Александра Маринина - Фантом памяти
Переданные для предварительной публикации отрывки вызвали фурор, и Муся периодически докладывала мне об очередном представителе прессы, рвущемся взять у меня интервью в связи с резкой сменой мною жанра. Я никому не отказывал, установив для общения с журналистами твердый график: каждый вторник с двенадцати до двух мой литагент мог привезти в санаторий любого желающего, милости прошу.
На мою бесценную жизнь больше никто не покушался, книга писалась легко, физическая форма моя крепла с каждым днем, и я чувствовал себя каким-то новым, немного неизвестным, но совершенно удовлетворенным.
* * *- Знаете, Мария, я не перестаю удивляться тому, как вы не схожи со своей соседкой, - проговорил я, приканчивая несказанно вкусный ужин, которым меня кормила старуха.
Сегодня она была одета в ослепительно белые брюки и нежно-голубой свитер. На шее - три нитки крупного жемчуга, такой же браслет на худом запястье, в мочках ушей - аккуратные небольшие жемчужинки, чуть покрупнее - в кольце на пальце.
- Почему вас это удивляет, голубчик? Кто вам сказал, что люди, живущие по соседству, непременно должны быть похожи друг на друга?
- Я имел в виду другое. Ведь Анна - молодая женщина, у нее есть собственный дом, она не голодает, у нее растут прелестные дети, вокруг нее вьются мужчины. Девяносто девять процентов женщин на ее месте радовались бы жизни. А она все время хмурая какая-то, неулыбчивая, серьезная, выглядит постоянно усталой, словно у нее ни на что нет сил. Вы же, наоборот, одиноки, у вас нет детей и вообще никаких родственников, молодость далеко позади, здоровье наверняка оставляет желать лучшего, - я деликатно пытался обойти слово "старость", - и тем не менее вы полны сил, энергии, радости. Отчего так, а?
- Оттого, дорогой мой, что я умею быть благодарной.
- Благодарной? Кому? И за что?
- Вселенной. Богу. Космосу. Я просыпаюсь утром и с благодарностью думаю о том, что проснулась, что мне подарена возможность прожить еще один день. Я выхожу в сад и благодарю бога за то, что он дал мне возможность увидеть еще один цветок, который вчера еще не распустился, или еще одного птенца, который на рассвете вылупился из яйца. Ко мне пришли гости - и я благодарна им за то, что они пришли, и мы поговорили о том, о чем не поговорили бы, если бы я не проснулась утром. Я умею быть благодарной за все, что происходит со мной. Каждую минуту, на каждом шаге, на каждом выдохе. Вселенная любит тех, кто ее благодарит, и старается дать им еще больше. Ведь она, в сущности, ничем не отличается от людей. Собственно говоря, мы все - это и есть Вселенная.
- Значит, Анна не такая? Она этого не понимает?
- Ну отчего же? Понимает.
- Почему же она не такая, как вы?
- Понимать - не значит хотеть. Понимать - не значит мочь. И не значит уметь.
- Вы хотите сказать, что Анна не хочет быть благодарной?
- Хочет. И умеет. Но не может.
- Почему? - допытывался я, стараясь понять. - Что ей мешает?
- Закон. Она не имеет права. Ей нельзя. Меняем тему, голубчик...
ГЛАВА 13
- И все-таки ты не прав, Корин, - в тысячный раз повторила Муся.
Ее терпение было поистине безгранично. Еще летом Муся принесла мне присланную из Германии по электронной почте и распечатанную с компьютера фотографию Вероники - женщины, в которую я был влюблен и с которой встречался сначала во Франкфурте, потом в Лейпциге. На снимке была прелестная шатенка с яркими глазами, чувственными губами и широкими бедрами. Именно тот женский тип, на который я всегда западал безоговорочно. Неудивительно, что я не прошел мимо нее. Мысли о Веронике не покидали меня все месяцы, пока я находился в санатории, да и потом, когда вернулся домой, я думал о ней каждый день. И с нетерпением ждал начала октября - нашей с Мусей поездки на Франкфуртскую книжную ярмарку, где мне предстояло выступать в рамках официальной программы, а также поучаствовать по просьбе моего издательства в Германии в ряде мероприятий. Были запланированы и две встречи с читателями, одна - с немецкими, вторая - с русскоязычными, которых в Германии довольно много. Кроме того, пользуясь случаем, мы с Мусей собирались пообщаться с моими издателями из Португалии, Греции и Албании: они, издав по четыре моих романа каждый и убедившись, что продажи идут даже лучше, чем они ожидали, хотели заключить новые контракты.
Расписание оказалось составлено весьма плотно, но я постоянно пытался вклинить в него свободное время для встреч с Вероникой. И каждый раз наталкивался на осторожное сопротивление моего литагента:
- Андрей, ты ведь ее не помнишь. Ты не знаешь, что у тебя была такая знакомая. Как же ты можешь с ней встречаться? Откуда ты ее знаешь?
- Ты мне рассказала, - я казался сам себе верхом логичности.
- Но если я знаю про нее, значит, я знаю и про все остальное, в том числе и про то, кто дал тебе координаты Вероники, зачем тебе нужно было с ней встречаться, и к кому ты ездил, получив от нее адреса. Ты подставляешься. Неужели ты этого не понимаешь?
- Глупости, - отмахивался я. - Это слишком сложно.
- Корин, ты потратил столько усилий на то, чтобы всех убедить в своей полной амнезии и, соответственно, в своей полной безвредности, а теперь собираешься одним махом все угробить! Где твоя рассудительность? Где твоя осторожность? Ты хотя бы обо мне подумай, ведь ты и меня ставишь под удар.
Рассудительности еще чуть-чуть осталось, а вот с осторожностью дело обстояло совсем плохо. Ее попросту не было.
- Муся, не гони волну. Да, ты знаешь о том, что я во Франкфурте познакомился с очаровательной женщиной и у нас случился страстный роман. Где и каким образом я с ней познакомился, ты и понятия не имеешь. Ты не обязана этого знать, я тебе не докладываю о каждом своем шаге. Ведь ты же не знаешь, где и при каких обстоятельствах я познакомился с генералом Масловым?
- Не знаю, - покорно согласилась она.
- Ну вот видишь, и о подробностях моего знакомства с Вероникой ты точно так же понятия не имеешь. Перестань дергаться. Все будет хорошо.
- Корин, ты рассуждаешь так, словно плетешь интригу для книги. Беловцева, дескать, ничего не знает, но этому есть объяснение, которое я дам в конце. Это не книга, Андрюша, это жизнь, и никто не станет дочитывать ее до конца, чтобы выяснить, знаю я какие-то детали или нет. Я буду не на допросе у следователя, где смогу дать хоть какие-то объяснения, я буду ходить по улицам и каждую минуту тревожиться о том, что думают и как рассуждают те, кто хочет помешать тебе написать книгу. А для них все будет выглядеть предельно ясно: раз ты встречался с Вероникой, значит, кто-то тебе все рассказал. Раз ты встречался с Вероникой, значит, она может снова дать тебе те имена и адреса, которые дала в прошлом году, и ты снова сможешь встретиться с этими людьми и получить от них информацию. И тогда грош цена всем твоим попыткам изобразить из себя безвредную божью коровку. Неужели тебе в голову не приходит такой простой расклад? Никто ведь не станет интересоваться, сколько и чего ты на самом деле знаешь. Есть малейшее подозрение, что ты опасен, - и все. Тебя опять начнут преследовать.
- Все будет хорошо, Муся, - уверенно отвечал я. - Ты забываешь, что встречаться с Вероникой я буду не в Москве, а в Германии. Никто об этом не узнает.
На этом разговор, как правило, заканчивался, но через несколько дней тема возникала снова. И сейчас, сидя в салоне первого класса в самолете, выполняющем рейс Москва - Франкфурт, мы с Мусей в который уже раз тащили проблему по накатанной дорожке, вдоль которой столбиками стояли ее предостережения и мои уверения в полной безопасности задуманного. Что удивительно: я был при этом абсолютно искренен. Я ни минуты не сомневался, что о моих встречах с Вероникой никто не узнает и никаких неприятных последствий нас не ждет.
Конечно, аргументы моей Пушистой Кошечки были разумны, я не мог этого не признать. Но меня заклинило на этой красотке Веронике, которая, как мне еще в мае рассказывала Муся, любила меня просто-таки без памяти. Ну покажите мне мужика в здравом уме и полной сексуальной потенции, который на моем месте не захочет встретиться с такой роскошной бабой. С женщиной, которая абсолютно соответствует его вкусу и которая к тому же в него влюблена! Хотя бы ради интереса, из любопытства. Покажите, и я признаю себя неправым. Я хотел увидеть Веронику, поговорить с ней, я страстно желал близости с ней. И все слова Муси падали на неблагодатную почву. Переубедить меня ей не удалось. В самолете она предприняла последнюю отчаянную попытку, но отступила перед несокрушимой стеной моей уверенности в благополучном исходе.
Во мне же рядом с уверенностью в собственной неуязвимости уютно примостилась надежда. Я вновь окажусь в той же гостинице, пройду по тем же улицам, встречусь с женщиной, с которой спал год назад, и, может быть, это поможет вспомнить. Может быть, это послужит толчком, тем самым толчком, о котором говорил Бегемот. И мои ожидания были щитом, через который не удавалось пробиться Мусе. Она не могла оспаривать тот факт, что нужно пытаться восстановить память.
