Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна
Наконец, после ряда удачных боев наш отряд вступил в ущелье под названием Ходос. Темное и высокое, оно оказалось настолько узким, что войско, включавшее в себя артиллерию, вытянулось в нитку. Все предыдущее время экспедиции черкесы и кабардинцы не сильно досаждали нашим войскам – встречались лишь отдельные караулы. Но тут, как нарочно – а именно, скорее всего, нарочно, – кавказцы числом до тридцати человек заняли позиции по склонам ущелья и принялись расстреливать наших воинов. Цепь казаков рассыпалась, залегла. Мой генерал – вместе со всеми. Полковник приказал развернуть артиллерию. Русские открыли ответный огонь. Несколько черкесов было убито – но остальные по-прежнему продолжали палить и не давали пройти отряду. Мой генерал вел огонь, прибаутками и анекдотами подбадривая казаков. Пули свистали вокруг, но он пребывал не в унынии или тревоге, а в упоении боем.
Рассказывают, что среди черкесов атаковал отряд один бывший русский солдат, дезертировавший и переметнувшийся к врагу. Правая рука его была оторвана по локоть – однако он прекрасно управлялся с ружьем и одной левой рукой. Он палил в наших, весело напевая: «Разлюбились, разголубились, добрые молодцы!» – и тем дразнил казаков. Стрелял он с замечательной меткостью. Наши били в него в ответ – но он стоял на скале, как заговоренный. Только когда пули ложились совсем рядом с ним, он кричал: «Мелко брызжешь!» Он бесил наших воинов – его-то, как мне рассказывали, и захотел снять мой муж. Он вместе с двумя казаками решил предпринять обходной маневр и зайти с той стороны, где солдат их не ожидал. Однако едва генерал выскочил из-под прикрытия камня, черкесская пуля сразила его. Как мне рассказали, убит он был наповал.
Простите, мне надо поплакать.
А бой тот закончился только с наступлением темноты. Кацырову удалось со своими казаками обойти черкесов и выбить их с позиций. Почти все они были уничтожены. Кстати, того переметнувшегося к врагу русского солдата найти так и не удалось. Вероятно, черкесы берегли его, как умелого стрелка и важного предателя.
А моего генерала похоронили вдали от меня, вдали от дома – после того, как отряд вернулся из похода.
Когда до меня дошла весть о том, что он погиб – и я осознала, что, возможно, сама стала тому причиной, – со мной сделалась горячка. Думали, что я умру – да я и сама призывала смерть, молясь о ней как об избавлении. Потом мне сказывали, что Онегин рвался ко мне – однако я строго-настрого запретила пускать его.
Однако Господь, видно, приберег для меня новые испытания, потому что я не умерла. Врачи настояли на моем отъезде за границу. Е.О. умолял меня в своих письмах и записках, чтобы я разрешила принять его – однако я не могла видеть его. Не могла даже думать, вспоминать о нем. Конечно, во многом – почти во всем – виновата я сама. Но как он мог?! Ведь только благодаря ему, его настойчивости и искусной лести я уступила… Я отдалась ему… И вот результат… Вся жизнь моя оказалась разрушена!
Когда я уезжала, была абсолютно уверена, что больше мы с ним никогда не свидимся. Но шло время. Месяц, другой, третий… Никаких известий от Е.О. не было. Я вздохнула с облегчением. Но вдруг – письмо от него. Я бросила его в огонь, не читая. Второе – распечатала, но не прочла. Оно лежало на столе, но тут принесли третье. Я погрузилась в оба. И снова: пени, извинения, уверения в почтении и любви, смирение со своей участью… Он терзал мне сердце! Я не ответила. Последовали новые письма.
Я переехала с вод в Рим, попросив не сказывать никому своего нового адреса. А потом до меня дошло известие о несчастном декабрьском возмущении. Сердце мое оборвалось. Ведь Е.О., с его прямым и честным характером и беспримерной тягой к справедливости, скорее всего мог оказаться в тот злосчастный день на площади. Чувства, которые я испытала – волнения за него, беспокойства, страха, – сказали мне, что в моем сердце, оказывается, совсем не угасла любовь к нему.
Окольными путями я пыталась узнать о судьбе Е.О. Бесполезно. Друзья, которым я могла доверять (таких осталось мало, разве что графиня З* не отвернулась от меня), ничего не могли мне сообщить о нем. Я пребывала в горе и беспокойстве.
И вот вчера… Да, да, вчера – мне принесли записку:
Княгиня,
Я здесь, в Риме. Покорнейше прошу меня принять.
И хорошо знакомая подпись: заветный вензель, «Е» да «О».
Боже мой, неужели скоро мы с ним увидимся?!
Послесловие
Писано Аркадием фон Шиншиллингом в 1872 году
Что могу я еще добавить к этим драгоценным (во всяком случае, для меня) документам? Я поместил их здесь и сделал достоянием публики не для забавы толпы или утешения собственной гордости. Для меня они – знак уважения и признательности перед людьми эпохи императора Александра Павловича. Таких уже мало нынче: ясных, прямых, благородных, образованных, великодушных… В конце концов, именно они победили Наполеона; они рискнули всем ради свободы (как они ее понимали) во время возмущения двадцать пятого года; они дали нам, в лице Пушкина, Грибоедова, Гоголя и Жуковского, великие и прелестные образцы литературы. Интерес к тому времени в России, я думаю, не исчерпается никогда – о чем свидетельствует хотя бы колоссальный успех недавно изданной прекрасной эпопеи графа Льва Толстого «Война и мир».
Я не мыслю даже в малости состязаться со столь грандиозным и талантливым полотном – просто публикую попавшие мне в руки записки, скромно надеясь, что, возможно, когда-нибудь – через века! – они вдохновят гения будущих времен на создание произведения, подобного толстовскому. Но главное, ради чего я осуществляю на свой счет издание этих избранных записок и писем, это – повторюсь! – свидетельство уважения к тем людям, которые как-никак были (и я горжусь этим!) моими родственниками.
Да-да! Хочу напомнить, что в одном из писем, только что прочитанных вами, фигурирует дочка Дашенька, которую ждет Ольга Дмитриевна Аржаева (Ларина). Так вот, Дарья Григорьевна Аржаева (в замужестве Шиншиллинг) не кто иная, как моя мама. А Ольга Дмитриевна, в свою очередь, – моя родная бабушка.
Соответственно, напомню, что княгиня, бабуленька – недавно упокоившаяся Татьяна Дмитриевна, чьи записки представлены вашему любезному вниманию, – моя двоюродная бабушка.
В заключение я должен сделать несколько заметок о том, как в дальнейшем сложилась судьба героев, которые фигурируют в данной публикации.
Моя прабабушка, Прасковья Александровна Ларина, мать Ольги и Татьяны, тихо отошла к праотцам в своем имении в О-ском уезде в апреле 1830 года. Напоследок она еще успела, как желала, понянчиться с внуками – которых к тому времени было уже пятеро (в их числе и Дашенька, моя будущая матушка).
Мой дед, Григорий Аржаев, дослужился до «толстых эполет» – генеральского чина. Он вышел в отставку в 1832 году и поселился безвылазно вместе с моей бабушкой Ольгой Дмитриевной в том самом фамильном поместье Лариных. Скончался он в 1844 году в возрасте пятидесяти шести лет. Ольга Дмитриевна пережила его на шесть лет.
Онегин и Татьяна обвенчались в Париже в июне 1826 года. Если судить по запискам и письмам (точнее, по их практически полному отсутствию), первые пять лет совместной жизни они были вполне счастливы. Всюду путешествовали и появлялись на публике только вдвоем. Холодность, которая возникла у общества против них обоих – после того, как распространились упомянутые подметные письма и героически погиб князь N, постепенно была растоплена их искренней ласковостью и любовью по отношению друг к другу и тому обществу, что их окружало. Ничто не омрачало их жизни – однако в 1832 году Евгений решил осуществить в одиночестве (ввиду его длительности и опасности) путешествие в Америку. Журнал «Телескоп» ожидал его корреспонденций. Татьяна не стала мешать поездке и, хоть и со слезами, благословила его. С каждой почтой или оказией Евгений отправлял ей письма, в которых живописал свои приключения и говорил о любви. (Они еще ждут своего издателя.) За годы странствий он побывал в Бразилии, Чили, Колумбии, Мексике.
Однажды эпистолярная связь с ним вдруг оборвалась. Потом пришла весть: Онегин примкнул к войскам генерала Хьюстона, сражавшимся за независимость Техаса от Мексики. А вскоре, в марте 1836 года, стало известно, что Евгений в числе почти всего отряда под командованием полковника Джеймса Боуи погиб во время осады мексиканскими войсками форта Аламо. Место его захоронения неизвестно.
Татьяна два года продержала траур по Онегину, а в 1839 году вышла замуж в третий раз – за молодого (тогда) врача Павла Ртищева (на семь лет моложе ее).
Ртищев был умелым и известным хирургом, сподвижником Пирогова. Вместе с Татьяной Дмитриевной они прожили до 1854 года, пока тот, со своим известнейшим патроном, не принял участия в севастопольской обороне. В 1855 году Павел Ртищев в ходе кровопролитного боя был убит прямым попаданием английского снаряда.
