Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
Тут царствовал бедлам. Весь пол был усеян книжками, газетами, журналами, обрывками бумаг; глобус с нарисованной на нем страшной мордой лежал у кровати, как оторванная голова; толстая сучковатая палка торчала в цветочном горшке, похожая на языческий фаллический символ. И всюду пыль, пыль, пыль... В довершение картины у шкафа, подпирая его могучими плечами, стоял атлант Вася Алексеев. На щеках его расцветал яркий детский румянец.
— Смотрите... — прошептал он, едва дыша от волнения.
Оперативник посмотрел. В широких крепких пальцах участкового светилась прозрачная хрустальная фигурка балерины. Вася нежно взирал на нее, млел и таял словно школьник.
— Оставь, — буркнул Оникс, приседая на корточки у кучи макулатуры. — Не до игрушек...
— Можно я возьму ее? — робко попросил участковый.
— Возьми...
Сахаров рылся в куче и тихо негодовал. Газеты и журналы были разворошены, в альбоме не хватало двух фотографий, а письменный стол был явно взломан, если не убийцей, то Тоней Антоновой, причем последнее наиболее вероятно. Что-то у нее подозрительно оттопыривалась куртка на боку, когда они встретили ее в подъезде.
В какой-то мере Оникс теперь понимал чувства Пульса и даже не считал уже абсурдной идею арестовать девчонку и посадить в камеру хотя б дня на три. Чтоб не путалась под ногами. Да и дело становится все более остросюжетным. Такая проныра, как Тоня, вполне может оказаться на пути преступника, и тогда она будет его третьей жертвой... Оникс даже вздрогнул при этой мысли.
Без энтузиазма он перелистал альбом, почитал стихи, записанные на отдельных листочках четким красивым почерком.
— Апчхи! — восхищенно чихнул Вася Алексеев. — Сколько же пыли тут! Апчха!
Он уже присматривался к стеклянному шарику с корабликом внутри, и Сахаров мельком отметил, как он любовно поглаживает его бочок толстым пальцем.
— Василий! — строго сказал оперативник. — Положи шарик на место.
Обиженно засопев, Вася положил шарик в ящик.
Минут через пять Сахаров поднял голову и застукал участкового в тот момент, когда он сцапал со стола крошечный металлический ключик и попытался открыть им плоскую деревянную коробку.
— Что это?
— Шкатулка, — ответил Вася. — Никак не открывается.
— Где ты ее взял?
— В шкафу, на верхней полке.
— Дай сюда.
Шкатулка открылась легко, стоило только правильно вставить в замок ключик. Кроме толстой тетради, внутри ничего не оказалось. На обложке красным фломастером было написано: «Леопольд Богоявленский. Избранное». Сахаров открыл первую страницу, и сердце его ухнуло к пяткам.
«История о Большом Якуте, Большом Еврее и маленьком, очень умном русском». Пробежав глазами текст, оперативник понял, что он почти слово в слово совпадает с тем, что ему передал по телефону несколько дней назад Павел Линник. Только тот сказал, что историю эту сочинил Миша; никакого Леопольда Богоявленского Линник не упоминал. Мог ли Миша взять себе такой вычурный псевдоним? Вряд ли. А может, автором была сама Вероника Жемалдинова? Но ее стихи написаны совершенно другим почерком...
За «Историей...» следовал рассказ о милиционере, который обожал пугать жену зажигалкой в виде пистолета. Однажды спьяну он перепутал настоящий пистолет с зажигалкой и застрелил жену. Рассказ был написан плохо, наставительный тон раздражал, а мораль, заключенная в двух последних срифмованных строчках, умного читателя могла просто взбесить. В стиле изложения Сахарову почудилось что-то знакомое.
Другие произведения в «Избранное» Леопольда Богоявленского не входили.
С сожалением Оникс положил тетрадь обратно в шкатулку, отобрал у Васи Алексеева авторучку с переливающейся картинкой, бросил ее в ящик и пошел в коридор к телефону, вызывать группу на место происшествия.
***Уже из дому Сахаров позвонил Штокману.
— Виктор Васильевич, я хотел поговорить с вами как со специалистом в области литературы. — Вот так солидно начал Оникс беседу с администратором.
Штокман ужасно обрадовался и столь же солидно ответил:
— Что вас интересует, Николай Владимирович?
— Вам знаком некий Леопольд Богоявленский?
— Хм-м... Он, кажется, жил в восемнадцатом веке?
Оникс уловил в голосе собеседника напряжение. Или он знал Леопольда Богоявленского, или догадывался, кто это, или же сам им и являлся.
Не дожидаясь ответа от Сахарова, странно смущенный Штокман принялся пространно рассуждать об особенностях сегодняшней литературы, причем волновали его в основном гонорары.
— Как можно платить за то, что человек описывает горы трупов? — возмущался Виктор Васильевич. — Да еще платить долларами... Трупы-то отечественные, значит, и оплата должна быть в рублях...
— Пульс говорил, Миша Михайловский жил у вас некоторое время? — перебил Сахаров разглагольствования Штокмана.
— Что? Ах да. Очень давно. И очень недолго. Он тогда с супругой разводился. Пренеприятнейшая женщина, скажу я вам со всей откровенностью. Однажды позвонила мне в шесть утра и спрашивает, можно ли взять мою машину. Подружка в Израиль эмигрирует, надо в аэропорт отвезти. Я говорю: «Ларочка, так давай я сам вас отвезу». Нет, отвечает, на тебя места не хватит. Как вам такая наглость?
— Возмутительно. Вы дали ей машину?
— Дал... — ворчливо ответил Штокман.
Информация Менро подтверждалась. Он рассказывал Сахарову, что при всем своем желчном характере Штокман редко кому отказывал в просьбе. На «Мосфильме» о нем даже ходила такая сплетня: умирая, один старый актер попросил Штокмана посадить на его могиле баобаб. Штокман месяц ездил по инстанциям, включая различные посольства и консульства и Институт Азии и Африки, отлавливал негров и корейцев (почему корейцев?), писал письма знакомым за рубежом, и наконец кто-то ему достал баобаб. Штокман высадил его на могиле старого актера, на окраине Кунцевского кладбища, так что теперь каждый желающий может полюбоваться на импортное дерево, растущее в наших суровых природных условиях.
Сахаров не верил в эту байку. Да и на Кунцевском кладбище он бывал неоднократно. Никакого баобаба там в помине не было.
— Еще одно, Виктор Васильевич... Вы помните ту давнюю историю с изнасилованием?
Штокман запыхтел, весьма раздраженный таким поворотом разговора. Ониксу даже показалось, что он собрался бросить трубку. Но потом, через долгую неприятную паузу, все же ответил:
— Помню...
— Как по-вашему, кто мог это сделать?
— Не знаю.
— Вы никогда об этом не думали?
— Нет...
— Попробуйте подумать сейчас.
— Говорю вам: я не знаю, кто это сделал. Могу только дать слово, что не я. Эта девушка вообще была не в моем вкусе...
Беседа со Штокманом оставила в душе Сахарова смутное, но сильное чувство неудовлетворения.
В задумчивости он выпил подряд три чашки чаю с лимоном, выслушал сетования мамы на политическую и экономическую обстановку в стране, потом достал из сумки Кукушкинса и отправился к себе в комнату.
Ночью ему приснился Светлый Лик, превратившийся во Фредди Крюгера. У него были красивые глаза и страшные обожженные руки...
***В восемь утра он проснулся от яркого солнечного света, залившего всю комнату. Выглянул в окно и понял, что наконец наступила весна. Это было приятно. Все вчерашнее ушло, пропало без следа, словно унесенное свежим весенним ветром. На душе стало чисто и светло. Настроение было бодрым, как у физкультурника.
На кухне уже суетилась, напевая, мама. Махнув ей рукой в знак приветствия, Оникс проскочил в ванную, минут двадцать плескался, чувствуя себя прекрасно, просто замечательно, затем натянул длинную, почти до колен футболку с номером 0, подаренную одним знакомым баскетболистом, и отправился завтракать.
Кофе без молока, пять бутербродов с колбасой и яичница из двух яиц укрепила его хорошее настроение. Боясь спугнуть его, Оникс переключил телевизор с «Новостей» на мультфильмы, с удовольствием посмотрел приключения ежика в тумане. Часы показывали начало десятого. Пора было звонить по делам и собираться.
Без двадцати десять оперативник вышел из дома и поехал к Менро. Он уже простил его за длинный язык, из-за которого почти все свидетели знали его настоящее имя; ничто, ничто не могло испортить сегодня восхитительного состояния духа Оникса Сахарова. Даже падение в лужу у крепостных стен метро и атака взвода крикливых, как вороны, цыганок.
Солнце светило во всю мощь. Еще не ослепительно ярко, не жарко, а только тепло, но и от этого тепла было хорошо. Вот теперь до лета оставался лишь один шаг. Ну, может, два.
Менро открыл дверь сразу. Наверное, высматривал гостя в окно. Загрохотал, забурлил, оглушив в первую же минуту. Пушечным ядром ворвался в комнату, потом, со стулом в огромных руках, обратно. Втолкнул оперативника в кухню, усадил на стул и только тогда сел сам на табурет, пыхтя и глядя на Сахарова с умильной улыбкой.
