Татьяна Воронцова - Время черной звезды
– Под «некоторыми элементами» ты, должно быть, подразумеваешь себя, меня, Филимона… возможно, Нестора и его семью. Проклятье! – Она уткнулась головой в его плечо, стараясь не давить слишком сильно. – Почему бы ему не сдохнуть от инфаркта прямо сейчас?
– Ты понимаешь меня, дорогая, – прошептал Деметриос ей в самое ухо.
– Он всегда тебя недолюбливал. Но терпел ради Иокасты, да? Надеялся со временем приручить? С ее помощью. Ох, как же мне страшно…
– Мне тоже.
– Между скольких же огней ты оказался в этой истории?!.
Он лежал спокойно, глядя на нее своими чудесными серыми глазами, и в порыве нежности она рискнула коснуться губами его покрытых сухими корочками губ и жутких болячек на щеках. Он ответил таким же легким касанием. И вдруг лизнул ее в кончик носа. Оба одновременно рассмеялись, сжимая друг другу руки.
– Может, просто сесть в машину и уехать? – спросила Ника, продолжая смотреть ему в лицо. – Без прощаний, без объяснений. Или у мафии, как там говорится, длинные руки?
– Очень длинные, – подтвердил Деметриос. – Мы не успеем пересечь границу, как эти руки возьмут нас за жабры.
– Почему? Ты слишком много знаешь? Черт, кажется, я обречена сегодня говорить штампами.
– Я действительно знаю слишком много для того, чтобы отпустить меня на все четыре стороны.
– Кто займет место Андреаса, если тот вдруг… – Ника немного поколебалась, – скоропостижно скончается от воды в колене? Будет ли этот человек преследовать нас? Или без Андреаса Галани местная языческая община прекратит свое существование?
Деметриос покачал головой.
– Дионисийская религия для этой земли все равно что кровеносная система для человеческого тела. Почитание Диониса в той или форме будет присутствовать здесь всегда.
– Но при Несторе, например, вряд ли будут узаконены человеческие жертвоприношения…
– Нестор один из «чистых».
– И что? Это является препятствием для вступления в должность верховного жреца Аполлона?
– Он уже не молод. – Деметриос нахмурился. – Да и вряд ли сочтет эту должность привлекательной.
Вот так. Она-то по наивности своей полагала, что все позади, но выяснилось, что все только начинается. Смерть Иокасты устранила помеху в виде самой Иокасты, но развязала руки Андреасу, и неизвестно, какой вариант хуже. Как говорится, они оба – хуже.
Чувствуя, что вновь начинает соскальзывать в тяжкую дрему, Ника сплела свои пальцы с пальцами Деметриоса, не желая расставаться с ним даже там, внутри своих видений или как это лучше назвать…
…кажется, ступени. Да, точно. Сильная рука, явно мужская, поддерживает ее под локоть, не давая оступиться, и, мельком глянув на ее обладателя, она с облегчением убеждается, что это Филимон. Впереди и позади них по лестнице, освещая путь факелами – факелы, о боже… – спускаются люди. Слышны шарканье подошв о камень, перешептывание, покашливание, какое-то непонятное кряхтенье. Изредка – хлесткие удары, сопровождающиеся подавленными стонами. Прямо перед собой Ника видит спину женщины, одетой в куртку из плащевой ткани на подкладке – в обычную такую куртку, какие продаются в магазинах Tom Tailor или Mexx по всему миру, – и застывает с вытаращенными глазами, так что Филимону приходится хватать ее под мышки, приподнимать и нести до самого подножия лестницы. Ника не сопротивляется. Обнаружив столь явный и уродливый рубец на месте стыковки будничной реальности с тем, что на языке лакановского психоанализа называется ужасным реальным, не очень просто вернуться в нормальное, рабочее состояние.
– Что случилось? – шепотом спрашивает Филимон, едва они оказываются под сводами подземного зала площадью, вполне достаточной для того, чтобы вместить и пьяных охотниц, и их сегодняшнюю добычу. – Тебе дурно?
– Куртки, джинсы, – бормочет Ника, затравленно озираясь по сторонам, – и тут же факелы, подземелья, обряды… Я схожу с ума.
Он понимающе кивает, сжимает легонько своей могучей лапищей ее плечо.
– Держись, Вероника. Если ты будешь делать то же самое, что и они, никто не причинит тебе вреда.
– А ему?
– Жрецу? Только если он допустит ошибку. Но он ее не допустит.
– А тебе?
– Я буду хорошим мальчиком. Очень хорошим.
– Да уж, постарайся.
Женщины танцуют, раздеваясь, или раздеваются, танцуя, в любом случае одежды на них не очень много. Очевидно, некоторые играют на музыкальных инструментах – Ника слышит флейты и тимпаны, но за всей этой чехардой и толкотней не может понять, играют живые люди или звучит запись. Голова у нее идет кругом, к тому же здесь довольно тепло, можно сказать, жарко, а она до сих пор стоит у стены, не решаясь снять ни свитер, ни жилет. Провожая взглядом Филимона, которого уводят, на ходу расстегивая пуговицы его рубашки, две хохочущие менады, она чувствует себя абсолютно беззащитной перед надвигающимся безумием.
Этот зал, как и предыдущий, в котором она побывала перед визитом к Пифии, освещают факелы, вставленные в бронзовые гнезда на стенах. Неровный, колеблющийся свет выхватывает из тьмы то, что Ника предпочла бы не видеть, и скрывает то, что видеть ей жизненно необходимо. Деметриос! Где он? Взгляд мечется по всему помещению, от одной группы полуголых тел к другой. Беда в том, что из-за выпитого вина в голове у нее карусель. Верх то и дело меняется местами с низом, правое – с левым. Разобраться со временем, хотя бы просто определить, день сейчас или ночь, кажется делом безнадежным.
Ни с того ни с сего она оказывается прямо посреди зала. Без верхней одежды. Шерстяной свитер и жилет из волка лежат на каменном полу, сама же Ника стоит на коленях на толстой шкуре не то медведя – хотя откуда в Греции медведи? – не то козла. Ловкие руки продолжают ее раздевать. Снимают блузку, бюстгалтер, поглаживают по плечам. Рассеянно улыбаясь, она оглядывается через плечо, и ее губы встречаются с губами молодой гречанки, прекрасной как царица Елена. Но девушка – не совсем тот формат. Ей очень хочется, чтобы в чудовищном хаосе подземелья, среди катающихся по полу, точно течные кошки, ополоумевших баб, нашелся хотя бы один мужчина, способный утолить ее желание. Даже не желание, а голод… дикий сексуальный голод… похоть, обуявшую ее вопреки всем страхам и протестам рассудка.
И вот она видит его. Это он, ее муж. Лежит на спине, чуть запрокинув голову, сдвинув брови, улыбаясь со стиснутыми зубами. Его красота разит наповал. Огненные блики пляшут на лице. Под ним тоже расстелена большая мягкая шкура, но красные полосы на плечах и руках наводят на мысль, что только благодаря действию обезболивающего препарата он может лежать сейчас так, как лежит, и заниматься тем, чем занимается. Нет, это нельзя назвать неожиданностью, но… но… оказывается, видеть это собственными глазами гораздо труднее, чем представлять.
На нем в позе наездницы восседает Феона, предводительница менад. Конечно! Глупо было надеяться, что она упустит такую возможность. Обнаженное тело, гладкое и сильное, блестит от пота. Мышцы бедер под глянцевой кожей работают, не зная усталости. Вопиющая непристойность этого зрелища вызывает у Ники дрожь ярости и смятения. Даже зубы стучат. Бормоча ругательства, она прикусывает язык и почти плачет от злости. Перед ней картина омерзительнейшего разврата. Задыхаясь от наслаждения, Феона хлещет лежащего под ней мужчину пальцами по обожженным щекам, вонзает ногти в свежие ссадины на предплечьях. Все правильно… за эту высокомерную, вызывающую улыбку, с которой Деметриос смотрит партнерше в глаза, его убить мало. Они с Феоной будто состязаются – кто кого. И, глядя на них, Ника понимает, что бесится не потому, что Феона причиняет ему боль, а потому, что сейчас и сама с удовольствием сделала бы это.
Оргазм подхватывает Феону, точно ураган, кружит, треплет, ломает, исторгая из ее горла звуки, для слуха совершенно непереносимые. Хриплые, сладострастные вопли потаскухи. Две женщины – голые, потные, с мотающимися по спинам распущенными черными волосами – стаскивают ее с Деметриоса, и одна тут же склоняется над ним, оскалившись как вампир. Он закидывает вверх согнутую левую руку и прикрывает глаза. От боли или от удовольствия, понять невозможно. Да это и не имеет значения. Их уже не разделить: удовольствие сопровождается болью, а боль вызывает удовольствие. Дионисийство…
Ника не видит того, кто толкает ее в спину, но толкает он сильно, в результате чего она падает, машинально выставив руки вперед. Крепкие руки – руки мужчины – нетерпеливо и уверенно раскрывают ее, и она начинает понимать, каково это – чувствовать себя военным трофеем. Кто посмел? Кто?.. Ника делает попытку обернуться, но ее просто-напросто направляют лбом в расстеленную на полу шкуру и, приведя таким образом в состояние покорности, берут властно и бесцеремонно. Пара минут этого варварского, пугающего и ошеломляющего по своей первобытной мощи акта – и ей уже наплевать, кто там, сзади, главное, чтобы он не останавливался. Упираясь руками в пол, она закрывает глаза и целиком уходит в собственные ощущения. И даже когда мужские пальцы крепко – так, что пресекается дыхание, – сдавливают ее горло, она думает только: «У меня есть тело. Мы едины сейчас – я и оно». Как тогда, в доме Отшельника.
