Дик Фрэнсис - Рефлекс змеи (Отражение)
— Да, спасибо, — кивнул я. — Эти гориллы — ваши вышибалы?
— Я их использую, — строго сказал он, — как вышибал. И не посылаю их избивать женщин и жокеев.
— Стало быть, немного подхалтуривают на стороне? Не так ли?
Он ответил уклончиво.
— Я ожидал, — сказал он, — что, будь у тебя письмо, ты чего-нибудь от меня потребуешь. Чего-нибудь побольше... ответов.
Я подумал о письме, которое помнил слово в слово:
“Дорогой Виктор Бриггз,
Я уверен, что вам будет интересно узнать, что я имею следующую информацию. За последние шесть месяцев вы пять раз тайно договаривались с букмекером об обмане делающих ставки игроков, устраивая так, чтобы ваши фавориты с шансами на победу проигрывали свои заезды”.
За этим следовал список из пяти скачек, дополненный суммами, которые Виктор получал от своего знакомого букмекера. Дальше письмо гласило:
“У меня находится заверенное данным букмекером собственноручное признание.
Как вы можете заметить, на всех этих пяти лошадях скакал Филип Нор, который явно осознавал, что делает.
Я мог бы отослать это признание в Жокейский клуб, и в таком случае вы оба были бы исключены. Однако вскоре я вам позвоню с альтернативным предложением”.
Письмо было отправлено более трех лет назад. Три года Виктор Бриггз не мошенничал с лошадьми. Но ровно через неделю после гибели Джорджа Миллеса Виктор Бриггз взялся за старое. Вернулся к прежним играм, чтобы понять, что на своего беззащитного жокея он больше полагаться не может.
— Я ничего не собирался делать с письмом, — сказал я. — Даже не собирался говорить вам, что оно у меня. До сегодняшнего дня.
— Почему? Ты хотел выигрывать. Ты мог бы использовать его, чтобы заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь работу в том случае, если не будешь скакать, как я хочу. Ты знал, что я не перенесу, если меня выставят из клуба. И все равно ты не использовал письмо. Почему?
— Я хотел... я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради их же блага.
Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.
— Вот что я тебе скажу, — наконец начал он. — Вчера я сложил все призовые деньги, которые получил с тех пор, как Дэйлайт скакал в Сандауне. Все эти третьи и вторые места, равно как и за победу Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам — за победу и место. И оказалось, что я в последний месяц, когда ты скакал честно, заработал больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с шага. — Он помолчал, ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. — Я увидел, — продолжил он, — что ты больше не собираешься мошенничать на скачках. Я это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал другим человеком. Более зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для меня, то больше я не стану тебя просить проигрывать. — Он снова замолчал. — Этого достаточно? Ты это хотел услышать?
Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.
— Да.
Помолчав еще немного, он сказал:
— Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере...
— Пожертвование в пользу Пострадавших Жокеев?
— Ты много знаешь.
— Я узнал, — сказал я, — что Джордж вымогал деньги не для себя. Ему нравилось… — я подыскал слово, — разрушать чужие замыслы.
— И сколько он разрушил?
— Насколько я знаю, семь. Может, восемь, если вы спросите своего букмекера. Он был изумлен.
— Джорджу Миллесу, — сказал я, — нравилось заставлять людей ползать перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не слишком жестко. А вот тех, кого он застал на месте преступления, он унижая с удовольствием. У него для всех были альтернативные предложений... Либо обнародование, либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто не дать осуществиться злу. Не дать Ивору Ден Релгану играть мускулами. Не дать Дане принимать наркотики. Не дать другим... делать другое.
— Не дать мне, — сказал Виктор с налетом холодного юмора, — вылететь из клуба. — Он кивнул. — Ты, конечно, прав. Когда Джордж Миллес мне позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но тут он сказал, что я просто должен вести себя хорошо. Он так и сказал. “Пока вы не дурите, Виктор, — сказал он, — ничего не случится”. Он назвал меня Виктором. А я и знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто он такой, но и только. “Виктор, — сказал он мне, словно я был домашней собачкой, — пока вы будете послушным мальчиком, ничего не случится. Но, если я заподозрю неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока не ткну его мордой в закон, и тогда, Виктор, из вас обоих сделают отбивные котлеты”.
— И вы до сих пор помните все это слово в слове? — изумленно спросил я.
— Я записал его. Я ждал его звонка. Мне было нужно доказательство шантажа. А получил я только высокоморальное увещевание и предложение внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.
— И больше ничего?
— Он подмигивал мне на скачках.
Я рассмеялся.
— Да, ужасно смешно, — сказал он. — Ты об этом?
— Не совсем. Есть кое-что, что вы могли бы сделать для меня. Если пожелаете. Вы кое-что знаете и могли бы рассказать мне. Кое-что, что вы могли рассказать бы мне в будущем.
— О чем?
— О наркотиках Даны.
— Дура она. Не хотела слушать.
— Скоро послушается. Ее еще можно… спасти. К тому же она...
Я рассказал ему все, что я собирался сделать. Он внимательно слушал. Когда я закончил, он ответил мне короткой сдержанной улыбкой.
— По сравнению с тобой, — сказал он, — Джордж Миллес просто ребенок.
* * *Виктор уехал, а я пошел назад в Ламборн через Даунс.
“Странный человек, — думал я. — За эти полчаса я узнал о нем больше, чем за семь лет, и все равно это было почти ничего”. И все же я получил от него то, что я хотел. Причем без принуждения. Он дал мне работу без условий, на столько, на сколько мне понадобится. И еще кое в чем важном помог. И все это не потому, что у меня было то письмо.
Идя домой среди ветра по нагим холмам, я подумал, как же все изменилось за последние несколько недель.
Дело было не в Джордже и его бомбах, а в Джереми и Аманде.
Из-за настойчивости Джереми я стал искать Аманду, а в результате встретился с бабкой, дядей и сестрой. Я, по крайней мере, хотъ что-то узнал об отце. Я стал ощущать корни, чего со мной не бывало прежде.
Я нашел людей. Я нашел их, как находят другие люди. Не обязательно, чтобы они любили меня или были достойными, или преуспевающими, — они были. Я не искал их, но теперь, когда они у меня были, они закрепились в моей душе, как основание каменной стены.
Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней обрел и чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны, не осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал место, где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и теперь это тихонько вело меня к Чарли.
Я больше не плыл по течению.
У меня появились корни.
Я добрался до вершины холма, откуда был виден коттедж, с того самого выступа, который я видел из окон гостиной. Я встал на выступ. Оттуда как на ладони был виден весь Ламборн. Увидел дом Гарольда и его двор. Увидел весь ряд коттеджей, с моим посередине.
Я принадлежал этой деревне, я был частью ее, семь лет дышал ее тайнами. Бывал счастлив, бывал жалок. Просто бывал. Это место, которое я называл домом. Но теперь душой и разумом я стремился в другое место. Скоро я туда уеду. Я буду жить где-нибудь в другом месте вместе с Клэр. Я буду фотографом.
Будущее затаилось в моей душе — долгожданное. Я принял его. Очень скоро я шагну в него.
“До конца сезона, — думал я, — я буду выступать. Еще пять-шесть месяцев. Затем в мае или июне, когда придет лето, я выброшу свои скаковые сапоги — уйду так или иначе, как и любой жокей. Скоро я скажу об этом Гарольду, чтобы он успел подыскать кого другого до осени. Я возьму всю радость от того, что мне осталось, и, может быть, использую свой последний шанс на Больших национальных. Все может быть. Кто знает?”
Я все еще имел вкус к скачкам и был в форме. “Лучше уйти, — подумал я, — пока все это не иссякло”.
Я без сожалений спустился с холма.
Глава 21
Двумя днями позже на поезде приехала Клэр, чтобы взять из картотеки нужные ей снимки. Она сказала, это необходимо для того, чтобы сделать портфолио. Теперь, когда она стала моим агентом, она будет двигать дело. Я рассмеялся. Это серьезно, сказала она.
В тот день у меня заездов не было. Я договорился, что заберу Джереми из больницы и отвезу его домой и что Клэр поедет со мной. Также я позвонил Лэнсу Киншипу, сказать, что дубликаты его снимков уже сто лет как готовы, и что я просто не мог с ним встретиться, и не хочет ли он, чтобы я забросил их к нему домой, потому как мне почти что по дороге.
“Было бы неплохо”, — сказал он. “Днем, пораньше”, — предложил я, и он сказал “ладно”, опять проглотив “о” “И еще я хотел бы кое о чем попросить”, — сказал я.
