью смотрел на него.
– Ну и черт с тобой! – заявил он наконец. – Я сам это сделаю. Только не думай, что тебе это поможет. Ты и так уже замаран по уши.
– Ну, не совсем, – равнодушно сказал Крамер. – Я ведь не убивал Кормильцеву.
Лицо Еманова окаменело.
– Ты оставил ее в живых? – недоуменно проговорил он. – Сделал эту глупость и так спокойно говоришь мне об этом? Ты еще тупее, чем я думал! Ты хотя бы знаешь, где она сейчас – наша Алевтина Ивановна?
– Знаю, – сказал Крамер. – Она внизу, в машине.
– Внизу, – изумленно эхом повторил Еманов. – Она в машине… В чьей машине, хотел бы я знать?
Крамер наконец вспомнил, что в зубах у него торчит незажженная сигарета. Он достал зажигалку, щелкнул ею и закурил. Наверное, он давно не курил – затягивался он с наслаждением, весь уйдя в это занятие.
Психиатр посмотрел на своего сообщника так, будто готов был его убить. Собственно говоря, Еманов подготовился к этому давно – просто сейчас он был явно не прочь убить Крамера самым некультурным, даже варварским способом. Например, перекусить ему горло.
Объяснялась такая злоба элементарно. Сообщник вел себя совершенно неадекватно ситуации. Складывалось впечатление, будто перед тем, как он вошел в квартиру, его основательно шлепнули по голове мешком. Он замедленно двигался, говорил механическим голосом и вообще как-то мало интересовался происходящим.
– Я спрашиваю, в какой такой машине Алевтина? – вынужден был повторить вопрос Еманов. – Как ты додумался притащить ее сюда?
Крамер еще раз затянулся, потом вынул сигарету изо рта и сосредоточенно посмотрел на ее дымящийся кончик. Потом проговорил негромко, почти не разжимая губ:
– Послушай, а ты сам-то что – идиот или просто настолько увлекся всей этой канителью? Ты так ничего и не понял?
У меня бешено забилось сердце: я уже начинала кое-что соображать, передо мной забрезжила надежда. Просто поверить в нее было пока трудно.
– Повтори, что ты сказал! – с угрозой произнес Еманов. – Что ты мне голову-то морочишь? Что такое я должен был понять?
Сигарета Крамера догорела до самого фильтра. Он с сожалением посмотрел на окурок, бросил его прямо на пол и растоптал подошвой ботинка.
– Квартира на прослушке, – спокойно проговорил он. – Во дворе стоит фургон с аппаратурой. Нас привезли сюда сразу после того, как ты появился. Дом, наверное, уже окружен. Собственно, меня послали, чтобы предложить тебе не оказывать сопротивления. Не знаю, кем они тебя вообразили – Сильвестром Сталлоне?
Еманов несколько раз судорожно сглотнул, а потом спросил свистящим шепотом:
– Так ты меня сдал, Крамер? Это верно – ты меня сдал?
Мне показалось, что в следующую секунду доктор бросится на Крамера – особенно когда тот вместо ответа пожал плечами. Но Виктор Николаевич не стал этого делать. С огромным недоумением он посмотрел вокруг, будто пытался понять, как попал в эту квартиру, откуда здесь взялись мы с Крамером, и вообще почему жизнь сыграла с ним такую злую шутку.
Потом он деревянными шагами доплелся до дивана и крайне осторожно опустился на него, широко расставив колени и низко опустив голову. Шприц он по-прежнему держал в руке, словно позабыв, что с ним нужно делать.
Мне вдруг показалось, что в такой безвыходной ситуации Еманов вполне может вкатить смертельный яд самому себе. Но тут я его переоценила. Он просто продолжал сидеть не шевелясь, как лесоруб после тяжелой работы, и неотрывно смотрел в одну точку у себя под ногами.
Он никак не отреагировал на то, что Крамер после некоторого размышления решился-таки оказать любезность даме, то есть мне. С некоторой опаской он приблизился к моему креслу и, стараясь не встречаться со мной взглядом, принялся освобождать меня от пут. Почему-то он не стал расклеивать мне рот – должно быть, боялся услышать что-нибудь нелицеприятное.
Когда руки и ноги мои освободились, я сорвала скотч с лица сама и все-таки не удержалась, чтобы не сказать, глядя в бородатое бледное лицо Крамера:
– Ублюдки!
Больше всего мне хотелось испытать, слушаются ли меня губы. Оказалось, что да, и, в общем, слово это прозвучало в тишине квартиры достаточно убедительно.
Крамер выслушал меня с каким-то даже подобострастием и вернулся на диван. Присев рядом с Емановым, он опять сунул в рот сигарету.
Но не успел он прикурить, как вдруг прихожая наполнилась топотом ног и звуками нескольких голосов, звучавшими вполне по-хозяйски. Тут же дверь в комнату распахнулась от мощного удара, и в проеме нарисовались напряженные мужские фигуры с пистолетами в руках.
Последовало сакраментальное «Всем стоять!». Но даже это не произвело на Еманова никакого впечатления. Он продолжал сидеть, не меняя позы, будто происходящее его нисколько не касалось. Смертельный шприц по-прежнему бессмысленно торчал в его обтянутом резиной кулаке.
По команде поднялся один Крамер. Я тоже осталась сидеть, удрученно разглядывая свои конечности, вернее, рукава плаща и сапоги, безобразно испачканные клейкой массой. Мерзавец Еманов не пожалел скотча.
На самом деле мне, конечно, следовало выражать бурную радость, награждая своих освободителей объятиями и поцелуями, но я была на удивление безучастна. Все во мне как будто перегорело, да и тупая боль в голове давала о себе знать.
Между тем рядом послышался знакомый голос. По комнате кружили оперативники, а Жильцов – в кожаном плаще, туго перепоясанном в талии, – с брезгливым выражением в голосе распоряжался:
– Заберите у него эту гадость! Только осторожнее… И в наручники его!
Кто-то подошел ко мне и заботливо спросил, как я себя чувствую.
– Прекрасно она себя чувствует! – прогремел Жильцов, возвышаясь надо мной, как великан из сказки. – Ольга Юрьевна плохо себя чувствует только до тех пор, пока не ввяжется в какое-нибудь неженское дело. – Он, прищурясь, посмотрел на меня и покровительственно спросил: – Ну, что – убедились наконец, что сапоги должен тачать сапожник? Каюсь, когда мне доложили, что вы здесь, я не стал особенно торопиться – мне хотелось, чтобы вы хорошенько прочувствовали, почем фунт лиха…
