Татьяна Моспан - Партия в преферанс
— То нового «мерина» покупать собирается, то за обед заплатить нечем, — ядовито сказала про него одна ущемленная дамочка.
Доронькин крутится, как белка в колесе. Живет по принципу: сто тысяч занять, сто тысяч отдать…
Однажды он случайно столкнулся с Першиным и, как ни в чем не бывало, пригласил в гости:
— Заходи, в картишки перекинемся.
— Завязал, — отказался Николай.
— Ну да, — вздохнул Славик. — Ты свою партию уже выиграл.
Он тоже, как и Вадим, догадывался, что Кольке удалось поймать фортуну за хвост. Про клад он не заикался, боялся, что всплывет история с кражей иконы, а это ему, как репей на голую задницу.
Славик смирился: проиграл, стало быть, проиграл, так карта выпала.
Вера и Николай в Степаники приехали весной. Бабку Матрену хоронить.
Их встретил сын Матрены, Петька. «Вот приедет Петька из Мурманска…» постоянно твердила старушка, пока была жива.
— Приехал… на похороны, — жаловался он. — Все, хватит, буду сюда перебираться. Надоело на севере жить. Здесь все-таки родное гнездо.
Мурманчанину все нравилось, он быстро закорешил с мужем Петровны. Огорчало его только отсутствие хорошей рыбалки.
— Да ты знаешь, каких я вылавливал… — Он растопыривал руки. — А эту мелочь кошка жрать не будет.
— Твоя не будет, моей принеси! — говорила бойкая Петровна, разводя подпивших мужиков по домам.
— Зато у вас нет такой горилки. И яблок нет, — продолжал спорить её муж с Петькой.
От Петровны Николай узнал все местные новости.
— Шатун помер. Может, была бы семья, пожил еще, а так… Одинокие старики быстро загибаются. Зимой жену отнесли на погост, а следом и его.
Старая Глафира совсем плоха стала. А Манька, ничего, по-прежнему что-то бурчит под нос и работает по хозяйству. Бывает, «накатит» на нее. Наговоренной водицы, просвирку принесут из церкви, и ничего, отойдет.
Гришку обнаружили весной грибники.
— За сморчками один пошел, как только снег стаял, а там, батюшки мои, страх-то какой… Гроб на похоронах не открывали, — причитала Петровна. Отмучился.
Старый Сыч помер.
— Никто не убивался. Как говорится: помер Максим, ну и …ер с ним. Леньку Лоскута из милиции выгнали. Живет в батькином доме. Попивает. То к жене вернется, то опять возле Ксении крутится. Так, не пойми чего. У Сыча, видно, кубышка полная была, не бедствует Лоскут. В суд на него подали. Сычовский кобель ребенка покусал.
На Выселках перерыли все, что только смогли. Видно, слух про Пименов клад в народ все-же просочился. Может, Сыч протрепался по пьяни, может, кто сам смекнул.
— Одну семью в Родоманове прихватили. Пацаненок ихний в магазин повадился бегать и шоколадки покупать. Да брал-то помногу. Откуда у них деньги, если оба полгода ни копейки не получают?
— И что? — спросил Колька.
— Ничего. Потаскали, потаскали и отстали. Кто что докажет? Вот после этого народ на Выселки и кинулся. Говорят, даже с какой-то штукой приезжали. Миноискатель, что ли, называется.
— Металлоискатель, наверное, — поправил Николай.
— Может, и так.
— Нашли что?
— Может, и нашли. Да кто скажет?
Колька подозревал, что после него на Выселках что-то осталось. Он не переживал. «Нашел клад — не жадничай, — помнил бабушкин завет. — Добра не будет». Зачем жадничать? Того, что есть, на его с Верой век хватит.
Теперь ему редко снились сны. Но иногда такое все же случалось. Старик с лихой хитринкой в глазах, бабушка, Ежовка, мать… Снилась карточная колода. Старик подмигивал ему: не робей, дескать, и сдавал козырную карту.
Когда просыпался ночью, начинало покалывать в правом виске, но рассветало, и боль уходила. Это были добрые сны.
Изредка позволял себе выпить лишнее. Тогда на следующую ночь мучила бессонница. Вера, проснувшись, гладила его по голове, а Малыш подползал к нему и, заглядывая в глаза, сочувственно скулил.
Иногда Николай вытаскивал ордена и подолгу разглядывал их. Этой тайны ему никогда уже не разгадать…
Наследство Пимена, вопреки всем предсказаниям и приметам, принесло удачу.
