Оса Ларссон - Солнечная буря
— Вы собираетесь сжечь детей заживо?
Томас задумчиво закусывает губу, будто не слыша ее слов.
— Тебя нам придется забрать с собой. Хотя твое тело обгорит, возможно, останутся следы ножевого удара. Я не желаю рисковать.
Он прерывает свою речь и поворачивает голову, когда Веса Ларссон входит с красной пластмассовой канистрой бензина.
— Никакого бензина! — раздраженно произносит Томас. — Никакой жидкости для розжига, никаких химикатов. Все это легко обнаружится при обследовании места происшествия. Достаточно поджечь спичкой занавески и постельное белье. А ее мы заберем с собой. — Он кивает на Ребекку. — Вы вдвоем расстелите брезент на прицепе к скутеру.
Веса Ларссон и Курт выходят. Буран взвывает, но тут же замолкает, когда дверь закрывается. Она осталась с ним одна. Сердце отчаянно бьется. Она должна торопиться. Она это чувствует. Иначе тело предаст ее.
Поставил ли Курт свое ружье у дверей? Неудобно разворачивать тяжелый рулон брезента в буран с ружьем на спине.
Наклонись ближе.
— Не понимаю, как это уживается в тебе, — говорит Ребекка. — Разве в Библии не сказано «не убий»?
Томас вздыхает. Он сидит на корточках рядом с ней.
— И тем не менее Библия полна примеров того, когда Бог отнимает жизнь, — отвечает он. — Как ты не понимаешь, Ребекка? Ему разрешается нарушать свои собственные законы. И во мне это никак не уживается. Я сказал Ему об этом. И тогда Он послал мне Курта. Это был знак свыше. Мне пришлось повиноваться.
Он замолкает, чтобы вытереть сопли, стекающие из носа. Его лицо покраснело от жара камина. Должно быть, ему очень жарко в комбинезоне.
— Я не имею права позволить тебе разрушить то, что создано Господом. СМИ раздуют это финансовое дело до настоящего скандала, и тогда все рухнет. В Кируне произошли великие дела. Однако Господь дал мне понять, что это всего лишь начало.
— Виктор угрожал тебе?
— Под конец он представлял собой угрозу для всех. В том числе и для самого себя. Но я знаю, что он сейчас в Царствии Небесном.
— Расскажи мне, что произошло.
Томас нетерпеливо качает головой.
— Для этого нет времени, да и нет причин, Ребекка.
— А девочки?
— Они могут рассказать о своем дяде такое, что… Виктор по-прежнему нужен нам. Его имя не должно быть втоптано в грязь. Ты знаешь, сколько человек мы спасаем каждый год от алкоголизма и наркомании? Скольким детям возвращаем уже потерянных отцов и матерей? Сколько душ обращаются к Богу? Рабочие места. Достойная жизнь. Воссоединившиеся семьи. По ночам Бог постоянно напоминает мне об этом.
Он замолкает и протягивает к ней руку. Проводит кончиками пальцев по ее губам и шее.
— Я любил тебя так, как люблю свою дочь. А ты…
— Я знаю, — жалобно пищит она. — Прости меня.
Наклонись ближе.
— А теперь? — всхлипывает она. — Теперь ты любишь меня?
Его лицо становится непроницаемым.
— Ты убила моего ребенка.
Мужчина, у которого только дочери. Который мечтал о сыне.
— Я знаю. Я думаю о нем каждый день. Но это не…
Она на мгновение отворачивает голову, кашляет, прижав руку к животу. Потом снова поворачивается к нему и смотрит на него.
Он лежит там. Она видела его. В тридцати сантиметрах от ее лица. Камень, на котором Лова нарисовала Чаппи. Когда он наклонится достаточно низко. Схватить и ударить. Не думать. Не сомневаться. Схватить и ударить.
— Был еще один. Это был не…
Ее голос переходит в усталый шепот. Томас вытягивает шею, как лиса, которая прислушивается к возне мышей под снегом.
Ее губы беззвучно произносят слово, которого он не может расслышать.
Наконец-то он наклоняется над ней. Не мешкай, считай до трех.
— Помолись за меня… — шепчет она ему в ухо.
Раз…
— Ты был не единственный, с кем я…
…два…
— Это был не твой ребенок.
Три!
На секунду Томас замирает, и этого достаточно. Ее рука резким движением хватает камень. Она закрывает глаза и ударяет изо всех сил. В висок. В своем сознании она видит, как камень, словно снаряд, пробивает насквозь его голову и вылетает, прошибив стену. Но когда она открывает глаза, камень все еще у нее в руках. Томас лежит на полу рядом с ней. Возможно, его руки пытаются прикрыть голову. Она не успевает разглядеть. Она уже стоит на коленях и бьет еще раз. И еще. Все время по голове.
Все, хватит. Надо торопиться.
Она выпускает камень и пытается встать, но ноги подгибаются. Она ползет к углу у двери. Рядом с топором стоит ружье Курта. Она ползет вперед, упираясь в пол коленями и правой рукой. Левую она прижимает к животу.
Только бы успеть. Если они войдут сейчас, все пропало.
Она хватает оружие. Встает на колени. Руки дрожат и не слушаются. Она сдвигает защелку. Открывает стволы. Ружье заряжено. Снова закрывает стволы и снимает ружье с предохранителя. Задом отползает на середину кухни. На тряпичных ковриках — пятна крови. Размером с монетку — это ее собственная кровь. Размытые следы — от ее правой руки, державшей камень.
Если они обойдут вокруг дома, то увидят ее в окно. Но они не будут этого делать. Зачем им бегать вокруг дома? Ее тошнит. Только бы не вырвало. Как у нее хватит сил удержать ружье?
Она отползает еще дальше, приподнимается и принимает полусидячее положение. Переносит одну руку в сторону стола и отталкивается одной ногой. Подтягивает к себе ружье. Устраивается, опираясь спиной о ножку стола. Сгибает колени. Кладет ружье себе на бедро, наведя его на дверь. И ждет.
— Ничего не бойтесь, — говорит она Саре и Лове, не сводя глаз с двери. — Закройте глаза и ничего не бойтесь.
Первым заходит Курт. Позади него она различает Весу. Курт успевает увидеть ее с ружьем в руках и два черных отверстия, направленные прямо на него. В долю секунду выражение его лица меняется: раздражение по поводу холода, мороза, неподатливого брезента уступает место… нет, не страху, чему-то другому. Сначала — осознанию того, что он не успеет добежать до нее. Затем взгляд стекленеет. Становится пустым и лишенным выражения.
Она не в силах поднять ружье достаточно высоко, и отдача ломает ей нижние ребра, когда она пробивает дыру в животе у Курта. Он падает спиной назад. В дверь заметает снег.
Веса стоит, замерев, как ледяная статуя. Словно застывший крик.
— Внутрь! — приказывает она, наводя на него оружие. — И его втащи сюда. Сидеть!
Он повинуется и приседает на корточки у двери.
— На задницу! — приказывает она.
Он плюхается на задницу. Комбинезон объемный, из такого положения пастор не сможет мгновенно подняться. Хотя она не давала таких указаний, он поднимает руки на затылок. Курт лежит между ними. В тишине, которая возникла, когда закрылась входная дверь, слышится шумное дыхание Курта — как короткий натужный свист.
Ребекка откидывает голову назад. Устала. Как она устала.
— А теперь, — обращается она к Весе Ларссону, — ты все мне расскажешь. Пока ты говоришь и придерживаешься правды — будешь жить.
— Ко мне пришла Санна Страндгорд, — хрипло говорит Веса. — Она была… вся в слезах. Дурацкое выражение, но ты бы ее видела.
«Я буквально вижу ее перед собой, — думает Ребекка. — Волосы распущены, она вся как одуванчик. Не знаю другого человека, которому так к лицу были бы слезы и сопли».
— Она сказала, что Виктор покусился на ее дочерей.
Ребекка бросает взгляд на девочек. Они по-прежнему привязаны к кровати, с тряпками во рту, но она боится потерять сознание, если поползет к ним. А если она прикажет Весе освободить их, он может одним толчком выбить у нее из рук ружье. Придется подождать.
Они дышат. Они живы. Она скоро придумает, что делать дальше.
— В каком смысле покусился?
— Не знаю точно — Сара обмолвилась о чем-то, и она обо всем догадалась. Я так и не понял, что произошло. Но я пообещал поговорить с Виктором. Я…
Он осекся.
«Она сбивает людей с пути истинного, — думает Ребекка. — Заводит их в лес и крадет у них компас».
— И что?
— Я повел себя как полный идиот, — жалобно произносит Веса. — Я попросил ее не обращаться в полицию или в социальную службу. До этого она уже разговаривала с Патриком Маттссоном. Я позвонил ему и сказал, что Санна ошиблась. Грозил отлучением от общины, если будет распространять слухи.
— Дальше, — нетерпеливо произносит Ребекка. — Ты поговорил с Виктором?
Ружье, лежащее у нее на ноге, становится все тяжелее и тяжелее.
— Он меня и слушать не пожелал. Разговора вообще не получилось. Он вскочил, наклонился над моим письменным столом и стал угрожать мне. Сказал, что мои дни в качестве пастора сочтены — дескать, он не потерпит, чтобы пасторы наживались на деятельности общины.
— Торговый дом?
— Да. Когда мы создали «Виктори-Принт», я был уверен, что там все чисто. Или — я предпочитал об этом не думать, вот так. Идею подал нам один член общины, сам предприниматель. Сказал, что все совершенно законно. Мы переложили все расходы на торговый дом и получили от государства возврат налога с оборота. Естественно, община давала нам деньги на инвестиции, которые нигде не учитывались, но в наших глазах все имущество компании принадлежало «Источнику силы». Мне казалось, что мы никого не обманываем. И только когда я нарушил тайну и рассказал Томасу о подозрениях Санны и угрозах Виктора, мне вдруг стало ясно, что дела наши плохи. Томас испугался. Понимаешь? В течение трех часов весь мир рухнул. Виктор агрессивен и опасен для детей. Виктор, который всегда обожал малышей! Помогал проводить занятия в воскресной школе и все такое. Я был просто в шоке! И сам Томас испугался. Томас, который всегда был непоколебим, как бронзовое изваяние. Можно, я уберу руки с затылка? Очень болят плечи.
