Андрей Остальский - Жена нелегала
— Да ладно тебе, культ как культ… Немногим хуже других. Христиане тоже мощи всякие выставляют.
— Католики — да. Но не протестанты. Но у католиков и православных вера в эманации всякие… в благодать… А здесь-то что, в атеистической стране? И главное — это же не просто некая церковная община, в которой люди во что хотят, в то и верят. Нет, у вас это государственный культ, обязательный для каждого гражданина, уклонение от него — преступление. Страшно. Как бы я тебя ни любила, мука для меня там будет жить непереносимая. И все равно мы в итоге разойдемся. А обратной дороги для меня не будет!
— Погоди, ну ладно, Кремль с Мавзолеем тебе не понравились, но от Третьяковской галереи ты, по-моему, была в восторге…
— Не лукавь. Верещагин с Серовым — это у вас так… вторично. Ошметки ушедшей культуры. Нового искусства же нет… Главное у вас — мертвый фараон на площади. И это все остальное задавило… С Верещагиным и Чайковским у нас бы «холодной войны» не было. У нас война с фараоном. Вы же хотите и нас заставить ему кланяться. Поляков с чехами вон уже заставили…
— Ты, я вижу, действительно газет начиталась…
— Да, начиталась. Но мне достаточно и того, что я видела.
— Эффективно я тебя свозил, ничего не скажешь… Я тебя недооценивал. Думал: тебе эта вся идеология безразлична.
— А мне и сейчас на нее совершенно наплевать! Мне все эти споры: социализм, капитализм — совершенно неинтересны. Откуда мне знать, кто прав… Единственное, что я поняла после поездки в Россию, — мы несовместимы. На уровне инстинкта. Подсознания. Понимаешь?
— Но как же мы с тобой? Мы-то с тобой совместимы?
— С Карлом, да. Но, видимо, не с Юрой.
Карл достал сигареты, жестом спросил у нее разрешения. Она пожала плечами. Он закурил. Второй уже раз на ее глазах. Спросила:
— Никак не пойму, куришь ты или нет?
— Я и сам уже не пойму… Раньше думал, что бросил, а теперь — не знаю… Слушай, а альтернативные какие-то предложения у тебя есть? Или расстаемся, и все? Подписано и запечатано? Без вариантов?
— Уволься. Подай в отставку. Раз про тебя почти никто не знает… То Юра может себе позволить исчезнуть. Останется один только Карл.
И Джули вдруг непроизвольно встала, протянула к нему руки… Карл погасил сигарету, встал, неловко обнял ее. Они застыли неподвижно и так довольно долго стояли, тесно прижавшись друг к другу. Потом он сказал:
— Переоценил тебя Третий. Как ты не понимаешь, что подать в отставку в моем положении невозможно. Не бывает такого. А если я стану настаивать, то это будет равносильно самоубийству. Одни травятся. Другие стреляются. Третьи вешаются. А я вот так с собой покончу — оригинально. Мне же придется всю жизнь прятаться, и тебе вместе со мной. И Шанталь. Это будет не жизнь, а так, непонятно что. И все равно рано или поздно найдут. Почти наверняка. Я не могу позволить себе подвергать тебя и ребенка такому риску.
— Ну, тогда уходи, — сказала Джули.
— Ты твердо решила?
— Да! Мне очень больно тебя потерять… Но… ты ведь сам хотел, чтобы я приняла решение свободно, а не под твоим гипнозом, не так ли?
Карл кивнул. Короткий такой, обреченный кивок. В котором читалось: я, собственно, так и знал, что этим все кончится.
Но легко сказать: решила твердо! В ту ночь она заперлась в спальне, и Карл остался ночевать один в своем кабинете на третьем этаже. Она слышала, как он возился там, паковал свои вещи. И сколько же раз за ночь она уже почти готова была взбежать к нему по лестнице, сказать: да бог с ним, с твоим шпионажем, ладно, шпионь, раз другого выхода нет. Только незаметно, отдельно от меня. И главное — не спи со всякими ужасными бабами! Или спи так, чтобы я не догадывалась. А я буду стараться делать вид, внушу себе, что ты обыкновенный фотограф… И как-нибудь будем жить одним днем, не задумываясь…
Вот такие тексты она уже сочиняла в своей голове и вроде готова была произнести их вслух, но каждый раз в последний момент все-таки передумывала и оставалась в запертой спальне. Смотрела в потолок и думала: нет, невозможно! Как у Кончиса в «Маге» — невозможный выбор! Невозможный! Совершенно не годится ни тот, ни другой вариант!
Сна, конечно, никакого не было, а Карл с утра был в отвратительной форме, видно, принял лошадиную дозу своих запрещенных снотворных и теперь не мог до конца проснуться. А она, после бессонной ночи, тоже плохо соображала. Они злились друг на друга и на самих себя. Поэтому, наверно, прощание прошло так скомкано. Он спросил равнодушным тоном:
— Ты не передумала?
Она покачала головой и отвернулась. Тогда он ушел в спальню к Шанталь и провел там минут сорок. У Джули не было моральных сил туда заглянуть. Она сидела в зеленой гостиной и тихо плакала. С платком наготове. Чтобы скрыть от него свои слезы. Что не совсем удалось. Поскольку после разговора с Шанталь он очень быстро спустился вниз со своим знаменитым чемоданом и еще сумкой, в которой он обычно таскал с собой аппаратуру. Стоял в дверях, смотрел на нее подозрительно. Заметил, что плакала. Отвернулся. Сказал:
— За остальным я потом как-нибудь заеду… Или пришлю кого-нибудь.
Помолчал. Добавил:
— Я вызвал мини-кеб.
Хотя это и так было понятно: Джули слышала, как он звонил.
Он сел напротив нее в гостиной. Вроде бы опять собранный, подтянутый. Улыбнулся ей как прежде. И у нее все оборвалось внутри. Еще немного, и она сорвалась бы, кинулась бы ему на шею, на все согласилась бы…
Но раздался звонок в дверь. Карл ловко, энергично вскочил, подбежал к ней, поцеловал. Вернее, быстро прикоснулся губами к губам. Сказал:
— Держись.
Оторвался от нее решительно. Дошел уже почти до двери. Все-таки обернулся.
— Шанталь…
Что-то еще хотел добавить, но раздумал. И так все понятно.
Тогда Джули сказала:
— Уходи. И передай своим — я никого и ничего не выдам. Тем более что и сама повязана — незаконно пересекала границы по поддельным паспортам. Сразу в трех странах преступница. Но ведь так и было задумано, не так ли?
Он кивнул. Вернулся. Положил на стол пачку таблеток.
— Это транквилизаторы, — сказал он. — Больше одной за день не принимай. А то эффект будет обратный. Прими сегодня на ночь одну — хоть поспишь. Но на виду не держи. Официально этих таблеток не существует.
Потом еще постоял, как будто хотел что-то еще добавить. Но слов не нашел.
Она опять сказала:
— Уходи.
Потому что больше не могла вытерпеть. Выдержать. Выстоять. Надо было, чтобы он исчез как можно скорее.
Он махнул рукой и действительно исчез.
На ночь она выпила таблетку, и в самом деле ей тут же все стало все равно. И она прекрасно заснула. На следующий день был понедельник. Утром встала с большим трудом. Надо было везти Шанталь в школу. Та тарахтела по дороге, рассказывала, что будет, когда папа вернется из командировки. Гадала, что он ей на этот раз привезет. Они с ним поедут в лондонский зоопарк — он же давно обещал! И на аттракционы, на Алтонские башни тоже пора съездить. От этих разговоров Джули делалось дурно, но она себя преодолела.
Вернулась домой. Подумала: первый день.
Потом были второй, третий, почему-то очень тяжелые — седьмой, одиннадцатый и пятнадцатый. И двадцать четвертый. А с двадцать пятого по тридцать первый — ничего, терпимо. А вот на тридцать второй случился ужасный срыв, истерика. Пришлось принимать волшебную таблетку. И еще прибегала к Карловым снадобьям три раза. На шестидесятый день началась снова терпимая полоса. Можно было дежурно поплакать на ночь и заснуть без лекарств. И проснуться с более или менее свежей головой.
Тетку почему-то видеть не могла. Отказывалась говорить с ней по телефону. А когда та заявилась в дом, практически выставила ее вон.
А на семьдесят первый день, вернее в ночь на семьдесят второй, в два пятнадцать раздался звонок.
Ничего, если подумать, особенного. Он же обещал зайти за вещами. Но не в таком же виде. Как будто он не спал целый месяц и жил на своих зверских таблетках.
А может быть, и нарочно довел себя до такого состояния, чтобы меня разжалобить, подумала Джули. И следующая мысль была: ну и пусть. Не имеет никакого значения. Какая разница. Значение имеет другое — совершенно невозможно представить себе, что он снова уйдет. Ей пора сдаваться, вот что. Потому что только теперь она призналась себе — она проиграла! Ничего у нее без него не получается.
Он проснется, и она скажет ему.
13
Карл проснулся. Или нет? Взгляд мутный, бессмысленный… Таращит глаза. Наверно, силится понять, сон это или явь.
Снова опустил веки. Нет, не надо ему давать спать дальше. Он говорил ей когда-то: больше двадцати часов не надо ни в коем случае. Если что — буди.
Легко сказать… как будить-то? Водой, что ли, обдавать холодной? А что, может быть, и придется…
![Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]](/uploads/posts/books/124800/124800.jpg)
