Нина Васина - Правило крысолова
– Боже мой! – закричала Лора, закрыла нос рукой и бросилась к двери.
Тут я поняла, что странная темно-коричневая струя, которой обезьяна облила врага, – это самый натуральный понос. Ладушкин поймал дергающуюся Лору и сквозь зубы напомнил ей, что приказано было не двигаться.
Поздно. Швыряние туфлей обезьяна восприняла как личное оскорбление. Она прыгнула на нас, и мне показалось, что надо мной зависла в воздухе огромная летучая мышь, – это Матильда оскалилась в полете и расставила в стороны лапы, натянув шкуру под мышками и в паху.
Через десять секунд все было кончено. Крики прекратились. Я, закрывшая меня собой Лора, Ладушкин, бросившийся сверху на нас, и Лом, выронивший камеру, чтобы закрыть голову обеими руками, оказались щедро облитыми страшно вонючей жидкостью практически с ног до головы. Опорожнившись, обезьяна одним прыжком оказалась на расстоянии двадцати метров от нас с пистолетом Ладушкина в правой ноге. Комната поплыла у меня перед глазами, я успела дернуться в сторону, и меня вырвало. Лом подхватил камеру и снял, как Матильда нажимает кнопки пульта на стене. Это она давала сигнал тревоги в отделение милиции. Сначала – четыре кнопки. Потом, после зуммера, еще две – подтвердила вызов. Потом еще одну, красную, и только после этого, усевшись на спинку дивана, она стала… разбирать пистолет.
– Это табельное оружие! – протянул было руку Ладушкин, но тут его тоже вырвало.
Послышалась сирена, как в боевиках, когда в конце заварушки прибывает полиция, и под завывания этой сирены вошел директор и лично вручил Матильде пакет сушеных бананов, а мимо нас, сидящих на полу, прошмыгнул, отвернув лицо.
И вот, когда нас кое-как оттерли, и отмыли головы (а что толку, одежду же не постирать!), и вручили чек, и поздравили с успешной и по всему весьма результативной съемкой, а потом объяснили, что, по законам жанра… я хотела сказать – по условиям обучения, обезьяна должна напасть на врага, нейтрализовать его, вырывая из головы волосы и надавливая пальцами на глаза, после чего опоносить его сверху донизу, забрать при этом имеющееся оружие, нажать на пульте кнопки вызова милиции, дождаться ее приезда и получить вознаграждение. Всего-то делов. И нам еще повезло, что у Матильды мы – вторая порция врагов за день.
– А откуда у нее столько этого… – начала было Лора, но я дернула ее, уводя, потому что надеялась, что на свежем воздухе меня перестанет тошнить.
Не перестало. Крепясь изо всех сил и стараясь вдыхать, отвернув голову в сторону, директор фирмы, готовящей такие потрясающие охранные системы, попросил меня подписать бумагу о неразглашении секретной информации. Наивный, он что, думает, я стану на тусовках всем рассказывать, как меня обделала мерзейшим поносом шимпанзе?… Ну вот, не стоило произносить это слово…
И я подписала бумагу, и мы пошли, пошатываясь, за идущим впереди на изрядном от нас расстоянии Антоном, и Лом заявил, что он в свою машину в таком виде не сядет, и нам не даст, и мы отправились на шоссе ловить машину, и машин этих в воскресенье вечером было как в часы пик на Кутузовском проспекте, и люди все такие отзывчивые попадались, тормозили, считай, через одного…
Лом уговорил дежурных охранной дачной зоны посмотреть за его автомобилем, а камеру потащил с собой, а Ладушкин забрал из багажника дыню, но даже такой великолепный вид нашей компании – с камерой и огромной дыней в перевязи – не помогал, и, затормозив, водители бледнели и дергали с места как ошпаренные.
Короче, когда мы дошли до поворота на проселочную дорогу, оттуда вырулил грузовик, и луна взошла в полном своем великолепии. Так удачно получилось, что грузовик этот днем перевозил навоз и чернозем, и нам разрешили забраться в кузов, и там на нас напал такой хохот, что водитель грузовика остановился и поинтересовался: «Чего ржете?»
А смеялись мы потому, что Ладушкин предложил съесть в кузове дыню. Он сказал, что времени у меня в обрез – хоть бы успеть до полуночи добежать до изолятора. А Антон удивленно спросил, как же мы будем есть дыню грязными руками? А Лора сказала, что как раз руки-то у нас чистые, а вот все остальное… Я предложила пригласить и шофера, Лом поддержал – что ему, шоферу, какой-то там понос обезьяны, если он весь день возил натуральное поросячье дерьмо! И вот тут нервы у всех сдали, и мы стали смеяться на пять разных голосов и довели друг друга этим разнообразием до полного истощения, а Ладушкин, разрезая дыню, умолял пожалеть его и кусал губы, чтобы остановить слезы, но слезы текли из его глаз и нарушали процесс выздоровления сломанного носа…
После моего появления в камере другие шестеро ее обитателей (назвать их всех «женщинами» я не могу, потому что двоих маленьких истощенных девушек можно было назвать только подростками, а еще одна… или один?… приказал называть его Викторией, «А кто назовет Виктором, тот получит, – как он выразился, бедненький, – по яйцам») организованно скучились в одном углу, а потом вызвали стуком в дверь дежурного. Они что-то кричали о правах человека и противогазах, но я уже не вникала. Я спала.
Этот понедельник начался у моей бабушки в четыре сорок утра. Она встала и, шаркая утепленными шлепанцами (из шкуры козы и… правильно, мехом внутрь), спустилась на кухню, чтобы поставить чайник. Потом она вернулась в спальню, села в кресло-качалку, укрылась пледом и стала ждать. Дедушка Питер услышал ее шаги, медленно сел в кровати, откашлялся, выдвинул ногой из-под кровати плевательницу, подумал, подумал, взял ее с пола и выплюнул все, что откашлял. Засунул ноги в свои утепленные шлепанцы, накинул халат, спустился в кухню, заварил травяной чай, окатил кипятком две чашки, поставил их на поднос, прислонил к горячему боку чайника и вышел на крыльцо.
В октябре в пять утра на дворе темным-темно, но Питер хищным взглядом оглядел клумбу за деревьями, хмыкнул и пошел по мокрой траве к кустику ярко-желтых ноготков-камикадзе. Они решили закончить свою цветущую жизнь этой осенью принципиально под снегом. Питер сорвал шесть цветков, общипал прихваченные холодной смертью некоторые пожухлые лепестки, и в маленькой глиняной вазочке рядом с чайником и чашками они засветились воспоминанием о солнце.
Питер поднялся к бабушке в комнату, она улыбнулась, дождалась, пока брат помешает ложкой в чайнике и разольет пахучую жидкость по чашкам.
– Спасибо, родной, – сказала она, принимая чашку и пряча глаза.
– Итак, ты решила ехать… – Питер сел на пуфик у трюмо, чтобы лучше видеть опущенное бабушкино лицо.
– Да. Вот выпью чаю и поеду.
– Не надо.
– Я поеду.
– Я тебя очень прошу не ехать. Я ведь редко тебя о чем-то прошу.
– Я все равно поеду, – монотонно повторила бабушка.
– Ты все знаешь?
– Я знаю все, что нужно, чтобы девочку освободили. Ей не место в тюрьме. Тебе меня не уговорить. Я знаю, ты всю жизнь боялся умереть, боли боялся, неприятностей, старости. Представь, что больше ничего не надо бояться.
– Ты говоришь, что мне больше ничего не надо бояться? – шепотом переспросил дедушка и потер грудь слева. – А Антон? Кто его сбережет?
– Антуан сильный мальчик и сообразительный. Инга поможет ему вырасти и полюбить жизнь. Нам с тобой в этих обличьях все равно не дожить до времени, когда мальчик вырастет.
– Сестра, – опять попросил Питер. – Я эту проблему решу сам. Не езди.
Бабушка встала, посмотрела на сгорбленного брата, погладила его по голове.
– Ксения звонила, – сказала она тихо. – Приглашала сходить на выставку немецких кукол. Я сказала, что ты точно захочешь пойти, а у меня дела. Она заедет после обеда.
– Вот она и позвонила, – кивнул Питер. – Ханны не стало, и она позвонила мне.
– Сходи. Посмотри, нет ли там куклы моей бабушки. Помнишь ее?
– Ужасная говорящая кукла? Хорошо. Посмотрю.
– Питер, – после этого спросит бабушка, – тебе не страшно? Ты стал Крысоловом.
В семь двадцать бабушка подъехала к приемной ФСБ, записалась у круглосуточного дежурного в огромном журнале и попросила показать ей, где находится отдел внешней разведки. Дежурный крепился изо всех сил, но улыбки сдержать не смог.
– Бабушка, – попросил он ласково, – лучше вам все вопросы решить у дежурного офицера по связям с общественностью. Он принимает, правда, с девяти часов, пока можете пройти в комнату для посетителей. А хотите, оставьте анонимное сообщение вот в этом ящике для писем, анонимные у нас быстрее всего рассматривают.
– Не могу, юноша, – просто ответила бабушка, достала блокнот и набросала несколько фраз. – Это срочная информация, – глядя в глаза улыбающемуся дежурному, растолковывала бабушка, – она имеет большое значение для отдела внешней разведки. Уверяю вас, юноша, как только начальник ее прочтет, он тут же захочет лично со мной встретиться. Я подожду в комнате для посетителей, но только надеясь на вашу порядочность.
– На мою порядочность? – растерялся дежурный.
