Александра Маринина - Тот, кто знает. Книга первая. Опасные вопросы
— Иринка! Я здесь! — закричала Наташа.
Ей показалось, что у Иры кружится голова и она сейчас упадет в обморок, если не увидит знакомое лицо и не поймет, что ее встречают. Девочка увидела соседку и слабо улыбнулась:
— Привет.
— Что с тобой? Ты здорова? Почему ты в таком виде? Что это за одежда на тебе?
— Поедем домой, Натулечка, — жалобно простонала Ира. — Поедем, а? Мне стоять тяжело.
На перрон вышла проводница, подошла к ним, протянула Наташе рюкзачок с Ириными вещами. Наташа поблагодарила, схватила рюкзак, надела на спину и повела Иру к стоянке такси. Очередь выстроилась огромная, Наташа в отчаянии кинулась искать частника, и минут через десять ей повезло, какой-то парень на серой «Волге» согласился подбросить их до Арбата, правда, за три рубля, что было ровно в три раза дороже, чем нащелкало бы на счетчике такси, зато без очереди. Только в машине Наташа спохватилась, что собиралась ведь поговорить с проводницей, расспросить о том мужчине, который сажал Иру в поезд, но, потрясенная видом девочки, совершенно забыла о своем намерении.
К счастью, Полины Михайловны, которую Наташа благоразумно не стала предупреждать о внезапном возвращении внучки, дома не оказалось. Наташа раздела Иринку, чтобы уложить в постель, и ахнула. Теперь понятно стало, для чего нужны были кофта с длинными рукавами и бесформенная длинная юбка.
— Как это случилось? — в ужасе спросила Наташа.
Ира долго не могла начать говорить, по ее лицу беспрерывно текли слезы, а губы кривились в болезненном спазме.
Через час Наташа позвонила Инне:
— Инуля, нужна помощь твоего благоверного.
— Что, опять кто-то залетел? — цинично хихикнула Инна, муж которой, Григорий Гольдман, был очень неплохим гинекологом, который к тому же имел возможность направлять женщин на аборты в такие места, где делали общий наркоз, а не скоблили «на живую».
— Типун тебе на язык! Слава богу, нет. Мне срочно нужен хирург, но такой, который приедет на дом и не будет потом трепаться.
— А в чем дело? — забеспокоилась Инна.
— Да Иринка у меня отличилась. Представляешь, поехала с подвыпившими ребятами на машине кататься. Машину, естественно, разбили, сами получили травмы, так эта дуреха вместо того, чтобы идти в больницу, села в поезд и прикатила в Москву. Вся в порезах, кое-как перевязанная, уж не знаю, кто ее так бинтовал… Хочу, чтобы врач посмотрел, не занесли ли инфекцию, нет ли нагноения.
— Но это точно не криминал? Почему ты ее в больницу не отвезешь?
— Инуля, ну какая больница? Ты что, врачей наших не знаешь? Начнут допытываться, как и что, придется рассказывать про пьяных парней и про разбитую машину. Ирке же только четырнадцать лет, представляешь, что эти врачи о ней подумают и что будут говорить? Да они ее с грязью смешают, мораль начнут читать, еще и милицию вызовут, вместо того чтобы медицинскую помощь оказывать. И начнут потом девчонку по следователям да по судам таскать.
— Вообще-то ты права, — задумчиво согласилась Инна. — Ладно, я поговорю с Гришей, у него есть приятель-хирург. Но это будет стоить, сама понимаешь.
— Конечно, конечно, — торопливо заговорила Наташа, — никаких вопросов. Ты мне сама скажешь, сколько.
Еще через два часа в их квартире появился хирург, молодой лысоватый мужчина по имени Андрей Константинович, с круглыми плечами и круглым животиком. В руках у него был большой саквояж, из которого врач достал белоснежный халат и стерильные перчатки. Он ловко снял бинты и неодобрительно поморщился, глядя на тело девочки.
— Та-ак, что мы тут видим… Что мы видим… Там, где подкожно-жировая клетчатка, на груди, на животе, на бедрах, там у нас ранки плохие, плохие ранки у нас, гнойные. Осложнены абсцессом мягких тканей. Остальные ничего, вполне пристойно выглядят. Так… Ручку поднимем… Теперь другую… Ага, так я и думал, лимфоузлы увеличены. Температуру измеряли?
— Тридцать восемь и пять, — ответила Наташа.
— В весе потеряла?
— Да, она сильно похудела.
— Ага, ага… Предсептическое состояние. Я смотрю, тебе первую помощь все-таки оказали. В больницу обращалась?
— Нет… Это так, народными средствами, — пробормотала Ира.
— Что именно делали?
— Перекисью водорода заливали, йодом мазали. Еще фурацилин разводили в воде и тряпочки прикладывали.
— А-а-а, понятно, — протянул кругленький доктор. — Это как же надо было разбить машину, чтобы тебя всю стеклом изрезало?
— Да вот так. Там еще бутылки были и банки всякие.
— Понятно, — повторил он, снова раскрывая саквояж. — Ну что ж, начнем, помолясь. Предупреждаю сразу, раны очень грязные, придется тщательно чистить, делать иссечение тканей, дренаж. Это долго. Я сделаю местную анестезию, но все равно будет больно. Если начнешь кричать — я тут же уйду. Соседи со всего дома сбегутся, милицию вызовут, будут говорить, что здесь кого-то убивают. Мне эти хлопоты ни к чему. Все поняла?
— Поняла, — кивнула Ира.
Наташа похолодела. Будет больно… Ее Иринке, ее маленькой сестричке, ее девочке, будет больно! Как же она это вытерпит?
Но Ира вытерпела. Скрипела зубами, не замечая градом льющихся слез и стекающего с висков пота, бледнела до синевы, но не издала ни звука.
Закончив, хирург наложил стерильные повязки и выписал несколько рецептов.
— Ей нужно дважды в день колоть антибиотик внутривенно. Купите цепарин, я буду приходить и делать уколы. Эритромицин давайте по схеме, в рецепте все написано. Если температура поднимется выше тридцати девяти, звоните мне, вот мои телефоны, — он протянул Наташе еще один листок, вырванный из блокнота, — это домашний, а это рабочий.
Уже у входной двери Андрей Константинович вдруг обернулся к Наташе:
— Знаете, я все-таки хирург, а не мясник, в ранах немножко разбираюсь. Это ведь не автоавария, верно?
Наташа молчала, уставившись на блестящий металлический замок докторского саквояжа.
— Осколки стекла всегда разного размера, а у вашей девочки порезы почти все примерно одной длины. Ну, впрочем, не хотите говорить — не говорите. Я так понимаю, если бы вы не собирались что-то скрывать, то вы бы обратились в больницу, а не к Грише Гольдману. Я прав?
Она упорно молчала, не зная, что сказать.
— А кстати, Наталья… Как вас по отчеству?
— Александровна. Можно просто Наташа.
— Просто Наташа… Чудно, чудно. Вы замужем?
— Да, — удивленно ответила она, не ожидая такого поворота.
— Удачно?
— Кажется, да. — Она слегка улыбнулась. — Пока не жалуюсь.
— И дети есть?
— Двое. Мальчики, четыре годика и три.
— Жаль, — лукаво подмигнул ей Андрей Константинович.
— Почему жаль?
— Потому что при таком положении мои шансы равны нулю. А я всегда мечтал именно о такой жене, как вы. Вы умны, красивы, добры, умеете хранить чужие секреты. И в вас есть еще одно немаловажное достоинство: вы не квохчете.
— Я не… чего я не делаю? — переспросила Наташа, думая, что ослышалась.
— Не квохчете, как наседка. Ко мне часто мамы приводят детишек со всякими травмами, порезами, так вот, когда я начинаю работать, они квохчут над своими чадами и орут на меня, чтобы я не делал им больно. Вы не такая. И мне это очень нравится. Так что, Наташенька, если вдруг разочаруетесь в своем муже, вспомните про меня. Ну улыбнитесь же! Чего вы с таким трагизмом на меня смотрите? Девочка у вас сильная, здоровенькая, молоденькая. Первую неделю будет тяжело, а к концу второй она будет себя хорошо чувствовать. Только проследите, чтобы она раньше времени бегать не начала, лечение мы будем давать интенсивное, это большая нагрузка на организм, и его придется какое-то время поберечь. Значит, вы сейчас бегите в аптеку за лекарствами, а в восемь часов я приду делать укол.
Проводив врача, Наташа вернулась к Ире, села рядом с ней на постель, положила руку на влажный от испарины лоб:
— Ну как ты, зайка?
Девочка лежала с закрытыми глазами. Ресницы ее, длинные и густые, как у Марика, дрогнули, веки приоткрылись.
— Прости меня, Натулечка, — прошелестела она. — Я такая дура. Теперь я больше никогда… честное слово…
«Неужели это и есть то, о чем говорила Бэлла Львовна? — с грустью думала Наташа, сидя возле уснувшей Иринки и держа ее за руку. — Пока жизнь по голове как следует не стукнет, она не опомнится. Неужели это и есть тот самый жизненный удар, который ей нужно было перенести, чтобы понять, что так жить нельзя?»
* * *Утро выдалось тихим и ясным. Наташа открыла глаза и долго еще не вставала, глядя на кусочек голубого неба, виднеющийся в окне. Будильник зазвонит в семь, сейчас только двадцать минут седьмого, и можно полежать и не спеша подумать, лениво шевеля сонными ногами под тонким одеялом. Наконец-то после стольких недель тревог и волнений наступил период относительного покоя. Иринка быстро поправляется, молодой организм легко справился с физическими травмами и психологическим шоком. Работа над сценариями идет легко, пишется Наташе в удовольствие, а то, что она показывает на студии, вызывает горячее одобрение. Сегодня воскресенье, она поедет к мальчикам, карантин уже сняли, и ей удастся не только накормить их всякими вкусностями, но и наиграться с ними, надышаться чудесным запахом их щек и вдоволь нацеловать их перепачканные в земле пальчики. И наконец, сегодня возвращается Бэлла Львовна. Ах, как Наташе не хватает ее! И дело вовсе не в том, что присмотр за непоседливой Иринкой целиком лежит на Наташе (на Полину Михайловну надежды никакой), просто есть в Бэллочке какая-то внутренняя сила, позволяющая ей не останавливаться и двигаться вперед в самых тяжелых ситуациях. И хотя любимая Наташина подружка Инка Гольдман всегда шутит, что в ней живет вековая мудрость еврейского народа, за советом Наташа предпочитала обращаться именно к соседке, ибо вполне логично было предположить, что этой мудрости в шестидесятичетырехлетней Бэлле Львовне все-таки больше, чем в тридцатилетней Инке. А ей так хотелось посоветоваться, так нужно было поговорить об отношениях с сестрой и матерью. Наташу грызла подспудная обида не только на Люсю, но и на Галину Васильевну, она чувствовала себя брошенной и преданной, хотя толком не могла бы объяснить, откуда взялось это неприятное ощущение. И еще Вадим… Он, конечно, регулярно звонит ей, но холодок отчуждения все равно проскальзывает в его голосе. Может быть, она не права и ей действительно нужно все бросить, взять детей и уехать к нему?
