Александра Маринина - Воющие псы одиночества
- Давно.
Аля вредничала, она просидела в машине от силы минут пять, но негодование на Дину на миг лишило ее взрослой мудрости.
- И ты видела?…
Интересно, что она должна была видеть? А может быть, попробовать… Сблефовать? И тогда, наконец, станет понятно, куда и зачем девочка ходит по ночам?
- Видела.
- Ну… и что теперь?
- А что теперь? - Аля прикинулась непонимающей, хотя она и в самом деле ничего не понимала.
А Дина тем временем, кажется, пришла в себя и опомнилась.
- Будешь мне печень выклевывать? Или отцу скажешь?
Да, выдержке племянницы можно позавидовать, всего несколько секунд растерянности - и она уже в полной боевой готовности, дерзит, огрызается. А Але скорости реакции не хватило, не успела она использовать эти несколько секунд. Не надо было спрашивать: «А что теперь?», время потеряла, а вместе с временем - наступательную позицию.
- Можно поторговаться, - осторожно сказала она. - Допустим, я отцу не скажу. Что тогда? Чем ты со мной расплатишься?
Аля говорила медленно, все равно время упущено, теперь можно не спешить, и даже наоборот, спешить не нужно, нужно быть очень аккуратной и внимательной, чтобы не выдать себя. Что же такое она должна была видеть? Что увидела бы, если бы приехала раньше и осталась сидеть в машине? Черт, не надо было домой заезжать! Ну что ее туда понесло? Ведь только три дня назад проверяла квартиру, все было в порядке.
- А что ты хочешь? - Дина тоже была настороже, сейчас она даже в своем бесформенном плаще напоминала готовящегося к решающему прыжку дикого зверька.
- Да, в общем-то, ничего. Мне от тебя ничего не надо. Да и что ты можешь мне предложить? Денег у тебя все равно нет, работу по дому ты вместо меня не сделаешь, ты же ничего не умеешь, кроме как расходы считать.
И тут произошло то, чего Аля ну никак не ожидала. Дина разревелась, горько, громко, совершенно по-детски. Аля попыталась обнять ее, успокоить, но девушка вырвалась из ее рук и отскочила в сторону.
- Не смей меня трогать! - провыла она сквозь плач. - Мне не нужна твоя жалость! Ты считаешь, что я никчемная? Что я ни на что не гожусь? Ничего не могу? Да? С меня даже взять нечего?
- Ну что ты, Диночка, - растерянно проговорила Элеонора Николаевна, - зачем ты так? Тебя никто не жалеет, тебя просто любят и беспокоятся за тебя. И папа, и Славик, и я - мы все тебя любим.
- Ты все врешь! Никто меня не любит! Ничего, вы еще узнаете…
Больше Але не удалось выжать из Дины ни слова. Она перестала плакать так же внезапно, как и начала, словно рубильник сначала включили, потом выключили. Девушка рукавом плаща отерла лицо и резко пошла к подъезду. Але пришлось отстать - надо было закрыть машину. Когда она вошла в подъезд, слышался ровный гул лифта - Дина уехала. Ничего, не хочет разговаривать - не надо, пусть помолчит. Только в следующий раз Аля не будет такой простодушной, она сделает вид, что уезжает, и выследит-таки девчонку. Пора прекращать это безобразие.
Глава 8
Вой милицейской сирены ворвался в уши и, казалось, мгновенно заполнил голову, вытесняя сон. Настя рывком поднялась в постели, глаза распахнуты, сердце судорожно дергается, и почему-то где-то совсем не там, где ему положено быть, если верить анатомическому атласу.
Тишина. В комнате темно, цифры на электронном будильнике показывают 4.38. Господи, это еще даже не рано, это совсем ночь…
Рядом зашевелился Чистяков, разбуженный резким движением жены.
- Ты чего, Ася? - сонно пробормотал он.
- Леш, ты сирену слышал?
- Какую сирену, господь с тобой? Спи уже.
Она послушно легла. Значит, никакой сирены не было, ей приснилось. Настя уставилась широко раскрытыми глазами в потолок. Конечно, приснилось, потому что бессмысленно включать сирену в половине пятого утра, дороги пустые, можно беспрепятственно ехать с любой скоростью.
Почему же ей это приснилось? Да потому, что она продолжает мучиться стыдом перед Юркой Коротковым, которому отказала в помощи. Юрке отказала! Юрке, который всегда помогал ей, подставлял плечо, прикрывал и вообще… Вот и приснилась эта сирена как напоминание: ты тут спишь под теплым одеялом и ни о чем слышать не хочешь, а где-то люди работают на износ, ездят ночами на вызовы, принимают на себя первые удары человеческого горя, отчаяния, растерянности, презрения, да-да, презрения к милиции, которая, как принято считать, ничего не может и ничего делать не желает.
Надо сегодня же позвонить Юрке и сказать, что она выйдет на работу. Неофициально, конечно, отпуск прерывать она не станет, но хоть чем-то поможет, хотя бы материалы посмотрит о тех двух убийствах студенток, о которых говорил Коротков, может, что-то свежим глазом углядит. Ну, подумаешь, день-два она от отпуска оторвет, так ведь отпуск этот длинный, до середины июня, целых семьдесят пять суток, сорок пять служебных и тридцать учебных, и один-два дня ничего не решат. Правда, на сегодня она запланировала совсем другие дела, вчера звонил Игорь Лесников и пообещал сегодня утром прислать ей по электронной почте сведения об убийствах по всей стране, а после обеда ей велено явиться к научному руководителю с новым вариантом рабочей программы и обоснования темы диссертации. Встречу с Городничим ни отменять, ни переносить нельзя, а все остальное можно как-то скомпоновать половчее, чтобы оставить время для Короткова. И завтрашний день, вторник, ему отдать.
Ну ладно, средой тоже можно пожертвовать. А с четверга уже заниматься только диссертацией, тщательно рассортировать весь массив убийств, разбить на группы, прикинуть, по каким параметрам проводить статистическую обработку всего массива и каждой группы в отдельности, какое количество преступлений из каждой группы подвергнуть подробному анализу и наметить по одному убийству для монографического исследования.
Ей так и не удалось заснуть, и когда в шесть утра зазвенел будильник, она вскочила вместе с Лешей.
- А ты чего? - удивился Чистяков. - Спи, рано еще, мне на работу надо, а ты отдыхай.
- А завтрак? - Настя решила проявить принципиальность. - Ты же сам требовал, чтобы я на склоне лет начала новую жизнь.
- Требовал, - согласился он, - но не ценой таких жертв. Подъем в шесть утра во время отпуска - это, пожалуй, дюже круто. Я этого не стою.
- Ты стоишь большего, - очень серьезно ответила она, натягивая махровый халат и всовывая ноги в пушистые теплые тапочки. - Я только зубы почищу, а потом пущу тебя в ванную бриться-мыться, ладно? Я недолго. Что тебе сделать на завтрак?
- Блины с икрой. С черной.
- Ну Леш, я серьезно!
- Ладно, не можешь блины, тогда оладушки. Сумеешь?
- Не знаю, - Настя растерялась, - не пробовала. А как?
- Мука, кефир, яйцо. Соду погасить уксусом, сахару побольше, я люблю сладкие. Давай беги в ванную, не задерживай меня.
Н- да, такого она не ожидала, думала, что Лешка попросит что-нибудь простое и привычное, вроде омлета или гренков с сыром и колбасой.
Такие простые вещи она умела делать давно и всю прошлую неделю именно этим его и кормила. И вдруг оладушки какие-то… То есть Настя очень хорошо представляла, какие это должны быть оладушки, потому что Чистяков готовил их отменно и частенько баловал ее этим блюдом, но вот как их сделать - это вопрос. Однако не отступать же, коль вызвалась добровольно. «Если у меня с первой же попытки получатся оладьи, значит, я еще не совсем пропащая, и значит, у меня сегодня все сложится удачно, я всё успею и с Юркой, и с научным руководителем, и с собственными планами», - загадала она, ставя зубную щетку в стаканчик и закрывая воду.
- Ну что, дед, - бодро произнесла она, выходя на кухню и привычно найдя глазами стоящую на холодильнике деревянную фигурку, - сейчас будем экспериментировать. Извини, если что не так.
С мукой она просчиталась, тесто получилось жидким, и первая партия оладий растеклась по сковороде, сформировав загадочную фигуру с нечеткими контурами. Воровато оглянувшись, Настя выкинула шедевр абстракционизма в мусорное ведро и добавила муки. Со второй партией вышло лучше, и она с гордостью выложила на большую тарелку четыре замечательные золотистые оладушки. Правда, третья партия почему-то сгорела… Ну, не окончательно, конечно, пожара в доме не случилось, но вместо золотистых оладьи оказались черно-коричневыми. Не то с нагревом не угадала, не то с маслом. Наверное, нужно было жарить не на сливочном, а на растительном. На всякий случай Настя вымыла сковороду и налила растительного масла.
В целом можно было считать, что она справилась. К тому моменту, когда Чистяков вышел из ванной, чисто выбритый, с мокрыми после душа волосами, благоухающий французским лосьоном после бритья, на столе стояла тарелка с оладьями. Их было всего восемь, хотя должно было получиться куда больше, но остальные доживали свой недолгий век в ведре.
