Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам
— Мне кажется, задавать подобные вопросы не очень тактично.
— Понимаете, Ирина Давыдовна, мы — вроде врачей.
Только болезни, которыми мы занимаемся, социальные…
— В таком случае вы ошиблись адресом, — сказала она улыбнувшись.
— Речь идёт не о вас. Об одной трагической истории… — Гжвшая балерина посмотрела на меня с испугом. — В неё попал и ваш знакомый.
Я замолчал. Ждал вопроса. И он последовал,
— Он… Залесский жив? — тихо спросила Палий.
— Здоров и невредим.
Она задумалась.
— А вы любите поэзию?
— Что? — не поняла Ирина Дааыдовна. — До нашего знакомства не очень. Но Валерий так умел говорить, читать из любимых поэтов…
— Кого?
— Вознесенского, Евтушенко… — Она зажмурила глаза, силясь вспомнить ещё фамилии. — Он, в общем, знал бездну отрывков. — Палии вздохнула. — Эрудит.
— Долго вы общались в Одессе?
— Дней пять. — Ирина Давыдовна грустно улыбнулась.
Наверное, воспоминаниям.
— Он вас знакомил со своими приятелями, друзьями?
— Что вы! В Одессе он тосковал. Она ему не нравилась.
Тянуло в столицу, поближе к самому Олимпу, как он выражался. Мы вместе загорали, ходили в кафе, ресторан…
Интересно, кто платил?
— Никого с ним рядом не видели?
— Совершенно. А потом я уехала. Он стал писать. Почти каждую неделю. Ко дню рождения я получила от него телеграмму в стихах. Целую поэму. Правда, трогательно? Ведь женщина всегда чувствует наверняка, что испытывает к ней мужчина. — Она улыбнулась уголком губ. — Он был влюблён. Искренне, вдохновенно… Вы, наверное, не знаете, есть такое выражение в музыке — форте, приподнято, восторженно…
— Фортиссимо[2], — спокойно сказал я.
— О, значит, вы меня понимаете… Прекрасно понимаете, что только такое вдохновенное чувство может тронуть.
— Он писал, рассказывал о своей прежней жизни?
— Да, конечно. О своих исканиях, неудовлетворённости. Мне казалось, он хочет сделать нечто действительно большое, стоящее. Ему был узок мир такого города, как Одесса, в сущности очень провинциального. И что скрывать, торгашеского. Как он ненавидел эту жажду денег, по его выражению, объевшихся, тупых людишек, которые любят только жрать да хапать… Во мне Валерий видел человека из другого мира. Москва, настоящее искусство… Театры, музеи, круг интересных людей…
Я готов был поклясться, все это говорил ей он сам.
— Ирина Давыдовна, а не говорил ли вам Валерий, что у него рос сын? — спросил я, когда она сделала небольшую паузу.
Палий словно споткнулась:
— У Валерия?
— Да, у него. Сын. У его однокурсницы, женщины, которую он бросил одну, живущую без атца и матери, совсем ещё неопытную, материально не обеспеченную… — Мои слова, намеренно сухие и жёсткие, как пули, разбивали разноцветные шарики её фантазии (или заблуждения, я не знал).
— Я этого не знала.
— А если бы знали?
— Если вы когда-нибудь испытали, что такое настоящая любовь, вряд ли задали бы такой вопрос…
— Возможно… Давайте теперь вернёмся к тому, с чего я начал. Вы знали людей, с которыми он общался здесь, в Москве?
— Мои приятели и знакомые. Все моё.
Отличное признание. Все моё…
— Ни единого своего друга? — я сделал ударение на слове «своего».
— Если не считать шапочных знакомых в Доме литераторов.
Да, Иван Васильевич оказался пророком. Попытки выйти на Генриха через приятельницу Залесского не увенчались успехом.
— Залесский безотлучно находился в городе?
— Я не имела права его держать.
— Уезжал?
— Раза два-три. В командировку от какой-то центральной газеты. Привёз однажды подарок из Гусь-Хрустального. Вазочку. Ирония судьбы. Стала мыть её горячей водой — распалась на части, по граням.
— Когда он уехал совсем?
— Под самый Новый год.
По времени выходит, от Палий — сразу в Вышегодск, к Ане…
— А почему?
Ирина Давыдовна пожала плечами:
— Трудно сказать… Но я этого ожидала. Видите ли, и моем положении — тогда ещё не прошло и года, как я похоронила мужа, замечу, видного учёного, прекрасного человека, — нельзя было согласиться на брак…
— Он предлагал?
— Да, но при условии, что мы бросим все, — она показала на обстановку вокруг. — Может быть, даже на Север…
Я все не соглашалась. Видимо, Валерий пришёл в отчаяние, решил уехать, забыть… Все случилось внезапно. Не сказал ни слова, ни записки не оставил. Так, наверное, и лучше. Ему. Да и мне…
— К вам просьба, — попросил я. — Если у вас сохранились письма Залесского, не можете ли вы предоставить их в моё распоряжение?
— А если нет? Обыск?
— Возможно. Что, они вам дороги?
Бывшая балерина задумалась и сказала:
— Что ж… Я согласна. Но прошу вас сохранить в тайне их содержание.
— Наша обязанность.
Она подошла к шкафу. Долго рылась на полках. Потом произвела тщательную проверку ящиков письменного стола.
И, подавая мне одно письмо, спокойно произнесла:
— Вот. Что осталось. Другие я выбросила… когда он уехал.
У меня возникло большое подозрение. Уж не единственное ли оно?
Когда мы заканчивали процедуру оформления протокола, она вдруг спросила:
— А теперь у меня к вам просьба. Вернее, справочка.
Тут мы спорили недавно, а вы знаете законы… Как можно истребовать с человека долг?
— В договоре указан срок. Вот с момента истечения срока, на который были одолжены деньги, можно и требовать.
— А если договора нет?
— Сумма большая?
— Рублёв пятьсот.
—Нет. Такую можно только по договору. Без договора — до пятидесяти рублей.
Ирина Давыдовна вздохнула. Дураку стало бы ясно, что должник
— Залесский…
Провожала меня Палий любезно. Я надевал пальто перед большим зеркалом, а она, с миной радушной хозяйки, смотрела, как гость покидает её жилище.
Зазвонил телефон в гостиной. Бросив извинительное «минуточку», Ирина Давыдовна упорхнула в комнату.
Ситуация неловкая: вроде одет, можно уходить, да неудобно, не простился. Я вертел в руках перчатки.
И тут, словно призрак, появившийся из вороха одежды на вешалке, возникла передо мной древняя старушка с всклокоченными седыми волосами, и заговорила быстро шёпотом:
— Стыд, стыд какой! Сына моего позорит, имя наше пачкает… Стыд… Его пол-Москвы знает. Память бы о нем пожалела… Мальчишка совсем…
Не успел я и слова вымолвить, как старушка зашаркала прочь, подняв скрюченные руки над головой, как бы защищаясь от удара.
Я обернулся. Ирина Давыдовна не успела переменить гримасу: её красивое лицо исказила злость. Но она быстро справилась с еобой, и я был препровождён к дверям с улыбкой. Надо отметить-весьма натянутой…
Как было прекрасно на улице! Ветер стих. С белого, подсвеченного голубым неоном неба сыпал и сыпал чистый снег, искрился на мостовой, скрипел под ногами. Уютная, красивая Москва, какой я её полюбил за эту вечернюю зимнюю торопливость машин и пешеходов, за усталость дня и предвещение отдыха в своей бетонно-паркетной берлоге.
Я ехал в прокуратуру, на душе было тепло оттого, что дома меня ждёт отец.
Я не стал раздеваться внизу, в гардеробе, а поднялся сразу к себе.
Последние дела на сегодня — звонок к Наде и письмо Залесского к Палий.
У Нади — хронически занято. Я вынул из конверта листок.
«Милая Ириша! Слышишь, как ласково звучат эти два слова? Я прихожу на море, в то самое место, где мы встретились впервые, и называю твоё имя — милая Ириша. Звучит, как прибой в песке… А тебя нет рядом. Ты тогда шутя говорила, что будешь скучать, но я знаю: мы будем вместе.
В какой-то момент я понял, что обязательно к тебе примчусь, потому что моё чувство настоящее. Я не сомневаюсь в этом, прошу не сомневаться и тебя. Через судьбу не перепрыгнешь.
Одного не могу себе простить: я не сумел задержать тебя в Одессе ещё хоть на один денёчек, на самый маленький, но для нас он был бы самым большим и значительным на всем белом свете. Ты сказала, что трудно за несколько дней ощутить гармонию чувств и души, но я ведь понимал: ты проверяла меня.
Милая Ириша! Я не могу представить себе иной любви.
И если уж выкладываю самого себя, раскрываюсь, как ромашка, весь до конца, верь, это оно, самое главное, которое может больше никогда не прийти…»
Темпераментно. Но пошло. Фортиссимо…
«…Ты не только та самая, что я узнал впервые в жизни, для меня ты ещё-чистые российские снега, поля в цветах, прозрачные ручьи. Когда-то я ходил, окружённый этой красотой, но не понимал до конца, как это здорово! Ты заставила меня обратиться к милой природе, к настоящим, добрым, бесхитростным людям. Я понял, что должен находиться среди них, если хочу создать что-нибудь настоящее…»
Вот он, крик о московской прописке. Хотя говорил Ирине Давыдовне Валерий о Севере. Точный ход.
