Гийом Апполинер - Детектив и политика. Вып. 1
Молча стояли они среди весело суетящихся отдыхающих.
И потерянно.
16
Он нажал на клавишу. Текст на экране изменился. Компьютер желал знать, что интересует потребителя — предметный указатель или картотека имен.
Архивариуса интересовали имена. Он быстро набрал имя и фамилию разыскиваемого. Ответ не заставил ждать.
«Фос Отто, род. 21.03.1903, род. 12.09.1901».
— Начнем с первого, — пробормотал Меерманн и сразу же потерпел неудачу.
«Фос Отто, род. 21.03.1903, торговец мелочным товаром, без постоянного места жительства».
Он начал сначала и набрал номер два.
«Фос Отто, род. 12.09.1901, один из руководителей организации СА в Бохуме. Звание: штандартенфюрер, принадлежал к высшим кругам НСНРП, участвовал в передаче власти в 1922 году».
Меерманн язвительно вздохнул:
— И кто только придумывает подобные формулировки?
Он раскрутился на вертящемся стуле, пригладил рукой рассыпающиеся свежевымытые волосы и состроил забавную гримасу.
Из стопки бумаг на полке он выудил брошюру и полистал ее.
— Вот. Послушайте. Отряды штурмовиков маршировали по городу, охраняли вход в ратушу и контролировали движение на Аллеештрассе. Штандартенфюрер Фос и крайсфюрер Рименшнайдер направились с группой штурмовиков к бургомистру. Они потребовали, чтобы тот подал в отставку. Переговоры затянулись. Около двенадцати часов Фос и Рименшнайдер появились на балконе магистрата и объявили, что бургомистр отставку подписал. Начальник штурмовиков Фос заявил также одному из журналистов, что они не потерпели бы бургомистра Рюра больше ни дня.
— А почему нацисты были так настроены против него? — спросила Улла.
— Потому что он отказался вступить в нацистскую партию. Доктор Рюр был консерватором до мозга костей, но мать у него была еврейка. Вскоре после «отставки» его арестовали — за якобы имевшее место присвоение общественных средств. Через три месяца им пришлось выпустить его на свободу. Он не пережил всего этого и покончил самоубийством.
Улла молча смотрела на экран.
— А что же с Гибралтаром? — спросила она наконец. — Там ведь тоже был этот Фос.
— Об этом известно слишком мало. По существу, лишь то, что рассказал нам ваш дед. Точнее… — Меерманн потер кончик носа. — Была еще статья в окружной газете нацистов. Репортаж о дне в учебном лагере штурмовиков. О заключенных там, разумеется, ни слова, лишь о самоотверженной деятельности штурмовых отрядов Бохума во главе с штандартенфюрером Фосом.
Перед мысленным взором Уллы встала заброшенная шахта. Деду было тогда около двадцати. Сколько сейчас Джимми. Она представила, как штурмовики в коричневых рубашках набрасываются на юношу в черном мотоциклетном комбинезоне.
— И куда он делся, когда кончилась война? — спросила Улла.
Меерманн еще раз внимательно изучил текст, выданный компьютером.
— В памяти машины больше ничего нет. Наша программа охватывает период лишь до 8 мая 1945 года. Дальше мы пока не продвинулись. Быть может, через год-два нам удастся…
Улла сочла подобную перспективу малоутешительной, но не показала виду, чтоб избежать лишних вопросов архивариуса.
Быть может, с другими им повезет больше.
Меерманн уже набрал фамилию и имя.
«Аугсбургер Карл, род. 18.12.1908, профессия: чиновник юстиции. В 1929 году уволен из прусской полицейской службы за враждебные республике акции, сотрудник разведки в штурмовых отрядах, обергруппенфюрер».
Улла прочла скупые данные на экране.
— И больше вы ничего о нем не знаете?
Меерманн снова скорчил гримасу.
— Не совсем так, — вздохнул он, — была еще история с Раутенбергом и Шмицем.
— Ну и?
Меерманн закатил глаза.
— О ней я не могу больше слышать. На выставке, посвященной нацистскому периоду в Бохуме, я по меньшей мере раз шестьдесят рассказывал об этом школьникам.
— Ну ради меня, — притворно сладким голосом проговорила Улла и посмотрела на Меерманна, склонив голову набок.
— Хорошо, — вздохнул тот. — Раутенберг и Шмиц, повествование шестьдесят первое. Раутенберг был руководителем социал-демократов в Бланкенштайне. Его семья подвергалась постоянным преследованиям со стороны штурмовиков. Поэтому он отправился на Херманнсхоэ, чтобы подать жалобу. Он ведь еще верил в закон и порядок. На Херманнсхоэ доставили тогда двух молодых социал-демократов, Хайни Шмица и Вилли Деппе. В соседнем помещении пытали двух молодых коммунистов с Мольткеплац. Шмиц даже не мог узнать их в лицо, у обоих вместо лица кровавая масса, одного он потом признает по голосу. Аугсбургер, считавшийся у них специалистом по допросам, приказывает коммунистам избить социал-демократов. Те отказываются. Тогда штурмовики сбивают Шмица и Деппе с ног, жестоко избивают, награждают пинками. Когда те снова оказываются на ногах, им суют в руки плеть. Ею должны отхлестать коммунистов. Оба отказываются взять плеть в руки. Тогда всех четырех утаскивают в соседнюю комнату, там находится Раутенберг. «Это один из ваших начальников, он заслужил хорошую взбучку», — орет Аугсбургер и приказывает всем четверым избить Раутенберга. Никто не трогается с места. И опять штурмовикам приходится самим делать их черное дело. Они вымещают свою злость на Шмице, насильно открывают ему рот и набивают крысиным ядом, потом под дулом револьвера заставляют проглотить эту дрянь. Вечером его отпускают. Все тело у него в кровоподтеках, раздулось до неузнаваемости. В больнице так и не удается вывести из организма яд. Через десять дней страшных мучений Хайни Шмиц умирает. Нанятый его родителями адвокат добивается вскрытия. Заключение: полное поражение внутренних органов.
Меерманн замолчал, поднялся, подошел к окну и глотнул минеральной воды.
— А эти два коммуниста… — тихо сказала Улла. — Вы не знаете, как их звали?
— Ваш дед ведь тоже жил на Мольткеплац, так?
Улла кивнула.
— И в то время он тоже находился на Херманнсхоэ.
Меерманн задумался.
— В интервью он ничего об этом не говорит. Да и коммунистов на Мольткеплац было больше, не только два человека.
И все-таки мысль засела в голове Уллы. Дед пережил так много, почему он должен рассказывать обо всем сразу в одном интервью? Ей вспомнилась беременная женщина, искавшая на Херманнсхоэ мужа. У нее было ощущение, будто кто-то стиснул обручем грудь, трудно стало дышать.
— А откуда вы так хорошо знаете эту историю? — спросила она архивариуса, заставив себя отвлечься от страшной картины.
— Из воспоминаний других заключенных, — ответил тот и снова глотнул воды.
Улла сидела на стуле, предназначенном для посетителей, и думала, что взвалила на себя непосильное бремя. Она ухватилась за конец ниточки, которая, как ей казалось, должна вывести на мужчину в белом «мерседесе». А теперь перед нею огромный клубок, в котором и та ниточка затерялась. Она понятия не имела, как отыскать ее снова.
Должно быть, Меерманн что-то понял.
— Один дельный совет я мог бы вам дать, — ободряюще сказал он. — Адвокат Книппель. В тридцать третьем он вел дело Хайни Шмица, точнее, его родителей. Год спустя эмигрировал в Англию. В сорок пятом вернулся вместе с английской армией переводчиком. Мы познакомились на выставке, он лишь несколько лет назад окончательно переехал из Англии. Я дам вам его адрес.
Он порылся в ящике письменного стола и протянул визитную карточку.
— Подождите, — сказал он, увидев, что Улла прячет ее в сумочку, — адрес мне еще понадобится. Я хочу взять у него интервью.
Меерманн подвинул ей листок бумаги.
Она взглянула на карточку, облокотилась на стол и записала: «Рудольф Книппель. Barrister at law.[6] Федельштрассе, 52, Бохум, 4630, ФРГ».
Все это время архивариус рылся на письменном столе, пока наконец не нашел, что искал.
— У меня есть для вас еще кое-что. Текст записанного интервью готов. Я велел сделать копию и для вас.
Его молодые карие глаза смотрели весело, он широко улыбнулся и протянул ей текст.
Приятный человек, подумала Улла, поблагодарила и вышла.
17
Дорога стала уже. Кустарник хлестал по кабине грузовика. Еще несколько метров, и они на месте. Джимми съехал вправо, чтобы можно было откинуть борт, и остановился.
— Ни метром дальше, — сказал он.
Улла открыла дверцу и протиснулась между кустами и кабиной. Мать внимательно наблюдала за ней, потом взглянула на свое платье и выкарабкалась из кабины с противоположной стороны.
До тридцатого сентября необходимо было освободить квартиру деда, иначе пришлось бы внести плату и за октябрь.
— Ноги моей не будет в этом бараке, — заявил Эрих Шульте, когда жена показала ему письмо домовладельца.
— Выходит, я одна должна заниматься всем этим?
