Александра Маринина - Замена объекта
- Ты один? - Увидев, как я вылезаю из машины, мама огорченно всплеснула руками.
- Как видишь.
- А Катя? Я думала, ты приедешь с ней. Ну как же так, Егорушка? Мы с папой приглашали вас обоих, я приготовила изумительную рыбу по-каталонски.
- Мамуля, Катя работает на телевидении, у нее ненормированный рабочий день и очень напряженно с выходными. Сегодня она занята. Не огорчайся.
- Ой, Егор, - мама сокрушенно покачала головой и горячо расцеловала своего неудалого сынка, - ты совершенно не умеешь строить отношения с приличными девушками. Боюсь, внуков мне не увидеть. Ну, пойдем в дом, папа тебя ждет.
- Он все еще сердится?
- Папа очень расстроен тем, что ты ослушался его и не приехал на банкет, он считает, что ты проявил неуважение к нему, - строго сказала мама. - Несколько дней он пролежал в своем кабинете, у него была жуткая депрессия, впрочем, ты все это знаешь, я же тебе каждый день рассказываю о наших делах. Но теперь он немного отошел и готов тебя простить, если ты поведешь себя правильно.
- Правильно - это как? - ехидно осведомился я. - Я должен биться головой о стену и рвать на себе волосы? Или молчать, как рыба, и не затрагивать больную тему?
- Егор! - воскликнула она с упреком.
- Ладно-ладно, - я ласково обнял маму, - я все понял. Постараюсь, чтобы все было в лучшем виде. Где отец? Все еще лежит в кабинете?
- Он плавает.
Это хорошо. Значит, папа в настроении. Может, не в самом лучшем, но уж точно не в депрессии, уж я-то своего папочку знаю. И потом, мама, как всегда, драматизирует: если с отцом разговаривал следователь или кто-то из оперов, то ему пришлось так или иначе с ними встречаться, а значит, вставать с дивана и выходить из кабинета. Интересно, он ездил для этого в Москву, что-то солгав маме? Или они приезжали сюда, и папа выдал их за журналистов или еще за кого-нибудь, с кем нужно вести деловые переговоры без посторонних? Или ему пришлось признаться во всем маме, а уж она сама решила не посвящать меня в подробности, которые могут уронить папин авторитет в моих глазах?
Раздевшись, я заскочил в столовую и схватил со стоящего на столе старинного фарфорового блюда неземной красоты тарталетку, наполненную чем-то соблазнительно благоухающим. Это оказалось крабовым салатом, но каким-то особенно вкусным. Моя мама всегда умела придавать давно знакомым традиционным блюдам новое незнакомое очарование.
- Егор! - маминому негодованию не было предела. - Ну зачем ты кусочничаешь! Сейчас придет папа, и мы сядем за стол.
- М-м-м, - ничего более внятного с набитым ртом я произнести не сумел и принялся энергично жевать, - я хочу сказать: где мои плавки? Пока папа плавает, пойду составлю ему компанию, оздоровлюсь.
- Вот это правильно, - одобрила меня мама, - это очень полезно для здоровья. Я давно тебе говорю: приезжай к нам каждый выходной, плавай, парься в бане, гуляй в лесу по два часа - и будешь здоров до глубокой старости. Плавание, баня и ходьба - это самое главное для спины, для позвоночника, а позвоночник - это самое главное для здоровья…
Ну, понеслось. Лекцию о важности позвоночника я слушал по меньшей мере раз пятьсот. Да я что? Разве спорю? Конечно, позвоночник - это важно. Но сейчас для меня куда важнее совсем другое.
- Мамуля, папино здоровье - национальное достояние, и о нем следует заботиться по всем правилам, а мое здоровье как-нибудь перебьется, ладно?
Мама поджала губы и вышла из столовой. Я быстро схватил еще одну тарталетку, но уже с другого блюда. Тоже вкуснятина.
- Вот, держи свой плавки.
Мама вернулась, держа в руках полный набор принадлежностей для бассейна: плавки, два полотенца, махровый халат и резиновые шлепанцы.
Я быстро прошел узким коридорчиком в пристройку, где находились бассейн и сауна. Отец сильными неторопливыми движениями рассекал голубую водную поверхность. Бассейн в родительском доме неширокий, примерно на две дорожки, но достаточно длинный, двадцать метров, так что папе с его хорошо поставленным брассом есть где размахнуться.
Он плыл, сосредоточенно и заметил меня только тогда, когда я спустился по лесенке и оказался возле него.
- Привет, - весело поздоровался я. - Сколько тебе осталось?
- Четыре, - ответил он, уплывая от меня.
Это означало, что ему нужно проплыть туда и обратно четыре раза, чтобы получился километр, который папа проплывает, если есть возможность, каждый день. Я не спеша шевелил руками и ногами, мотыляясь от бортика к бортику и изображая плавание. Не то чтобы я не любил плавать, отнюдь, у меня вообще со спортом отношения более чем доброжелательные, дома даже тренажеры стоят, и я на них регулярно занимаюсь, но сейчас мне хотелось сосредоточиться и подготовиться к разговору, который легким быть не обещал.
Папа наконец остановился, вылез из воды и потянулся к лежащему на шезлонге халату. В свете последних событий я невольно окинул его оценивающим взглядом. Таким взглядом мы иногда смотрим на своих соперников, пытаясь понять, чем они лучше нас. Ничего особенно привлекательного я не увидел, обычное тело почти шестидесятилетнего мужчины, ведущего здоровый образ жизни, то есть не дряблое, плотное, крепкое, на талии и животе - приличный слой жирка, но благодаря очень широким плечам и мощной грудной клетке отец все еще кажется стройным. В меру волосат. Ноги коротковаты и кривоваты, да и волос на голове не «до фига и больше». Что в нем нашла красавица Алла Сороченко? А если она была не первой и не единственной папиной любовницей, если он и раньше изменял маме, то что в нем находили другие женщины? Деньги? Славу? Это объяснение годилось бы, если бы папа, как это принято, например, в Голливуде, выводил своих подруг на официальный уровень, появлялся бы с ними всюду, ездил в круизы, открыто тратил на них деньги и фотографировался на обложки модных журналов. Но здесь же все иначе: если женщины получали от отца деньги, то очень небольшие, потому что расход больших денег невозможно было бы скрыть от мамы, а о славе и вовсе говорить нечего. Зачем им мой отец? Что в нем есть такого необыкновенного? Но ведь что-то же есть, иначе не было бы в его жизни Аллы Сороченко. Наверное, я действительно совсем не знаю своего отца. И почему нам всегда кажется, что мы своих близких знаем наизусть и видим их насквозь? Ничего мы не видим и ни черта не знаем.
- Я пойду в сауну минут на десять, а ты плавай, - сказал он, заворачиваясь в халат.
- Подожди, пап, я с тобой, - заторопился я к лесенке.
- Но ты же почти не плавал. Плавай, я пока попарюсь, потом я уйду, а ты будешь париться.
- Папа, погоди, - настойчиво повторил я. - Нам нужно поговорить.
Он недоуменно вскинул реденькие бровки.
- О чем? О твоем хамском отношении ко мне и к маме? О том, что ты опозорил меня на весь театр? О том, что ты счел возможным не прийти на банкет и поставить меня в дурацкое положение перед гостями? Если ты собираешься извиниться и пообещать, что это впредь не повторится, я готов тебя выслушать.
О как! Круто забирает папенька, с места в карьер. Ну что ж, мне же проще.
Я вылез из воды и накинул халат. Папа, не дождавшись от меня ответа, неторопливо и гордо удалялся по выложенному бирюзовым и кремовым кафелем полу в сторону сауны. Ровный шаг, прямая спина - даже в банном халате он смотрелся королем, столько в нем было достоинства и непоколебимой убежденности в своей правоте.
- Смею тебе заметить, - негромко сказал я ему в эту прямую гордую спину, - что ничего из вышеперечисленного не произошло бы, если бы ты с самого начала был честен или хотя бы искренен.
Отец замер, потом медленно повернулся ко мне лицом.
- Что ты хочешь сказать? В чем я был нечестен и неискренен?
- Когда я пришел в твою гримуборную и спросил, кто из присутствующих знает Аллу Сороченко, ты промолчал. Если бы ты сразу сказал, что она пришла в театр по твоему приглашению, что она - твоя знакомая, я не тратил бы время на опрос всех артистов и музыкантов, а спокойно поехал бы вместе со всеми на банкет. Я не остался бы в театре до поздней ночи, разговаривая с каждым, кто там работал в тот вечер, не задавал бы им глупых и непрофессиональных вопросов и не пачкал бы твой светлый образ. Если у тебя есть что возразить мне, я готов тебя выслушать.
Если бы передо мной стоял обычный мужчина, он в подобной, ситуации, как в кино показывают, обмяк бы и сразу словно постарел лет на десять, а то и на все двадцать. Плечи опускаются, подбородок дрожит, глаза в пол - словом, сами знаете, как актеры это умеют изображать. Но не таков мой папенька! Он не актер, играющий разоблаченного стареющего ловеласа, он сам по себе Актер, Артист, поэтому сейчас он, может, самообладание и утратил, но только не царственную осанку и спокойное выражение лица.
- Значит, они все-таки тебе сказали… Подонки. Они обещали, что ты ничего от них не узнаешь. И после этого ты хочешь, чтобы я не стыдился твоей профессии, твоей принадлежности к этому клану тупых болтливых обманщиков?
