Валерия Вербинина - Ветреное сердце Femme Fatale
– Сударыня, вы вернули меня к жизни! – то и дело повторял он. – Если бы вы знали, что вы для меня сделали!
Севастьянов был бы невыносим, если бы не был так счастлив. В поезде он строил планы, что сделает для Натали, какие подарки ей приобретет…
– Мы уедем жить в столицу, – говорил Степан Александрович, – непременно в столицу. Довольно с нас провинциальной глуши… Настоящая жизнь может быть только в Петербурге! Я поступлю на службу, стану работать, Натали выздоровеет, и все будет хорошо!
Мужчина вертелся на месте, постоянно спрашивал у кондуктора, сколько станций еще осталось проехать, ходил взад-вперед по вагону – словом, не мог сдержать обуревающей его радости.
– Что вы знаете о Ялте? – спросил он у Амалии, когда все варианты подарков ненаглядной Натали были наконец исчерпаны.
Молодая женщина пожала плечами.
– Я знаю, что виноград там дороже, чем в Гельсингфорсе[40], – довольно сдержанно ответила она.
Но Степана Александровича не интересовали такие прозаические мелочи. Он был уверен, что Ялта – замечательный город, что юг Франции, который предпочитала Амалия, не идет ни в какое сравнение с крымскими красотами. Спутник нашей героини говорил, не умолкая, захлебываясь словами, стал даже цитировать каких-то поэтов… Все это было трогательно, но в конечном счете уже и начало раздражать Амалию, которая куда охотнее осталась бы сейчас наедине со своими мыслями.
Почему, почему она так ошиблась? С чего вдруг решила, что скелет в лохмотьях шали именно останки бренного тела Натали Севастьяновой, урожденной Лапиной? Шаль, обувь, кольцо…
«Черт возьми, – сердилась про себя Амалия, – да тут бы и сам Видок решил, что найденный труп – жены Степана Александровича! Скелет был определенно женский. И вещи…»
Да, баронесса сердилась. Потому что была всего лишь человеком, хоть и не таким, как все. И, как и все люди, даже те, что не походят на остальных, она не любила ошибаться и попадать впросак.
Наконец и утомительная поездка подошла к концу, путешественники прибыли в Ялту. Амалия хотела прежде всего найти гостиницу, но Севастьянов не желал ничего слышать. К Натали, только к Натали! Он купил по дороге огромный букет роз, забежал в ювелирный магазин, а когда вышел оттуда, приказчик проводил его до самого порога и несколько раз низко поклонился. Судя по всему, Степан Александрович определенно решил разориться.
Амалия отправилась в полицию и предъявила подписанное Зимородковым письмо, в котором местным властям рекомендовалось оказывать ей всяческое содействие. В полиции она узнала, что мадемуазель Лапина проживает в пансионе «Магнолия», но что ей, судя по всему, придется скоро оттуда съехать – хозяйка жаловалась, что женщина не платит уже несколько месяцев, да и ее болезнь отпугивает других жильцов.
Амалия не стала передавать эти подробности Севастьянову, но, когда он увидел грязное, запущенное здание «Магнолии», он и сам о многом догадался. У равнодушного толстого лакея они узнали, в какой именно комнате проживает Наталья Георгиевна, и Севастьянов, забыв все приличия, взлетел вперед Амалии по лестнице, как влюбленный мальчишка.
– Она последние дни с постели почти не встает, – сообщил лакей Амалии. – И кашляет, и кашляет… Известное дело – чахотка. Столько народу от нее мрет…
– А что доктор Ферзен? – спросила молодая женщина мрачно. Она сразу же вспомнила свои собственные скитания по санаториям в последнее время, и замечание пышущего здоровьем лакея ей не понравилось.
– А что доктор? – пожал плечами тот. – У нее денег почти не осталось, позавчера вон в ссудную кассу последнюю брошку заложила… Скоро хозяйка ее за дверь выставит, помяните мое слово.
«Хорошо, что Севастьянов не слышал его слов, – подумала Амалия, поднимаясь по лестнице. – Иначе… иначе даже письмо Зимородкова не помогло бы, а этому мордатому малому солоно бы пришлось».
Она сразу же увидела Степана Александровича. Тот стоял у отворенной двери комнаты, опустив букет и как-то неловко привалившись плечом к створке, и по его лицу Амалия сразу же все поняла.
– Это не она? – тихо спросила баронесса, подходя к Севастьянову.
Из комнаты донесся кашель. Мягко, но вместе с тем решительно Амалия отодвинула Степана Александровича в сторону и вошла. Глаза лежащей на кровати светловолосой женщины тотчас же обратились на нее, и в них Амалия увидела мелькнувший и тотчас же исчезнувший испуг.
– Здравствуйте, сударыня, – очень вежливо произнесла наша героиня. – Мы ищем Наталью Георгиевну Лапину.
6
– Я вас слушаю, – с вымученной улыбкой ответила женщина. Судя по лицу, ей было лет тридцать пять. – Что вам угодно?
– Это не она! – взвился Севастьянов. – Я же говорю вам… Некоторое сходство есть, но это не она! Я готов поклясться… Что же я, не знаю своей жены?
– А… – протянула женщина с непонятной интонацией. – Вот вы, значит, какой… Выходит, вы и есть Степан Александрович?
– Вот видите! – возмутился Севастьянов. – Она даже не знает, кто я! Это… это издевательство какое-то! Насмешка!
– Пожалуйста, не надо кричать, я плохо переношу шум, – тихо попросила больная и зашевелилась, поудобнее устраиваясь в постели. – Должна сказать, по письмам Наташи я вас примерно таким и представляла.
– По письмам Наташи? – Степан Александрович, казалось, не верил своим ушам.
– Моей сестры, – пояснила женщина с грустной улыбкой. – Она была вашей женой.
– Постойте! – вмешалась Амалия, у которой голова пошла кругом. – Вы… вы сестры?
– Единокровные, – уточнила больная. – Я старшая, она младшая. Отец наш… – Женщина вздохнула. – У него было несколько жен.
– И вы носите одинаковое имя и отчество?
– Да. Отец нас назвал в честь своей матери, которая рано умерла. И меня, и Наташу. Каждый раз, встречая новую женщину, он верил, что это навсегда. Только… только потом понимал, что все не так, и находил себе другую. – Наталья Георгиевна снова вздохнула. – Интересно, что с ним стало? Я не видела его… четверть века, наверное. Может быть, он уже умер, не знаю…
Она закашлялась, кашель перешел в настоящий приступ, тело больной стали сотрясать судороги.
– Подайте, пожалуйста… – она указала глазами на платок, и Степан Александрович, спохватившись, передал его ей.
Амалия вошла в комнату и затворила дверь.
– Значит, именно вы писали мне письма от ее имени с просьбой о деньгах? – спросил Севастьянов.
Больная грустно улыбнулась и кивнула.
– Да. Сознаюсь, это было нехорошо, но… Мне пришлось нелегко, банк лопнул, и я потеряла все свои сбережения. Квартиру в Париже пришлось продать…
– Постойте, – вмешалась Амалия. – Получается, что… Значит, вы – Дельфина?
«Дельфина, Эльвира, мадам Лорансен, фрау Патт… – пронеслась в голове Амалии череда имен. – И как же я не сообразила, что patte по-французски – лапа? Как не догадалась навести более подробные справки о родственниках Натали?»
Больная кивнула, не сводя глаз с молодой женщины, стоявшей у двери.
– И вы жили в Париже еще в прошлом году?
Снова кивок.
– Все ясно, Степан Александрович, – проговорила Амалия. – Вот почему Любовь Осиповна утверждала, что видела в Париже вашу жену. Она видела ее сестру, которая быстро проехала мимо, и приняла ее за Натали. Да, вот теперь все ясно…
Но на самом деле ничего еще не было ясно.
– Скажите, вы переписывались с вашей сестрой? Дело в том, что она исчезла. И мы… мы нашли ее тело.
– В воде? – спросила Наталья Георгиевна.
– Откуда вы знаете? – поразился Севастьянов.
Больная отвернула лицо к стене и тихо проговорила:
– Она мне снилась. Несколько раз. Я видела, как Наташа тянет ко мне руки откуда-то из-под воды, и лицо у нее было такое белое… Когда сон приснился мне первый раз, я поняла, что ее больше нет в живых.
Женщина всхлипнула и вытерла слезы. Степан Александрович стоял, сжимая в руке букет, и по его лицу Амалия видела, что он не на шутку потрясен.
– У вас нет вазы? – спросила баронесса, оглядываясь. – Для цветов… Ну ничего. Степан Александрович, сходите, попросите вазу… И скажите хозяйке «Магнолии», что ей заплатят.
Севастьянов кивнул и вышел. Амалия присела на шаткий стул возле постели.
– Он на меня сердится? – робко спросила больная. – Честное слово, если бы мне не было так плохо, я бы никогда не стала ему писать. Но у меня чахотка. Все началось, когда я выпила холодный лимонад и потом танцевала на ветру…
Амалия вспомнила, как, читая ее письма, невзлюбила сытую, ограниченную, расчетливую содержанку, которая их писала. И вот сейчас женщина была перед ней, и Амалия видела, что она умирает. И ей стало стыдно своих мыслей, стыдно своей тогдашней злости. Она не имела никакого права ее судить. Она не имела никакого права судить кого бы то ни было, потому что… потому что неизвестно, что бы сама делала, если бы оказалась на ее месте, как неизвестно, сумела ли бы удержаться от искушения. Наталья Георгиевна кашлянула.
