Нил Олсон - Икона
— А почему я должен молчать? Мной теперь уже нельзя командовать. Мне уже и бояться нечего, и скрывать нечего. — Он глубоко вздохнул. — Я проклят и скоро увижу твоего ублюдка-братца в аду, где он сейчас уже горит.
Действие последовало мгновенно, помимо его воли. Грохот и вспышка выстрела наполнили часовню. Голова Косты откинулась назад, и стена позади него покрылась алыми брызгами, как будто художник-абстракционист решил придать яркости наполовину выцветшему изображению святого на стене. Еще долгое время после этого в ушах Элиаса стоял звон. Дни, недели. Он уронил руку, сжимавшую горячий пистолет. Он понял, что его провели; наверное, понял это еще до того, как выстрелил. Они вдвоем придумали эту игру с провокацией, чтобы получить возможность избежать того, что могло бы последовать в противном случае. И все-таки Элиаса не покидало чувство, что его обманули. Он почти ничего не узнал, Коста умер, защищая уже мертвого отца, а Фотису удалось сохранить в тайне все свои секреты.
Капитан поднял икону, слишком маленькую и слишком легкую для своей репутации — так по крайней мере ему показалось. Лучи дневного света из дверного проема осветили икону, позолота засияла. Сейчас, на свету, глаза уже не казались обвиняющими. Скорее, они были испуганными или печальными. Как у матери, которая знала, что ее сын обречен. Две доски, ранее составлявшие корпус иконы, разошлись, и казалось, что кто-то с одной стороны ковырялся в соединявших их швах.
Собирался ли он передать ее Мюллеру? Его брат пожертвовал жизнью, пытаясь спасти икону; неужели он не попытается с должным уважением отнестись к этому смелому, но бессмысленному поступку? И что, держать ее у себя? Фотис и Мюллер будут следовать за ней по пятам, куда бы она ни попала. И сорок жителей деревни будут расстреляны. Вот тогда уж действительно получится, что Микалис отдал свою жизнь ни за что. Нет, последнее доброе дело, которое Элиас еще мог сделать, — это обменять икону на сорок жизней. Да еще оружие, нельзя забывать об оружии — первоначальной цели, стоявшей за всем этим безумием.
Неясный звук привлек его внимание: мальчик, Иоаннес, с синяком на голове, с огромными, как плошки, глазами, уставился не на убитого брата, а на Элиаса. Он видел и слышал все, и что теперь с ним делать? Его могут использовать как свидетеля против капитана его бесчисленные враги. Последний отпрыск мужского пола в семье — значит, именно на него ложится обязанность кровной мести. Рассудок подсказывал единственно правильное решение. Фотис бы не колебался ни минуты. Но он не Фотис.
Он вывел мальчика наружу, и тот затрясся всем телом. Затем Элиас вернулся в часовню и завернул икону в старую кожаную куртку, в которой ее сюда и принесли. Коста лежал, глядя вверх широко раскрытыми глазами. Капитан закрыл ему глаза.
— Я вернусь за твоим братом потом, — сказал он мальчику, выходя из часовни. Под мышкой у него была икона. — Я не оставлю его здесь.
Мальчик молча смотрел перед собой, но его дрожь потихоньку проходила.
— Иди, — сказал Элиас, и они вместе зашагали вниз по склону. Дойдя до тропинки, Элиас посмотрел на юг. Вскоре ему придется идти туда, но кое-что пока удерживало его здесь. Надо было пристроить куда-нибудь мальчика, и Элиас знал куда. Он смотрел на юг, мысленно возвращаясь в Катарини. Его родная деревня. Скоро все узнают, что сделали они с Фотисом, и тогда ему придется уйти, скорее всего навсегда. Но это уже не имело значения. Он будет жить в Афинах после того, как оттуда вышибут немцев, — если, конечно, власть не захватят коммунисты. Окружающим вовсе не обязательно знать, что движет его поступками. Мир заселен в основном маленькими людьми. И все-таки ему было грустно. Там, в деревне, жили многие поколения его предков. В этой деревне покоился прах его отца, а теперь — и его брата. Но его там не будет; никогда его родная деревня не станет его последним приютом.
Капитан Элиас прогнал эти мысли, обнял мальчика за плечи и повернул его лицом к северу.
18
Весна, 2000 год.
Окружавшие их столики в тесном баре аэропорта были пусты. В любом случае, подумал Мэтью, никто ничего не поймет из обрывков этой странной истории. Решив воспользоваться случаем, раз уж Андреас приехал встретить его в аэропорт Кеннеди, он потащил того в ближайшее спокойное место и потребовал рассказать всю историю с начала и до конца.
— И как прошел обмен?
Прежде чем ответить, Андреас сделал глоток имбирного эля.
— Стефано передал сообщение. Несмотря ни на что, Мюллер все еще очень хотел заключить эту сделку. Про солдата, убитого нами в церкви, он был готов забыть. Его волновали только его собственные сокровища. Многие немецкие офицеры делали то же. Мертен, командовавший в Салониках, затопил пятьдесят ящиков золота, украденного у евреев, надеясь вернуться за ними после войны.
— Я читал об этом.
— Мюллера не интересовало золото. Он предпочитал произведения искусства, особенно религиозного. Он что-то слышал об иконе, скорее всего от своего отца. Кража произведений искусства была у них семейной традицией. Я узнал об этом позже, когда охотился за ним. Он специально сделал так, чтобы его направили в Грецию: надеялся найти икону. Думаю, что история об иконе, обладающей сверхъестественной силой, привлекла внимание нацистов, учитывая их одержимость оккультизмом и любовь Геринга к искусству. Может быть, его специально послали, чтобы найти ее и подарить фюреру на день рождения, как ты думаешь?
Слова деда звучали цинично, но за этим цинизмом Мэтью почувствовал подозрительность и отвращение. Холодок пробежал по его телу. Так ли уж невероятно было такое предположение?
— Эпирос входил в итальянскую оккупационную зону, — продолжал Андреас. — Поэтому Мюллеру надо было дождаться удобного момента. Но даже когда туда вошли немцы, задача оказалась очень непростой. В горах полно маленьких деревушек. Это как искать иголку в стоге сена. Греки любят посудачить, но об этой иконе никто ничего толком не мог ему сказать. Во многих деревнях сохранились старинные иконы; многие жители считали, что именно их икона — самая знаменитая.
Никто не знал, куда подевалась именно эта икона. После того, как мы выбили итальянцев, и перед наступлением немцев мой брат спрятал ее в тайнике возле алтаря, за иконостасом. Хорошее местечко. Об этом знали только Микалис, плотник и я.
— А Фотис не знал?
— Нет. Потому-то ему и пришлось обратиться ко мне. Мюллер знал о политическом расколе среди партизан. Коммунисты были самыми сильными, поэтому немцы установили контакты с остальными группировками. Конечно, мы тоже боролись с ними, особенно в Эпиросе — там этот толстозадый Зервас командовал республиканцами. Но Зервас в основном боролся с коммунистами и роялистами, которых он ненавидел еще больше, чем коммунистов, пока не помирился с ними. Война продолжалась, но мы знали, что немцы скоро уйдут, и все задумались о послевоенной политике.
— Все, включая тебя.
— Да. В душе я был республиканцем. Мне было наплевать на короля. Я хотел, чтобы у нас был президент, как в Америке. Но твой крестный и я находились на службе у правительства в изгнании, и это означало, что мы были роялистами. Но пусть уж лучше роялистами, кем угодно — только не коммунистами. Мы с Фотисом оба пришли к этому выводу, и на каком-то этапе это определяло все наши поступки. Хотя мы и дрались с немцами, убивали их, теряли своих людей. Видели, как сжигают деревни. Мои люди сражались.
Старик сделал еще глоток. Казалось, мысли его были где-то очень далеко.
— И Мюллер пришел к тебе.
— К Фотису. Фотис был главным в нашем районе. Он тоже из Эпироса, из Иоаннины. Он уехал учиться в Афины на несколько лет раньше меня. К тому времени, как я приехал, он уже был инструктором. Очень умный парень, сильный, немного ожесточившийся — такой, каким я хотел стать. Мы были «патриотами» — и конечно, мы стали друзьями. Извини, ты, наверное, все это уже знаешь.
— Большую часть, но все равно продолжай.
— Когда немцы отрезали нашу армию, мы оба попросили направить нас в Эпирос. Правительство эвакуировалось из Афин, и в глубь страны направлялись люди, чтобы организовать там повстанческое движение. Большинству из них это не удалось. Сопротивление возникало спонтанно, само по себе, и успешнее всех действовали коммунисты. Мы с Фотисом работали с британцами. Доставляли письма и золото Зервасу. Ты можешь себе представить! Ему приходилось платить, чтобы он сражался. Но даже и тогда он медлил. Фотис был более терпелив, а я хотел действовать. Жители моего района сформировали партизанскую группу, и я присоединился к ним. Их командир был убит, и они выбрали своим командиром меня.
— Ты был слишком молод для этого.
— Старше, чем большинство из них. Я служил в армии; кроме того, когда-то мой отец командовал партизанами в борьбе с турками. Для них это много значило — отец, дед. Как будто у героя не может быть сына-пропойцы или наоборот. Ну ладно. В общем, Мюллер вышел на Фотиса, и два этих мудреца решили обменять икону на оружие. Фотис убедил меня пойти на это. Нам нужно было оружие: наше было старое и плохое. То, которое давали нам англичане, Зервас просто-напросто прятал. Мы даже не знали, на чьей стороне он окажется в конце концов. Икона, как все думали, исчезла. Для меня она была чем-то… мифическим. Я был современно мыслящим человеком.
