Екатерина Лесина - Клинок Минотавра
– Вы разозлились, когда в поместье вдруг нагрянули родичи?
– Вы об этих двух неудачниках? Естественно, их приезд не доставил мне особой радости. Да и никому здесь. К сожалению, мой отец был слишком добр, чтобы выставить их прочь…
– Но ваши, скажем так, родичи, подтолкнули вас к решительным действиям. Вы вдруг испугались, что если князь умрет, то вы окажетесь на улице. В милость родни вы не верили.
– А вы бы поверили?
– Когда вы поняли, что они собираются убить князя?
– На кладбище. Я ведь говорила, что мы с Сергеем встречались? В тот вечер я была у него… и мы слышали шум… и видели, как эти два идиота лезли в склеп.
– Не остановили?
– Помилуйте, зачем? Моей матушке там места не нашлось, а эту потаскуху… мне было не жаль, – Елизавета Алексеевна вздернула подбородок.
– Не жаль. Вы, наверное, собирались рассказать князю, кого следует винить в произошедшем, надеялись, что в гневе он все же выставит племянников из дома. Но ему вдруг стало плохо, и доктор обмолвился о больном сердце. Тогда-то и возник ваш план.
– Ваши фантазии весьма занимательны. Или я уже говорила это? Но продолжайте, Натан Степаныч. Знаете, в селе меня тоже считают злодейкой, хотя ничего худого я никому не сделала. И да, тот случай крепко ударил по здоровью Алексея. Я же просто побоялась говорить ему, что совершили злодеяние люди близкие. Он ведь племянников любил… а ну как бы сия новость окончательно подорвала бы его здоровье?
– Какая забота.
– Я очень заботливая дочь.
– Не сомневаюсь… настолько заботливая, что поручила Сергею поговорить с… родственниками. Предложила план… простой план, который подразумевал, что они избавляются от князя и получают поместье. И Петр, и Павел не особо умны, они поверили. Да и выхода иного не имели. Вы же получили людей, на которых, если возникнут подозрения, можно свалить вину.
Елизавета Алексеевна молчала.
Улыбалась и молчала.
Страшная женщина, но если и будет наказана, то не судом человеческим. Натан Степаныч отдавал себе отчет, что она, черноглазая ведьма, чересчур умна оказалась. И единственный пособник ее, который способен пролить свет на происходившее в поместье, будет молчать. Слишком много он теряет… и слишком мало есть у Натан Степаныча, чтобы предъявить серьезное обвинение.
– Ваши сообщники оказались не только неумны, но и неудачливы. К слову, князь не показывал вам своего письма. Вы прочли его сами, имея доступ ко всем комнатам этого дома. Вы же и до завещания добрались, весьма порадовавшись этакой предусмотрительности приемного батюшки. Вы же поили его, подсыпали в еду травы, которые должны были бы подорвать и без того слабое здоровье… вы действовали исподволь, заслоняясь другими людьми, не спеша… наверное, вам нравилось его мучить, верно? И в ту ночь вы знали, что князь пойдет за вами. А за ним – эти двое ряженых… со шкурой и веревочкой своей… и одного я не могу понять, Елизавета Алексеевна, за что вы так его ненавидели?
Ответа на свой вопрос Натан Степаныч не получил.
– Я вам очень благодарна, – сказала княжна с улыбкой. – Вы помогли разобраться в этой ужасной истории… и теперь я могу быть спокойна за душу моего отца… и за вас помолюсь, Натан Степаныч. Долгих вам лет…
Наутро усадьбу пришлось покинуть.
– Что делать будем? – шепотом поинтересовался Гришка, после ночных приключений чувствовавший себя крайне неудобственно.
– Ничего, – также шепотом ответил ему Натан Степаныч. – Вещи собирать и домой…
…Начальству он отчет предоставит. И с Божьей ли помощью или же по воле случая, но виновные наказаны… а княжна… то ли и вправду ошибся он на старости лет, то ли кара ее еще впереди: не судом земным ее судить, а в вышние судьи Натан Степаныч не стремился.
Уезжал он со странным чувством потери, пустоты, которая вдруг появилась в груди, не то чтобы мешая, скорее уж ввергая в непонятную прежде тоску. Все-то вокруг гляделось серым, унылым… и подумалось, что этакая жизнь никчемная не стоит того, чтобы за нее держаться. Возникло почти непреодолимое желание взять револьвер, хороший, наградной, с витою надписью на щечках рукояти, взвести курок и сунуть дуло в рот, разом обрывая пустое свое существование.
Натан Степаныч зажмурился и потряс головой.
Экое диво. Никак и ему, крестьянскому сыну, довелось столкнуться с заморским сплином, сиречь хандрой. Глядишь, был бы послабей и поддался б искушению. Но нет, Натан Степаныч приосанился, кинул взгляд в окно, за которым проплывала череда воздушных березок, и сам себе сказал:
– Жизнь хороша…
– Чего?
– Хороша, говорю, жизнь, когда жить любишь…
Не будет он самоубиваться, глупость сие неимовернейшая, но вернется в квартирку свою, велит хозяйке чаю подать и сядет за стол отчет писать… а может, и не отчет, может, историйку навроде тех занятных, которые издают на серой бумаге… почему бы и нет?
Чай, грамотный, и историек подобных в практике его случалось… важное, что? Драматизму поболее и главного героя сделать не болезненным стариком, а молодым и красивым парнем, допустим, как Гришка… ретивым, опять же… с чутьем и пониманием… и героиню, чтоб роковая женщина, прям как княжна Тавровская, черноглазая, чернокосая и с трагическою судьбой. Людям, как успел понять Натан Степаныч, трагические судьбы весьма по нраву…
Он щурился, слушал мерный перестук колес и сочинял свою историю…
Он не появлялся очень долго, и Анечка почти поверила, что про нее забыли. Она снова и снова мерила камеру шагами. Она трогала платье, выковыривала жемчужинки и считала глотки воды.
Оставалось немного.
Хотелось пить. И есть тоже. В животе урчало… и наверное, это тоже страшная смерть.
Любая смерть страшна.
Анечка умирать не хочет, а хочет домой, к маме… к подружкам, пусть прежде они и казались глуповатыми, ничего-то в жизни не понимающими… к учебе тоже… и просто жить. И когда наверху открылась дверь, Анечка едва не расплакалась от облегчения.
А он пришел не один. Минотавр спускался первым, а за ним шел… тот, другой, который встретил Аню в кафе. Он вел женщину, выкрутив ей руку, и женщина кривилась от боли, но молчала.
Молоденькая. Рыжеволосая. Волосы растрепались, повисли вокруг лица прядками-пружинками, при каждом движении вздрагивают. Тот другой подмигнул Анечке, как старой знакомой.
– Моя, – раздраженно заметил Минотавр.
– Твоя, – мужчина взгляд отвел. – Но что-то ты долго ее держишь… с остальными управлялся быстрей…
– Не твое дело.
Мужчина захихикал и, выпустив руку женщины, толкнул в спину.
– Не мое… конечно, не мое… но со второй ты мне поиграть позволишь?
– Потом.
– Потом… да… потом… потом, Женечка, мы с тобой встретимся и проведем вместе удивительную ночь…
Он отступил к двери, но был остановлен вопросом:
– Игорек, это ведь ты Сигизмунда убил?
Игорек… правильно. Их двое. Игорек выходит на охоту за наивными дурочками, вроде Ани, а Минотавр скрывает лицо под маской.
– Я… – он не стал отрицать. – Сигизмунд – скотина. И папу шантажировал. А шантажисты долго не живут… дураки в принципе долго не живут. И еще любопытные, Женечка.
Он ушел, поднимался по лестнице вприпрыжку и насвистывал что-то себе под нос…
– Я пить хочу, – сказала Анечка, глядя на Минотавра. – И есть… я очень сильно хочу есть… ты забыл про меня, да?
– Нет.
Не плакать. Мужчинам не нравятся женские слезы, и Анечка изо всех сил пыталась сдержаться.
– Не уходи… – она шагнула вперед и почти прикоснулась к его руке. – Пожалуйста, не уходи…
– Я вернусь, – пообещал Минотавр, погладив ее. – Очень скоро. Что тебе принести?
– Не знаю… чего-нибудь… а шоколадку можно? Я очень шоколад люблю…
– Какой?
– Любой.
Безумный разговор, но, наверное, она, Анечка, что-то да значит для него, если Минотавр спрашивает про шоколад. И тогда, выходит, у нее получается…
– Ты… давно здесь? – спросила рыжеволосая, когда Минотавр ушел.
– Давно. Наверное, – Анечка села в свой угол и обняла колени.
Она и рада и не рада была появлению соседки. С одной стороны, не так страшно…
…И он обещал, что скоро вернется.
С другой, а если ему рыжая понравится больше Анечки? Что тогда с Анечкой будет? Нет, нельзя думать о плохом…
– Евгения, – представилась рыжая.
– Аня…
– Меня искать будут. Уже ищут… и найдут.
Она сказала это с такой уверенностью, что Анечка позавидовала. Она тоже хотела верить, что ее будут искать и найдут, но… почему-то не получалось. Наверное, слишком много времени она провела в этом белом подвале.
