Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя
Илья лежал на полу – так удобнее – и слушал темноту.
Рядом на диванчике сопела Саломея. Вдох и выдох, движение глазных яблок под веками. И нервно вздрагивающие пальчики. Что ей снится?
Далматов надеялся, что не те злосчастные кролики. А ведь соврал: он тогда всерьез перепугался, и не столько наказания, сколько того, что навсегда убил.
Как кроликов.
На этой книге воспоминаний стояла метка: осторожно, опасно. И Далматов все эти годы старательно обходил даже полку, на которой книга стояла. А вот сейчас потянулся. Снял. Раскрыл.
Кролик на полу. Кролик на диване. Эксперимент. Секундомер в руке. Саломея кричит. У нее очень звонкий голос, от которого Илья глохнет. Надо что-то сделать, чтобы она замолчала. И он делает то, что умеет. Стакан с водой и четыре капли. Или пять? Пять.
– Пей.
Прижимает стакан к губам, заставляет глотать. И Саломея умолкает. Она вдруг начинает заваливаться на пол, ноги подгибаются, а рыжая кожа на глазах выцветает, становясь белой-белой.
Он подхватывает Саломею.
Тяжелая. На диван положить. Схватить за руку. Сдавить. Пульса нет и губы сжаты. Дышит? Непонятно. И сердце не бьется.
Он остолбенел от страха. Сидел. Смотрел. Молчал. Когда отец прибежал – молчал. И пощечину получив, не очнулся. В голове одно стучало – не вернется. И ведь вроде бы хотелось, чтобы она ушла, чтобы насовсем, оставила в покое.
– Ты чего натворил? – Рев отца отрезвляет. Пара пощечин приводит в чувство.
– Не трогай ее!
Илью не слушают. Отпинывают в угол, но боль впервые не вызывает обиды: заслужил. Отец щупает Саломею, бьет по щеками, оттягивает веки, сует пальцы в рот. Выкручивает руки. А она – как кукла.
– Живая вроде, – отец закидывает Саломею на плечо. – Сиди здесь. С тобой я потом поговорю.
В этом обещании нет ничего хорошего. Илья ждет. До вечера, и ночью, и до самого утра. Он не ложится спать, как не притрагивается к еде. И мать, которая принесла поднос, впервые смотрит с неодобрением. Опять он все испортил.
А потом Саломея проснулась и стала спрашивать про кроличью чуму и лекарства… идиотская фантазия. Но отец умел вкладывать в чужие головы самые идиотские фантазии.
От этого тоже было тошно.
Флешка лежала в кармане пиджака. Крохотный кусочек пластика и металла. Килобайты информации. И решение загадки, которое с некоторой долей вероятности можно использовать как доказательство.
В квартире нет компьютера.
Значит, надо найти.
Его рубашка сохла в ванной комнате и почти высохла. Штаны грязные. Пиджак мятый. Илья похож на бомжа.
– Ты куда собрался? – Сонный голос остановил Далматова на пороге. – Сбегаешь?
– Я вернусь.
– Угумс. Я с тобой. Отвернись. – Саломея зевнула и потянулась: – Не спится же тебе… отвернись, сказала.
Далматов вышел.
Оделась она быстро. Намочив ладони, пригладила волосы, которые свивались рыжими пружинками.
– Ну, идем. Только куда?
– Туда, где есть компьютер.
Безымянный клуб нашелся в подвале соседнего дома. Восемнадцать ступенек вниз, десяток пивных бутылок, банка вместо пепельницы и коллекция разноцветных оберток. Чипсы. Орешки. Конфеты. Выкрашенная зеленым дверь и фонарь над ней. Табличка с выведенным от руки «Круглосуточно». И чуть ниже приписка: «В долг не работаем».
За дверью душно. Жужжат кулеры, громыхают выстрелы. И визг тормозов бьет по ушам. Виртуальная машина не входит в поворот и летит, кувыркаясь. Гонщик матерится. Его более удачливый дружок, парень лет семнадцати, хохочет.
– Вам чего? – Из подсобки выныривает существо неопределенного пола. Грязные волосы заплетены в косички, а косички украшены бусинами и разноцветными нитями. Старый свитер скрывает линии тела. И драные джинсы с бабочкой на колене не добавляют ясности.
– Машину. На час. – Бумажник получается достать со второго раза. Пальцы еще не вернули прежнюю гибкость. И Далматов отдает бумажник Саломее: – Заплати.
Платит.
Существо разглядывает купюру сонно, равнодушно, но после убирает в горловину свитера.
– Третья. Печатать не печатаем. Ксерокса тоже нету. И если громко, то сами им говорите, дядя.
Их компьютер стар, старше других, за которыми идет игра. Он не гудит – подрагивает, и снятая крышка корпуса позволяет разглядеть детали: переплетение проводов, пыльные планки памяти, прямоугольник жесткого диска. Мерцает монитор, и от этого больно глазам.
Илья жмурится, трет веки.
– Плохо? Может, скажи, что надо искать? А сам наверх? – Саломея обнимает его осторожно, опасаясь причинить боль. Если бы она хамила, было бы легче.
– Нет. Садись.
Стульев нет. Забрала веселая компашка игроков, расставившая на них бутылки с пивом, энергетиком. Пачки чипсов держали на коленях.
– Ребята, пожалуйста, дайте стул, – Саломея вежлива. Ребята гогочут.
– А ты стоя, тетенька! – говорит самый наглый. Белобрыс, лупоглаз, на шее три цепочки. Уши пробиты. За серьгу Илья и схватил, сжал, выкрутил и пообещал:
– Дернешься – с мясом вырву. Извинись.
– Дядя, ты чего, оборзел? – вскочил второй, смугловатый бычок с подкачанной фигурой.
– Илья!
– Тихо, – Далматов обращался ко всем сразу, и все смолкли. Только от противоположной стены доносились выстрелы. Отчетливо лязгали гусеницы трака. Рвались снаряды.
– Сейчас мы все решим миром, правда? – Илья слегка сдавил пальцы, позволяя ощутить растяжение кожи. – Или не решим, и он потеряет ухо.
– Васька! Сделай хоть что-нибудь…
– Например, извинись.
– И-извините, пожалуйста, – пробормотал белобрысый. – Я не хотел.
– А ты?
Второй молча сел на место.
– Ну и дальше что делать будешь? – Саломея больно ткнула пальцем в спину. – Герой.
– Стулья возьми.
Послушалась.
– А вы, ребята, ведите себя тихо. И тогда уйдете отсюда целыми и невредимыми.
Илья разжал пальцы. Воцарившаяся тишина держалась секунд пять. Потом заголосили девчонки, а парни неловко позволили себя удержать, и драки не случилось.
Жаль.
– Далматов, ты меня пугаешь. – Саломея убрала рыжую прядку с глаз. – А если бы они на тебя бросились?
– Ты бы меня спасла.
Она лишь хмыкнула, но больше ничего не сказала. Сидела близко, как-то слишком уж близко. Теплая. И пахнет сливочным маслом, ромашкой, весной. Когда наклоняется – а она не умеет сидеть прямо, все время горбится, смешно вытягивает шею, – то свитерок ползет вверх и становится видна полоска золотистой кожи с веснушками.
Смотри, пока есть возможность. Заполняй подотчетные книги памяти, будет потом что перечитывать.
Файлов на флешке оказалось несколько.
Копия старого дела. Желтые листы, синие чернила. Местами отсканировано так, что текст почти нечитабелен.
Заключение судмедэксперта: смерть в результате повреждения шейных позвонков, полученного при падении с высоты, не превышающей высоту человеческого роста.
Черно-белые фотографии. Склон. Железная дорога. Трава серая, небо – белое, а солнце и того белее. Крупный гравий. И широкая полоса примятой травы.
Тело не перемещали.
Показания свидетелей.
Фотографии.
– Милослава? Это ведь она? – Саломея придвигается еще ближе, прижимая бедро к бедру, локоть к локтю. Жар ее тела мешает думать. Нельзя было связываться с Саломеей Кейн.
– Она.
Овал лица. Густая челка до самых бровей. Длинный нос и дуги ресниц. Пухлые губы поджаты. Девушка выглядит злой.
– Погоди. Верни. Она убила?
– Скорее всего.
– Или несчастный случай. Гнался за ней. Поскользнулся. Упал. Свернул шею. Все логично.
– Но? – От звука ее голоса по коже бегут мурашки.
Сосредоточься, Далматов, пока твоя голова еще при тебе.
– Не знаю. Просто ощущение. Убийство… любое убийство… оно все меняет.
Илья кивает: это правда. Мир остается прежним, но все-таки немного иным. А потом это «немного» разрастается. И однажды ты понимаешь, что теперь – все другое.
Следующий файл. Список студентов четвертого курса, пребывавших на практике в селе Озерцы Гарочанского района.
Фамилии, фамилии… и нужная имеется.
Копия заявления из ЗАГСа.
Пулеметная очередь. Вой рисованного зверя. Хохот. Мат. Девчачьи визги. Подвальные игры виртуальных миров. Им далеко до реальных.
– Ты когда понял? – Шепот Саломеи теряется среди прочих звуков, и ей приходится наклоняться к самому уху.
И последний файл: экспертное заключение и сертификат, подтверждающий право собственности. Вот и все. Или почти все.
Не опоздать бы.
Глава 7
О любви и не только
Дорога. Напряженное молчание Милославы. Собственные мысли. Андрюшка лгал. Он всем лжет, но никто не обижается. И Лере не надо. Она ведь знала, что все – ложь, с самого начала. Но захотела поверить. И вот теперь получает, что заслужила.
