Андрей Остальский - Жена нелегала
— Потом мне надо было быстро объехать несколько своих точек, закрыть то, что необходимо было закрыть. Ведь некоторые не будут ни с кем, кроме меня, работать.
— Венемюнде, например, — не удержалась Джули.
Но Карл ее проигнорировал.
— Надо было все время идти на опережение, появляться там, где меня не ждали. И проверяться — как я никогда не проверялся. Вот и довел себя до изнеможения. Ничего — пару дней, и я восстановлюсь.
— Но я не понимаю, — сказала Джули. — Итог каков?
— Второй сказал: я доложу по инстанции. Это не мне решать. Но если хочешь знать мое личное мнение, то единственное твое спасение, если нам удастся убедить ЦК, что ты сошел с ума. Но не уверен, что у нас это получится.
— Значит, остается надеяться, что тебя оставят в покое — как сумасшедшего? Но этого не может быть!
Карл встал. Протиснулся к плите. Положил в тарелку то, что осталось от омлета. Поковырялся, отделил черные, обгоревшие края ножом. Стал есть стоя.
— Был один прецедент. Некий Александр Орлов. Он был кем-то вроде Второго в сталинские времена. Когда понял, что его собираются уничтожить, то удрал на Запад. И передал лично Сталину послание: я знаю страшные тайны, в том числе ваши личные, товарищ вождь. И если со мной что-то случится или если мою мать-старушку тронут, то эти тайны станут достоянием западной общественности. С другой стороны, если вы оставите меня в покое, я обещаю все секреты хранить и с противником не сотрудничать. Я не перебежчик. Я — отставник. С некоей особой страховкой. У нас будет общий интерес — ничего не ворошить. И вроде бы Орлову действительно дали умереть своей смертью. И мать его в России не трогали. Даже пенсию ей, кажется, платили.
— А у тебя тоже есть чем торговать — личными тайнами вождей?
— Личными не личными… Но… В общем, неважно… Я тоже нечто вроде послания направил Первому. Посмотрим… Я считаю: маленький шанс есть…
Карл доел омлет, вернее, то, что от него осталось. Потом полез в холодильник в поисках, чего бы еще можно было съесть. Тут Джули пришла в себя, оттерла его от холодильника, стала делать ему сэндвичи.
Потом погрузила все это на поднос и пошла с ним в столовую. Усадила Карла за стол. И тогда только сказала:
— Карл, откажись от этой идеи — она же действительно безумная! Свяжись с ними, сообщи, что все в порядке. Что работаешь, как работал. Ну, может быть, без этой только… без Венемюнде. Ты же ее все равно… как ты это называешь? Закрыл, вот. И амплуа тебе обещали сменить. Не будешь больше… Ромео. Будешь нормальный шпион. Резидент. Будешь очень хорошо шпионить. Еще лучше, чем раньше. А я… не знаю, как у меня получится… но я буду стараться. Буду делать вид, что ничего не знаю. И все будет о’кей.
— Нет, голубушка, не получится, — сказал Карл. — Раньше надо было такое решение принимать. Теперь — поздно. Уже все наверняка в ЦК доложено. Каждый же захочет свою задницу прикрыть, это нормально.
Дожевал бутерброд, посмотрел на Джули искоса. Сказал:
— Я совсем не хочу, чтобы ты себя казнила за это… Это не только из-за тебя с Шанталь. Тут все сошлось. Я понял, что больше не могу. Устал смертельно. Нервы не выдерживают. Да тут еще эта сомнительная операция, которой официально не существует. И от которой все открестятся, если что. И я буду крайним. Гадость вообще настоящая. Потому что я, конечно, офицер и должен выполнять приказы. Но что, если приказ существует в какой-то странной, эфемерной форме? Письменно ведь никто его не подтвердит.
— Умоляю тебя, Карл, не иди против них! Они тебя уничтожат и нас вместе с тобой! — вдруг залепетала Джули. Как будто до нее только сейчас до конца дошло. А она в самом деле только теперь по-настоящему поверила.
— Ну, я могу от вас отделиться, спрячусь где-нибудь…
— Нет-нет, вот этого я совсем не имела в виду! Я тогда жить не смогу — зная, что за тобой где-то идет охота. Да и потом — все равно они могут решить меня уничтожить… Я читала, как в войну гестапо мучило женщину, чтобы узнать, где муж прячется. Хотя она и не знала ничего. Нет, уж если погибать — то вместе. Но, может, можно не погибать?
— Есть небольшой шанс, я ж тебе говорю. Но действительно, вы — мое прикрытие, мое алиби. Якобы.
— Что значит — якобы?
— Потому что на самом деле — скорее наоборот… Это мое объяснение для самого себя. Почему я хочу остаться жить с вами и бросить свою профессию. К которой меня, между прочим, готовили всю жизнь. К которой у меня вроде как высокое призвание. Неудобно же признаться самому себе, что я хочу это все бросить просто ради тихой семейной жизни.
А в реальности все объясняется проще — я, наверно, истратил запас отпущенных мне сил и энергии. Нервы вышли из строя. И с глазами беда. И не только с ними. Мне кажется, я вот-вот начну разваливаться.
— Тебе просто нужен отдых…
— Во-во, и Второй тоже на это напирал. Предлагал пару месяцев в санатории в России. А когда я отказался, то даже был готов разрешить мне отдыхать за границей. В Египте, в Тунисе, на Мадейре. Где угодно, только не в Америке. Слово «Америка» всегда наших старцев пугает.
— Прошу тебя, Карл, согласись! Отдохнешь, а там видно будет!
— Поздно, поздно, Джули, уже все доложено в ЦК наверняка. Может быть, даже в Политбюро. Теперь они меня в любом случае отзовут, даже если я скажу им, что передумал. А я не хочу возвращаться. Меня никто там не ждет.
— У тебя там нет семьи, родственников?
— Считай, что нет. А те, кто есть… Ладно, не хочу об этом…
Джули не знала, что еще говорить после этого. Все слова кончились.
А он сказал:
— Как странно, что ты меня теперь уговариваешь остаться шпионом… Но я понимаю, у тебя тоже нет хорошего варианта выбора. Поэтому ты и мечешься. Извини меня, я тебя втравил во все это. Колоссальное свинство с моей стороны.
— Не надо извиняться. Я все равно ни о чем не жалею — кроме одного. Что заставила тебя совершить такой безумный поступок. Но я не предполагала, что это возможно. Я не думала, что ты способен…
И Джули сорвалась. Заплакала. Заревела в три ручья. И он бросился к ней, поднял со стула. Обнял, стал целовать. Но она долго не могла успокоиться.
А потом они прожили три месяца. Почти счастливыми. Только за каждым углом Джули мерещилась слежка. Любой незнакомец был подозрителен: не достанет ли он из кармана пистолет с глушителем? Да и Карл был напряжен, хотя пытался скрывать это от нее. Опять барбекю делал, мясо жарил. И соседей, как в прежние времена, звали, даже Риту. Даже с теткой пытались мириться. И та ворчала, ворчала, но стала приходить на чай. И с какого-то момента чувство опасности начало притупляться.
Но однажды Карл ушел в город, на Сандгейтроуд прогуляться, газеты купить. А потом и Шанталь забрать из детсада. Но в четыре часа оттуда позвонили, спросили: почему за девочкой никто не приходит? Джули залепетала что-то, села за руль, съездила за Шанталь, привезла ее домой. Около дома бродила тетка.
Едва поздоровавшись, задала Джули немыслимый вопрос:
— Где твой Карл?
— За газетой пошел, но что-то задерживается, — сказала Джули не своим голосом.
— Имей в виду, — сказала тетка. — Мне Бриджит звонила. Говорит: кажется, только что видела Карла в Черитоне. В машине, набитой странными людьми. Машина стояла на светофоре, и что-то там внутри происходило, будто возня какая-то шла. Она, конечно, не может поручиться, толком рассмотреть не удалось. Но ей показалось, что Карл или похожий на него человек что-то ей пытался сказать, какой-то жест сделать, но ему не дали. Наверно, говорит, обозналась. Не может быть, чтобы это был ваш Карл. А ты как думаешь, мог он в Черитоне почему-то оказаться? А? Что ты молчишь?
Но Джули ничего сказать не могла. Даже головой покачать не сумела. Она уже даже и не слышала, что еще говорила ей тетка.
Потому что небо упало на землю.
Часть 3. Киев, 1995
1
Они уже довольно долго кружили по неотличимым друг от друга кварталам Оболони, киевского варианта московских Черемушек, когда Миша вдруг вцепился Данилину в руку и зашипел: «Вот он, смотри!» Данилин резко обернулся: его глаза скользнули по одной мужской фигуре, по другой… Все тоже какие-то одинаковые, как дома вокруг, серые, невзрачные, в мешковатых плащах… «Вот этот, этот, точно это он!» — Миша указывал теперь пальцем на одну из фигур на тротуаре. Водитель Коля притормозил. «Иди, с богом!» — Миша вытолкнул колебавшегося Данилина из машины.
Человек в черной старой шляпе, в темном плаще, с лицом, наполовину закрытым шарфом, — как мог Миша его узнать? «Сейчас будут обознатушки-перепрятушки», — подумал Данилин, но все-таки решительно прибавил шагу, догнал человека в плаще, громко позвал: «Юра!» Человек продолжал движение, ни на секунду не сбившись с шагу. Хотя как можно не услышать, когда тебе орут практически в затылок? Может, пан глуховат? Тогда Данилин обогнал его, перегородил дорогу и закричал: «Юра, мне очень нужно с вами переговорить, это очень важно!» Несколько прохожих — женщина с ребенком в коляске, старуха с авоськами, шарахнулись прочь от данилинского крика, чуть друг с другом не столкнувшись, но ничто не дрогнуло в лице предполагаемого Юрия. По глазам и торчавшему над шарфом носу Данилин не мог понять, с кем он разговаривает. Как и большинство, он не умел узнавать людей по отдельным чертам лица. Кроме того, человек никогда до конца не похож на свою фотографию, тем более пятнадцатилетней давности.
![Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]](/uploads/posts/books/124800/124800.jpg)
