Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей
- Боже мой! Какой же я остолоп! Как я не догадался! - простонал Шредер и вдруг перешел в наступление: - Ну и что? Не забывайте, что мы сейчас в Испании, у которой с Румынией нет никаких отношений.
- Между полициями есть - это во-первых. А вовторых: как только прошлое Григоре Кокулеску станет известно не только мне, ваша карьера дирижера закончится. На ваш текущий счет в венском банке будет наложен арест, все контракты, это совершенно ясно, будут объявлены недействительными... Вас устраивает такая перспектива?
- Чем же я могу исправить положение? Насколько я понимаю, у вас есть планы относительно меня
- Вот это деловой вопрос!
Шульц снова сел и придвинул свое кресло так, что колени собеседников соприкасались.
- Вы не ошиблись, исправить положение можно. И совсем недорогой ценой. Просто дружеская услуга, которую вы нам окажете: направляясь в Москву, захватите несколько сот пластинок с записью собственного репертуара, других модных песенок и... чистого текста.
- Вы сошли с ума! Наш багаж проверяют в таможне! Что, если...
- Вы немного растерялись и потому утратили здравый смысл! Разве может показаться странным, что оркестр везет с собой пластинки со своим репертуаром? О соответствующих ярлыках обещаю позаботиться!
- И я должен распространять эти пластинки... там? - прошептал Шредер так тихо, словно уже сейчас боялся, что его подслушают, и делая ударение на слове "там".
- Упаси боже! Вы персона грата, к вам будут прикованы тысячи глаз... Ваше дело провезти багаж, а распространять будет другой человек, который поедет вместе с вами.
- Советскому посольству в Австрии уже переданы списки всех оркестрантов и документы, необходимые для получения виз, так что...
- Не страшно. Перед самым отъездом вы женитесь!.. Вам лично не откажут еще в одной визе. Что поделаешь - свадебное путешествие.
- Я? Женюсь? Вы шутите? - У Шредера даже глаза полезли на лоб от удивления и возмущения.
- Я считаю это наилучшим выходом! Самым безопасным! Советское правительство, безусловно, разрешит такому человеку, как вы, прибыть на гастроли вместе с молодой женой. А она знает, что делать... Брак, конечно, придется оформить по закону. И как можно торжественнее. Ну, а как только закончатся гастроли, разведетесь. В наше время этим никого не удивишь. Одобряете такой план?
- А кто же эта... моя будущая жена?
- Не волнуйтесь, мы учли ваш артистический вкус: очень эффектная молодая особа. Для вас даже слишком молодая - ей около двадцати.
- И я должен содержать ее в дороге, во время гастролей, покупать туалеты?
- А вы не из щедрых! Согласитесь, что мы могли поставить вопрос именно так.
- Я понимаю. Я только хотел...
- Спешу вас успокоить. Деньги мы ей дадим!
Шредер, который только что чуть не умирал от страха, снова обрел уверенность.
- Обращаю ваше внимание, что мое имя как артиста тоже чего-то стоит!
- Я думал, вы им не спекулируете!
- О, герр Шульц, как вы могли такое подумать?! Но кое-какие затраты, связанные с риском...
- На затраты, связанные с риском, - улыбнулся Шульц, мы вам можем выдать самое большее пятьсот долларов.
- Вы думаете - этого достаточно?
- Вы наглец, Григоре Кокулеску!
- Я артист и не разбираюсь в делах!
- Вы бывший сотрудник сигуранцы и отлично знаете, чем пахнут деньги!
- Не возражаю, не возражаю против пятисот.
- Так бы сразу... Кажется, договорились обо всем?
- А задаток?
- Вы больше чем наглец, Григоре Кокулеску!
- Вы в курсе всех моих дел и знаете, в каком я сейчас положении. Поверьте, только это...
- Хорошо! Пишите расписку на двести! Остальные триста вам передаст из рук в руки, и снова под расписку, Нонна уже в Москве.
- Какая еще Нонна?
- Странно! Вы до сих пор не поинтересовались именем вашей будущей жены. Вы так равнодушны к женскому полу?
- Я должен сначала увидеть свою невесту, а тогда уж решить, стоит ею интересоваться или нет. Когда вы меня осчастливите?
- Очень скоро. Почти тотчас после моего ухода. Сегодня же пригласите ее в ресторан. И вообще всячески афишируйте ваше ухаживание. Понятно?
- Придется.
Едва кивнул головой, Фред Шульц вышел.
Артур Шредер аккуратно пересчитал полученный аванс и спрятал его в ящик стола. С минуту он сидел молча, словно собираясь с мыслями, потом вскочил со стула и подбежал к трюмо. Теперь он наклонился к нему так близко, что чуть ли не касался носом стекла.
- Ничего, ничего похожего, если бы не эта проклятая шарлатанка Лебек! воскликнул он в отчаянии и тотчас прикрыл рот рукой.
В дверь кто-то тихонько, но настойчиво стучал.
Артур Шредер быстро пересек комнату, открыл дверь. Подсознательно он ожидал еще какой-либо неприятности. Но на сей раз судьба была к нему более благосклонна: на пороге стояла смуглая хорошенькая девушка.
- С кем имею честь?
- Нонна Покко! В будущем Нонна Шредер. Вам не кажется, что обрученным давно пора познакомиться?
Еще не опомнившись от всего пережитого. Шредер молча отошел в сторону.
Легко ступая и весело улыбаясь, Нонна вошла в комнату.
В это время в машине, только что отъехавшей от гостиницы, между двумя ее пассажирами шел разговор:
- Он сразу согласился?
- Шредер трус и скупердяй, герр Нунке. Согласился и взял деньги. Вот расписка в получении задатка.
- Вы молодчина, Фред!
- Я тоже очень доволен. Это поможет осуществить весь мой план.
- Дай бог! - искренне ответил Нунке. О, он бы не молил о выполнении плана Гончаренко-Шульца, если бы знал, в чем он заключается.
ОСТРОВОК СРЕДИ ТРЯСИНЫ
Направляясь к вилле Агнессы Менендос, Григорий Гончаренко всякий раз спрашивал себя, не предает ли он память Моники. Женщины эти были такие разные, не похожие друг на друга, а между тем - Гончаренко ясно ощущал это играли в его жизни очень схожую роль.
Когда-то, встречаясь с Моникой в далекой теперь Франции, Григорий словно очищался от грязи взаимоотношений с такими, как Заугель, Кубис и им подобными мерзавцами.
Именно душевная чистота Моники привлекала Генриха фон Гольдринга.
Конечно, во Франции ему было значительно легче. Он словно обрел целительный источник, восстанавливающий силы, рождавший вдохновение.
Да и вообще там все было иначе. Он жил отдельно от своих так называемых однополчан и порой мог отгородиться от них крепкими стенами своей комнаты.
Там у него были друзья: искренний, открытый Карл Лютц, безгранично преданный Курт - настоящий надежный помощник. Была, наконец, мадам Тарваль, относившаяся к нему с материнской заботливостью... Во Франции Григорий чувствовал у себя за спиной отряды маки, действовавшие поблизости в горах, к которым можно было уйти в случае смертельной опасности. А главное - была Моника. Неповторимая, незабываемая! Здесь, в Испании, у него никого нет. Ни единой живой души. Живет он в боксе при школе и обязан молча подчиняться суровому распорядку, установленному Нунке: даже дверь держать незапертой, чтобы дежурный мог войти в любую минуту. И заходят, шарят по ящикам, проверяют, не выключен ли подслушиватель, установленный с ведома, но, конечно же, без согласия жильца.
Нунке ввел своеобразную практику для учеников класса "А": наблюдать за своими воспитателями и преподавателями. Те были предупреждены о слежке, но кто именно контролирует каждый их шаг, они не знали, и это очень нервировало. Каждый понедельник Фреду, как и всем другим его коллегам, дежурный приносил сводку за неделю, составленную учениками: кто и что делал в такой-то час, куда ходил, с кем разговаривал. Когда Фред впервые выехал один в Фигерас, каждый его шаг был зафиксирован, каждая минута пребывания в городе учтена. Практикант, например, абсолютно точно знал, сколько чаевых герр Шульц дал официанту в ресторане, сколько - чистильщику сапог на улице. Такие сводки разбирались на лекциях и засчитывались ученикам как зачет. Только во время разбора становилась известна фамилия практиканта, составлявшего сводку.
Во всей школе не было человека, с которым Фреду хотелось бы просто поговорить. Он знал, что ни от кого не услышит свежей, оригинальной мысли о новом в науке, об открытиях в астрономии или физике, об интересной книжке. Все будет трактоваться лишь с точки зрения потребностей разведки.
Да и можно ли мечтать об интересной беседе, если после одного только рукопожатия Нунке, Воронова и особенно Шлитсена хочется немедленно вымыть руки
И только вилла Агнессы Менендос - единственное место, куда можно сбежать и хоть немного отвлечься.
Правда, и с Агнессой нельзя быть вполне откровенным и чувствовать себя свободно. Ведь она тоже враг, пусть не по убеждениям, а лишь в силу собственной неосведомленности, легковерия, экзальтированности.
Бедную женщину вырвали из привычной среды, опутали сетью ложных идей, обманули, изолировали от мира. Она не любит Россию, считая ее безбожной и называя всех русских жестокими и злыми. Ее убедили, что это сторонники красных расправились с ее мужем, сделали дочь калекой, и Агнесса их ненавидит всем сердцем.
