Наталия Левитина - Дилетант
Дима немного помолчал. Ему плевать было, что восхищает, а что не восхищает Машу. Он предпочитал Олесю в естественном ее виде.
— Значит, ты отставной любовник? — безжалостно сформулировала Маша. И тебе ничего не светит?
Дима слегка, но различимо для внешнего наблюдения поежился. Более деликатный собеседник понял бы, что вести диалог в подобном разнузданном ключе — бестактно. Но Маша была натурой цельной и последовательной: сказав гадость или совершив подлость, она не спешила извиняться и бурно раскаиваться.
— Да, отставной любовник, — кисло признался Дима. Он хотел встать и уйти, но не знал, как распрощаться с назойливой, пусть даже и очень симпатичной девицей. В отличие от Маши, ему не были свойственны наглость и хамство.
— Ну а в тот период, когда ты был в фаворе, вы с Олесей, конечно, познали всю прелесть «мэйк лав»? — продолжала допытываться красотка. Она отодвинула от себя пустую коричневую бутылку с золотисто-фиолетовой этикеткой. Покупая пиво, Дима наивно рассчитывал, что две бутылки выпьет он, мужчина, и одну — девушка (Олеся, к примеру, совсем не любила пиво). Вышло в точности наоборот.
— Почему ты зациклилась на этом вопросе? Какая разница, спал ли я когда-то с Олесей или нет?
— Интересно же! — искренне объяснила Маша.
— И немного улавливая магистральное направление твоих мыслей, могу предположить, что на ответ «да, спал» последует очередной вопрос — «как, каким образом, в каком интерьере и в какой позе». Я прав?
— А что в этом такого? Словесное видео. Тебе приятно вспомнить, мне занятно послушать. Я тоже, если хочешь, могу рассказать, как я вчера бойко оседлала одного американского жеребчика и…
— Не хочу, — перебил Дима. — У меня, в отличие от тебя, кровяное давление при слове «секс» повышается не на сто единиц, а на десять.
Наконец-то юноша решился добавить едкости в свой тон. Правильно! Именно так и надо было разговаривать с бессовестной, праздно-любопытной девчонкой.
Но Маша, конечно, на одиночный выстрел отвечала шквальным огнем.
— Однако это симптом, мой милый, — без промедления поставила она диагноз. — Рановато для твоего возраста, голубчик. Ты при слове «секс» должен вставать на дыбы и рвать в клочья изоляционное покрытие на партнерше. Так, глядишь, к тридцати годкам совсем скапустишься.
— Не твое дело! — рявкнул Дима. Он в конце концов рассердился.
Маша подарила возмущенному парню свою самую нежную улыбку. Она ведь собиралась оперативно задружиться с темноглазым мальчуганом, напроситься в гости и там, в приятном уединении, превратить Лео Хантера в единорога. Приделать ему на лоб такой выгнутый, увесистый рогалик. А что получилось в итоге? Рассерженный Дима не то что в гости приглашать, и смотреть не хотел на Машу. На Машу! На которую мужчины всегда взирали пронзительно и откровенно.
— Обиделся? Да ну, пупсик, перестань! Простая игра слов.
— Я не пупсик.
— Ты не пупсик. Ты шмупсик-дрюпсик. А чем вообще занимаешься по жизни? Кроме охоты за высокопоставленными девицами?
— Программирую.
— Количество сперматозоидов?
— О Боже! — Дима подскочил с места. — Все, до свидания, я пошел, мне некогда. Спасибо за приятную беседу!
— Нет!!! — завопила Маша и тоже вскочила. Пластмассовое кресло при этом с грохотом упало на асфальт, пивная бутылка скатилась со столика и только чудом не разбилась. Все головы под синими зонтами повернулись в сторону Маши — о, яркий миг удачи! Как она любила подобные моменты! К тому же Машина юбочка после получаса, проведенного в тесных рамках пластмассового кресла, как-то уменьшилась в размерах, скукожилась и теперь совсем уехала куда-то вверх. Безупречные ноги сияли гладкой загорелой кожей, и ни один мужчина с территории, прилегающей к стеклянному магазинчику, не сказал бы сейчас, что излишняя обнаженность — асексуальна.
Маша схватила Диму за руку.
— Постой! Ты куда? Домой? Можно мне от тебя позвонить?
Но общество настырной Маши, видно, окончательно опротивело программисту. Он вырвал руку и двинулся прочь.
— Нервный, — подытожила Мария. — Эх, не повезло! Обожаю программистов. А как хорош! Эта крепкая шея, подпирающая голову словно парфенонская колонна, сводит меня с ума!
Что только не сводило Машу с ума! Справедливости ради надо заметить, что, кроме программистов, она обожала также летчиков, предпринимателей, военных, бульдозеристов, учителей физкультуры, экономистов, художников, метеорологов, коммивояжеров, автослесарей, терапевтов, геодезистов и стеклодувов. Не пылала страстью только к редактору газеты «М-Репортер». Почему-то. Но этот пробел вполне можно было заполнить.
Глава 39
Пока озабоченная поиском удовольствий корреспондентка прохлаждалась, Лео Хантер трудился в поте лица. Он, конечно, срывал свою виноградную гроздь наслаждений в виде той же Маши, но и мониторингу шлимовской прессы отдавался с диким энтузиазмом.
С Машей он говорил по-английски, не в силах терпеть замечаний по поводу его плохого произношения и проблем согласования. Но со всеми остальными гражданами объяснялся на бойком русском и за каких-то пять дней значительно пополнил свой лексикон, обогатив его выражениями «реструктуризация долгов» и «едрена мать». Лео, оперируя картой города, уже свободно ориентировался в главных проспектах Шлимовска.
— Я иду на митинг, — сказал он Маше. — А ты? Пойдешь?
— Что за митинг? — спросила Мария. Она стащила с себя одежду прямо в прихожей, сбросила туфли и прошлепала босыми ногами в ванную. — О, ну и пекло на улице! А-а-а-а!!!
Лео бросился следом, испугавшись пронзительного крика. В ванной его ждала раритетная картинка — бескомпромиссно голая Маша стояла под холодным душем и визжала от ужаса и восторга. Струи ледяной воды разбивались о ее плечи фонтанчиками брызг.
Лео быстро вышел, притворив за собой дверь. Он подумал, что еще немного, и поход на митинг будет сорван.
— Что за митинг? — повторила Маша. Она появилась из ванной в махровом желтом полотенце, и только это и спасло ее от изнасилования.
— Полковник Кукишев собирает единомышленников. Хочу проследить, как отреагируют на подобную акцию городские средства массовой информации. Ты пойдешь со мной?
— Ну непременно! Только губы накрашу.
Маша быстро затянула мокрые белые волосы в плотный узел на затылке (когда она подняла руки, желтое полотенце свалилось к ее ногам).
— И оденешься, да? — с непонятной разочарованно-просительной интонацией сказал Лео. Он и хотел видеть Машу такой вот, неодетой, и понимал, что это вредит делу.
Теперь девушка облачилась в короткий топ и длинную юбку с множеством разрезов.
— Я готова, — сообщила Маша. Она проверила батарейки в диктофоне, повесила на плечо сумку и, улыбаясь, кивнула Лео: — Пойдем!
Митинг должен был состояться в городском парке. Сосновый парк простирался в юго-западной части Шлимовска, узким клином подбирался к центральным улицам и заканчивался неподалеку от здания мэрии. Здесь-то и тусовались приверженцы воинственного полковника.
Сразу бросалось в глаза единообразие публики — в основном это была молодежь, аккуратно одетые и подстриженные парни. Оказавшись в таком тесном месиве молодых, тренированных тел, в другой момент Маша возликовала бы, оживилась и начала взволнованно оглядываться. Но сейчас ей совсем не хотелось раздаривать кокетливые улыбки. Это стадо молодых бычков ее скорее пугало, чем манило. Взгляды юношей были озарены значительным светом идеи. Маша почувствовала себя разведчицей в самом центре фашистского логова и непроизвольно прижалась к Лео. Или вполне осознанно прижалась.
— Ну и морды! — тихо сказала она. — И вроде не тупые, вполне интеллигентные, но все с печатью какой-то сумасшедшей убежденности. Им брось клич — сметут, уничтожат, растопчут. Ими можно управлять, и это страшно. Лео, сваливаем отсюда.
Одобрительный гул пронесся по толпе. Появился кумир агрессивной молодежи, полковник Кукишев. Серебристые усы топорщились, глаза грозно сияли, военная форма смотрелась на нем эффектно. По правую и левую руку от полководца виднелись здоровенные качки-телохранители со свирепыми мордами пит-бультерьеров — с такими лицами только газ в камере включать. Кукиш взгромоздился на трибуну и с места в карьер пошел крыть неприятными словами все, что попадалось на язык. Особенно досталось, ясное дело, демократам и евреям. Его речь, явно неподготовленная заранее, строилась по принципу «что вижу, то пою», он перескакивал с предмета на предмет, как циркач, повторялся, не жалел острых приправ, злоупотреблял риторическими вопросами и широкомасштабными обвинениями. Он орал громче, чем орут ведущие развлекательных телепередач. Он ненавидел всех, кроме себя. Толпа отвечала восхищенным безмолвием.
