Деон Мейер - Пик Дьявола
Господи, как давно это было! Как будто в другой жизни. Тогда он еще не был алкашом, просто умеренно пьющим. Как и все остальные. Как Матт Яуберт и Бык Бёкес, как толстяк сержант Тони О'Трейди, как вся их компашка. Они пили крепко, потому что, черт побери, тогда, еще в восьмидесятых, они и работали день и ночь! Вкалывали, как рабы, а добропорядочные граждане относились к ним хуже, чем к собакам. Каждый день им приходилось расследовать убийства девушек, которых душили их собственными цепочками, убийства стариков, убийства среди гомосексуалистов. А еще иметь дело с бандитами, грабителями, хулиганами. Череда преступлений не прекращалась. Но, если в компании сказать, что ты полицейский, все тут же замолкали и пялились на тебя, как будто ты хуже дерьма собачьего, а уж хуже собачьего дерьма, как говорится, ничего и быть не может.
Тогда он был таким, какой сейчас Тим Нгубане. Ему было удобно с самим собой. Господи, а как он тогда мог работать! Да, усердно. Но он был умным. Ловил убийц, грабителей и похитителей. Он не знал жалости, был полон воодушевления. Он был легок на ногу. Вот в чем дело — он танцевал там, где другие неуклюже топали. Он отличался от остальных. И ему казалось, что так будет всегда. Но мерзости жизни имеют обыкновение завладевать тобой целиком.
Может быть, именно в том и проблема. Может быть, выпивка так действует только на танцоров; достаточно взглянуть на Бёкеса и Яуберта. Они звезд с неба не хватают — не танцуют, а топают, зато топают вперед. И не стали алкашами… А он? Все просрал, что только можно. И все равно подсознательно в нем шевелился червячок, говорящий ему, что он лучше их всех, что он самый лучший сыскарь в стране. Лучший, и точка!
Гриссел рассмеялся, проезжая мимо купален в конце Лонг-стрит. Он — урод, неисправимый пьяница, час назад он купил бутылку «Клипдрифта», продержавшись всего девять дней. А полчаса назад он не смог сдержаться, допрашивая колумбийца. Все потому же — в нем накопилось слишком много дерьма. И тем не менее он по-прежнему считает себя выше всех и лучше всех.
Так что же случилось? Между Быком Бёкесом, «Глокенбургом» и сегодняшним днем? Что случилось, черт возьми? Он доехал до Бель-Омбр-стрит, но там негде было яблоку упасть, поэтому пришлось поставить машину далеко от дома и возвращаться к нужному месту пешком.
Стоя на пороге, он вспомнил о сегодняшнем трупе в Бишоп-Лэвис. Странно, но при виде убитого у него в голове не зазвучали предсмертные крики. Никаких жутких голосов.
Почему? Куда делись голоса? Может, они возникали из-за пьянства?
Он потоптался на пороге и распахнул дверь, потому что на звонок никто не открыл. В доме было десять или двенадцать этажей; он поднялся на лифте. У двери в квартиру дежурили двое вооруженных чернокожих полицейских в штатском. Гриссел спросил, откуда они. Один сказал, что они из отдела по борьбе с организованной преступностью и их прислал Бык Бёкес, потому что дружки арестованного наркобарона могут охотиться за женщиной.
— Вы слышали о Сангренегре до того, как он похитил ребенка?
— Вам лучше поговорить с Бёкесом.
Он кивнул и открыл дверь. В гостиной навстречу ему с дивана вскочила молодая женщина.
— Вы нашли ее? — вскричала она, и он различил в ее голосе истерические нотки. Рядом с ней на диване сидели двое полицейских поделикатнее, более низкорослые и худощавые — мужчина и женщина; оба сидели, смирно сложив руки на коленях. Социальная служба. Они приезжают на место преступления после того, как уберут грязь и кровь.
— Еще нет, — ответил он.
Она глубоко вздохнула. Гриссел увидел, что лицо у нее распухло и на нем была ссадина, аккуратно заклеенная пластырем. Глаза у нее покраснели от слез. Она стиснула кулаки и ссутулилась. Цветная женщина, сотрудница социальной службы, встала, подошла к ней и похлопала ее по плечу:
— Садитесь, вам лучше присесть.
— Меня зовут Бенни Гриссел, — сказал он, протягивая руку.
Она пожала ее и представилась:
— Кристина ван Роин.
Сначала Гриссел подумал: она не похожа на обычную проститутку. Но потом он ощутил исходящий от нее запах — смесь духов и пота; от всех проституток пахнет именно так, сколько бы они ни мылись.
Но по внешнему виду она отличалась от всех, кого он знал. Интересно, почему? Высокая, почти одного роста с ним. Не тощая, крепкого сложения. Кожа гладкая. Но дело не в этом.
Он сказал, что работает вместе с Нгубане и знает, что сейчас она переживает трудное время. Но может быть, что-то из того, что ей известно, поможет им найти девочку. Она ответила: пожалуйста, спрашивайте о чем хотите. Потом она раздвинула двери, выходящие на балкон, вышла и села на один из стоящих там белых пластмассовых стульев. Гриссел понял: ей хочется отойти подальше от сотрудников социальной службы. Выйдя следом за хозяйкой на балкон, он сел на другой стул и спросил, насколько хорошо она знакома с Сангренегрой.
— Он был моим клиентом.
Он подметил необычную форму ее глаз. Глаза были большие, миндалевидные.
— Постоянным клиентом?
На балконе было темно; в луче света из гостиной была видна только ее правая рука. Она лежала на подлокотнике стула; пальцы вжаты в ладонь, ногти впились в кожу.
— Сначала он был таким же, как и все, — ответила она. — Ничего особенного. Потом он рассказал мне о наркотиках. А когда узнал, что у меня есть ребенок…
— Знаете, что мы нашли в его доме?
Она кивнула:
— Мне звонил тот чернокожий детектив.
— Карлос когда-нибудь возил вас в другие места? В другие дома?
— Нет.
— У вас есть предположения, куда он мог увезти… вашу дочь?
— Соню, — сказала она. — Мою дочку зовут Соня.
Пальцы сильнее впились в ладонь. Ему захотелось дотронуться до нее.
— Куда он мог увезти Соню?
Она покачала головой. Она не знала. Потом сказала:
— Я ее больше не увижу!
В ее голосе слышалось спокойствие, которое порождается лишь абсолютным отчаянием.
Рано утром от Бель-Омбр до его квартиры можно было доехать всего за несколько минут. Первым делом, включив свет, он увидел бутылку бренди. Она стояла на барной стойке, как часовой, охраняющий комнату.
Он запер за собой дверь, взял бутылку и повертел ее и руках. Осмотрел часы на этикетке, взболтал золотисто-коричневую жидкость. Представил, как спиртное потечет по горлу, как у него закружится голова, и ощутил приятное волнение.
Он осторожно поставил бутылку на место, как будто она была священной реликвией.
Надо отвинтить колпачок и вылить бренди в раковину.
Но тогда он учует запах и не сможет больше противиться.
Сначала взять себя в руки. Он положил руки на стойку и глубоко задышал.
Господи, как близко это было — ближе чем вечером!
Вчера вечером только голод помешал ему напиться.
Он сделал еще один глубокий вдох.
Фриц собирается позвонить ему и узнать, слушал ли он диск. Если он будет пьян, сын сразу догадается. Только этого не хватало! Грисселу показалось, что он слышит голос сына. Мальчиком двигало не только любопытство; его интересовало не только мнение отца о музыке. Там было и другое. Жажда общения. Тоска. Желание наладить отношения с отцом. Установить связь. «У нас никогда не было отца». Теперь его сын хочет отца. Очень страстно. А он… он едва не упустил и эту последнюю возможность. Едва не упустил!
Он сделал еще один глубокий вдох и открыл кухонный шкафчик. Внутри было пусто. Он торопливо взял бутылку, сунул ее на полку и захлопнул дверцу. Поднялся наверх. Больше он не чувствовал усталости. Пришло второе дыхание, когда мозг так напряженно работает, что заставляет тебя продолжать действовать, когда мысли постоянно перескакивают с одного предмета на другой.
Он принял душ, лег в постель и закрыл глаза. Перед его мысленным взором предстала та проститутка; неожиданно его плоть среагировала на воспоминания о ней. Ну надо же! Потом он испытал чувство вины, ведь она только что потеряла ребенка, а он, оказывается, реагирует на нее, как все мужики. Странно, почему так вышло? Обычно проститутки совершенно не возбуждали его. Он перевидал их достаточно. Их ремесло буквально притягивает неприятности; они трудятся в мире, который находится всего в одном крошечном шажке от серьезных преступлений. И все они более или менее одинаковы — независимо от того, дорогие они или дешевые.
В Кристине ван Роин было нечто отличающее ее от других знакомых ему ночных бабочек. Но что? И лишь когда он мысленно сравнил ее с остальными, до него дошло. У всех проституток, и уличных с Си-Пойнта, и элитных, которые обслуживали туристов за большие деньги в «Рэдиссоне», были две общие черты. Особый горьковато-сладкий запах. И подавленность. Тоскливое выражение в глазах. Общая атмосфера упадка. Как дом, заброшенный дом, где еще живут, но по его состоянию можно догадаться, что на самом деле хозяева не заботятся о своем жилище.
