Николай Черкашин - Опасная игра
Измайловский вернисаж, одна из первых и обширнейших московских толкучек, разительно напоминал послевоенный немецкий «шварцмаркт», каким его представлял себе Еремеев по рассказам отца. Продавали все и продавалось все, как будто на аллею старого парка вытряхнули содержимое всех московских чуланов, лавок старьевщиков, музейных запасников, художественных студий, книжных развалов, армейских цейхгаузов, церковных ризниц…
Глаза разбегались.
Молодой человек артистического вида примерял пластиковые маски с хрущовской лысиной, сталинскими усами, брежневскими бровями, горбачевской «кляксой». При этом мастерски копировал то грузинский акцент, то генсековское косноязычие.
— Наше дело правое — сажат левих!
— Верной дорогой идете, товарищи!
— Дарагия друззя… Я глубоко удвлетворен достижениями сисисьних стран…
— Кукуруза — это масло, молоко и мясо!
— Дорогие товарищи! Процесс уже пошел в русле нашего консенсуса, и мы держим руку на пульсе.
— Дарагия друззя…
Парень в парадной генеральской шинели жонглировал офицерскими фуражками — авиационными, флотскими, танкистскими, пехотными.
Седоусый дед отчаянно дудел в помятый пионерский горн, предлагая «струмент» за бутылку водки.
Семилетний школьник выставил на продажу свои автомобильчики, плюшевого Мишку и старика Хоттабыча с длинной синтепоновой бородой, в загнутоносых парчевых туфлях.
— Дурдом на прогулке! — изрек Тимофеев, оглядывая торжище.
Они пошли по самоварным, иконным, посудным, книжным рядам, разбившись на пары.
У Еремеева защемило сердце, когда он увидел бабусю, продававшую свои очки, пачку грузинского чая и глиняный вазончик со столетником.
— Сколько за все это, мамаша?
— За все? — переспросила старушка, не веря в свое торговое счастье.
— За все, — подтвердил Еремеев, вынимая бумажник.
— Десять тыщ, — бабуся зажмурилась от чудовищности запрошенной суммы и тут же, чтобы не спугнуть странного покупателя, которому в одночасье понадобились ее очки, грузинский чай и целебный столетник, поспешно добавила: — Хорошему человеку и за пять отдам.
Он положил ей пятьдесят тысяч и, круто развернувшись, пошел прочь.
— Эй, мил-человек, да ты не ту бумажку-то дал, — догнала бабуся. — Глянь нулей-то сколько. Обознался малость.
Еремеев прибавил шагу, пряча от старухи, от всех навернувшиеся на глаза слезы.
Бабка вдруг поняла, что это не покупка, а подаяние.
— Ну, возьми хоть столетничек-то, сынок! — упрашивала она, протягивая вазончик. — Возьми, не обижай, Христом Богом прошу. Живое лекарствие, подлечишься когда, а?
Еремеев не оборачиваясь, схватил горшочек и отчаянно ввинтился в толпу, едва не потеряв Татевосяна.
Суеверный, как и все моряки, суеверный вдвое после Афгана, он потом часто вспоминал эту бабусю, подозревая в ней существо сказочное и даже волшебное, ибо только с ней связывал, как отклик судьбы на душевный порыв, свою фантастическую удачу в тот день. Хотя, если быть точным, то первым увидел заветное яйцо Татевосян. Это он подозвал Еремеева к лотку дородной с кубическим бюстом тетки.
— Не твое? — кивнул он на складной туристский столик, где в толчее матрешечных лениных, сталиных, брежневых, ельциных благородно поблескивало темное серебро вычурной оправы каменного яйца. Он же, Татевосян, первым взял вещицу в руки и открыл вершину яйца: под малахитовым колпачком взблеснули золотые крестики серебряного храма.
— Сколько просишь? — спросил он тетку шепотом, от волнения перехватило горло.
— «Лимон», — ответствовала тетка, трубно сморкаясь в ситцевый фартук.
— Не много ли? — возмутился Татевосян. Но Еремеев поспешно оттеснил его.
— Беру! Без разговора!
Но тетка попалась дурная.
— Ты чегой-то мне суешь? Каки-таки доллары? Ты мне «лимон» рублями давай, а энти ты еще кому нарисуй.
Дело принимало неожиданный оборот. Договорились, что Татевосян посторожит яйцо, а Еремеев быстро сгоняет в обменный пункт.
— Тока, если покупатель найдется, — предупредила тетка, — я ждать не буду!
Ювелир не отходил от лотка, сторожа яйцо по-птичьи тревожно и зорко. Время от времени он брал его в руки и изучал профессиональным оком.
— Ты это, смотри не сломай! — косилась на него тетка.
— Да тут крестик погнут, я его выпрямлю.
Татевосян повернул золотой крестик на одной из главок храма, и тот вдруг легко и пружинисто выпрыгнул, точно ключ из замка с секретом. Основание креста, сидевшее в главке, было иззубрено тонкими пропилами и состояло из полудисков различной толщины.
— Сломал! — ахнула торговка. — Как человека просила!
Татевосян быстро вставил крестик и довернул его до места.
— А ну, давай взад! И греби отсюда! Вот черноты на нашу голову понаехало! Канай отсюдова, щас милицию позову!
Обескураженный ювелир отошел в сторону, не сводя глаз с малахитового яйца. Как на беду подошел иностранец.
— Сколько? — спросил интурист, беря в руки творение Фаберже.
— Лимон, батюшка, один лимончик, — залебезила тетка.
— Лемон? — поразился покупатель. — Шютка?
— Какая же тут шутка. Я не шучу. Цена твердая: одно яйцо — один лимон. Два яйца — два лимона, — растолковывала она непонятливому иностранцу на пальцах.
— Поньял, поньял!.. — радостно закивал покупатель. — Я дам тибе три лимона.
— Три много. Куды мне. И двух хватит.
Татевосян похолодел от ужаса: заветная вещица уплывала из рук. Еремеев безнадежно запропастился…
Иностранец полез в сумку и достал три великолепных нежно-желтых лимона.
— Я могу тибе дат грейфрут в добавок.
Все вокруг зашлись от смеха. Смеялась и тетка, смеялся Татевосян, смеялся зачем-то и сам иностранец…
К счастью, брать немецкие марки теща Кубика Рубика тоже отказалась, а миллиона российских рублей при себе у немца не оказалось.
— Давай, поменяю! — предложил небритый тип в кожаной кепке.
— Нет, нет, — кинулся на него ювелир. — Я меняю. Мы уже договорились!
Иностранец опасливо посмотрел на них обоих и благоразумно отчалил.
— Ты, гнида, чего в чужие дела суешься? — зло сощурился меняла. — А ну идем, поговорим…
Только появление Еремеева спасло Татевосяна от крутой разборки. Тетка долго пересчитывала свой миллион, и яйцо наконец перекочевало в еремеевский «дипломат».
В машине, поджидая Тимофеева с Артамонычем, они разглядывали покупку. Все крестики — четыре на главках и пятый на куполе — под пальцами ювелира покинули свои места.
— Яичко-то хоть и не золотое, но не простое! — Татевосян покачал вынутые крестики.
— Что это?
— Это модуляторы микронных частот. Радиоволны таких частот обладают сверхмощной проницаемостью. Для них «прозрачно» все… Я сам когда-то такие штуки делал в институте радиофизики. А теперь вот дельфинчиков продаю. У меня тут свой дельфинарий…
«Виварий!» — по ассоциации вспыхнуло в мозгу Еремеева. Виварий. Точно такой же ребристый стерженек был в руках у Германа Бариевича перед тем, как замертво свалилась белая мышь…
Радиоуправление вшитыми капсулами на микронных частотах…
— Ты можешь сделать точные копии этих крестиков? — спросил он ювелира.
— Могу. Гальванопластика и…
— К завтрашнему утру успеешь?
— Постараюсь!
Подошли наконец Тимофеев с Артамонычем.
— Вот оно коко с соком! — не удержался похвастать Еремеев. И малахитовое яйцо снова пошло по рукам.
Запиликал вызов радиотелефона. Еремеев снял трубку.
— Олег Орестович? Как дела?
— Лежу на верном курсе. Думаю, завтра будут результаты.
— Лежите да не залеживайтесь. Вам придется решать две задачи как одну. Вы где?
— В Измайлово.
— Давайте ко мне. Отвезете меня в Засенежье.
— Есть.
Еремеев выключил аппарат. На коротком совете решили действовать так: Тимофеев с Артамонычем отвезут яйцо на яхту, а Татевосян за ночь сделает золотые копии крестиков-модуляторов.
* * *Туча, поглотившая солнце, вдруг пролилась горячим оранжевым светом, и мокрое шоссе вспыхнуло слепящим блеском. Еремеев сбросил скорость и опустил светофильтры.
«У тебя есть палочка! — надрывалась бойкая певица. — Палка-выручалочка! Выручи меня, выручи меня…»
— Выключите эту дрянь! — раздраженно бросил Герман Бариевич и сам же выключил приемник. — Не могу сосредоточиться… Олег Орестович, вам придется две задачи решать как одну: искать покражу и обеспечивать деловые переговоры. Мне нравится ваша идея провести их на яхте. Как ваш пароход? Шестерых держит?
— Пассажировместимость до десяти человек.
— Никого лишнего не должно быть. Вы, я, Леон Игоревич и трое моих представителей. Я уже дал команду Ковальчуку готовить дружескую трапезу. Если он сегодня забросит кое-что из вин и продуктов, там будет кто-нибудь, чтобы принять и разместить?