Марио Пьюзо - Сицилиец
Люди Гильяно были поражены тем, как спокойно отнесся он к этому предательству, словно и не ждал ничего другого. Он отвел отряд глубже в горы и велел своим помощникам разбить лагерь рядом с его собственным, так как они могут в любой момент ему понадобиться. Дни шли, а Гильяно, казалось, все глубже уходил в себя. Несколько недель главари групп с нетерпением ждали его приказаний.
Как-то утром он отправился в горы один, без телохранителей. И вернулся, только когда стемнело. Он возник из темноты и остановился в свете костров.
— Аспану, — сказал он, — собери главарей.
Земли принца Оллорто тянулись на сотни тысяч акров; на этих полях произрастало все, чем Сицилия кормила Италию вот уже доброе тысячелетие: лимоны и апельсины; зерно; бамбук; оливы, дававшие столько масла, что им можно было бы наполнить не один колодец; виноград, из которого делали вино; океаны помидоров, зелени, перца, баклажан королевского фиолетового оттенка, размером с человеческую голову. Часть этих земель сдавалась крестьянам в аренду за половину урожая, но принц Оллорто, как большинство других землевладельцев, всегда собирал еще и пенку — за сельскохозяйственную технику, за семена, за средства перевозки — и все с процентами. Так что крестьянин в лучшем случае получал двадцать пять процентов сокровищ, добытых им потом и кровью. И все же по сравнению с нищенскими заработками поденщиков это считалось неплохой жизнью.
Почва здесь была плодородной, но, к сожалению, помещики значительную часть своих земель не обрабатывали, и она пропадала зря. Еще в 1860 году великий Гарибальди обещал, что у каждого крестьянина будет свой кусок земли. Однако и сейчас у принца Оллорто сто тысяч акров лежали под паром. Для него, как и для других представителей знати, это был своеобразный капитал — землю распродавали по кускам, чтобы удовлетворить очередной каприз.
Во время последних выборов все партии, включая партию христианских демократов, обещали расширить и провести в жизнь закон о пользовании землей. Закон этот гласил, что крупные помещики должны сдавать свои земли, лежащие под паром, в аренду крестьянам за определенную плату.
Но землевладельцы придумали способ, как этого избежать: они платили деньги главарям мафии, и те нагоняли страху на всех, кто вздумает претендовать на землю. В день распределения земельных участков достаточно было главарю мафии проехаться верхом вдоль границ поместья, чтобы ни один крестьянин не осмелился туда сунуться. Тех же, кто все-таки отваживался, помечали: и сами они, и все мужчины в их семье были обречены. Так продолжалось вот уже сто лет, и каждый сицилиец знал это правило. Если поместье опекала мафия, никто и не думал подступаться к землям. Рим мог издать сотни законов, но они так и оставались на бумаге. Как-то в беседе с министром Треццой дон Кроче проговорился: «Да при чем тут ваши законы? Они не имеют к нам никакого отношения».
Вскоре после выборов был назначен день, когда крестьяне могли получить участки из невозделываемых земель принца Оллорто. По распоряжению правительства разделу подлежали все сто тысяч акров. Руководители левых партий призывали народ воспользоваться своим правом. И вот настал день, когда у ворот дворца принца Оллорто собралось почти пять тысяч крестьян. Под огромным тентом, где были расставлены столы и стулья, наряду с представителями властей присутствовали чиновники, занимающиеся оформлением документов на земельные участки. Были тут крестьяне и из Монтелепре.
По совету дона Кроче принц Оллорто нанял шестерых главарей мафии в качестве gabelloti. [люди, выполняющие в мафии всякие мелкие поручения, здесь — охранники(итал.)] В то ослепительное утро, обливаясь потом под расплавленным сицилийским солнцем, все шестеро разъезжали верхом вдоль стены, окружавшей поместье. Крестьяне, сгрудившиеся под вековыми оливковыми деревьями, наблюдали за этой шестеркой, известной своей жестокостью на всю Сицилию. Крестьяне не расходились, словно надеясь на чудо; вперед же их не пускал страх.
Однако напрасно было ждать чуда со стороны сил закона и порядка. Фельдфебель, командующий карабинерами, получил приказ от самого министра Треццы никого не выпускать из казарм. В тот день во всей провинции Палермо нельзя было встретить ни одного полицейского в форме.
Толпа стояла у стен поместья принца Оллорто и ждала. Шесть главарей мафии с бесстрастными лицами мерили с точностью метрономов расстояние вдоль стены; у каждого за спиной висела лупара, в чехле покоилась винтовка, а под курткой — заткнутый за пояс пистолет… Крестьяне развязали мешки с едой и откупорили бутылки с вином, словно надеясь, что лошадям это все надоест или они вдруг возьмут и унесут отсюда драконов-хранителей. В основном здесь были мужчины, всего лишь несколько женщин и среди них — девушка по имени Юстина. Она пришла сюда вместе с родителями, чтобы выказать презрение убийцам Сильвио Ферры. Тем не менее никто из них не решался пересечь ту линию, по которой двигались лошади, и потребовать землю, полагавшуюся им по закону.
Однако не только страх удерживал их — всадники были «уважаемыми людьми», фактически законодателями в своих селениях. «Друзья друзей» создали свое теневое правительство, действовавшее куда решительнее, чем римские власти. У крестьянина украли корову или овцу? Что ж, пусть пожалуется карабинерам и — распростится со своим добром. Зато если он попросит помощи у главарей мафии и заплатит двадцать процентов стоимости пропажи, скотина будет найдена и возвращена, а крестьянин сможет спать спокойно — это больше не повторится. Если какой-нибудь задира распалится так, что невинный крестьянин окажется убитым за стаканчиком вина, власти в редких случаях способны его осудить из-за ложных показаний свидетелей и закона omerta. Но стоит семье погибшего обратиться к одному из шести «уважаемых людей», как наступает возмездие и торжествует справедливость.
Шестеро главарей держались друг от друга на расстоянии; если бы они сбились в кучу, это было бы признаком слабости. Каждый гарцевал в отдельности — точно независимый властелин, и каждый по-своему был страшен. Наибольший ужас внушал дон Сиано из Бисакино на серой в яблоках лошади. Ему было уже за шестьдесят, и лицо его было тоже серым и крапчатым, в масть лошади. Он прославился тем, что в двадцать шесть лет зверски зарезал своего предшественника, убившего отца дона Сиано, когда самому дону было двенадцать лет. Он прождал четырнадцать лет и отомстил… С тех пор он правил в своем крае железной и кровавой рукой.
Следующим на черной лошади с малиновым султаном возвышался дон Арзана, главарь мафии из Пьяни-деи-Гречи. Это был сдержанный, осторожный человек, который считал, что в любой ссоре всегда есть две стороны, и потому в свое время отказался убрать Сильвио Ферру из политических соображений — собственно, оттянул его конец на несколько лет. Убийство Сильвио Ферры крайне огорчило его, но он был бессилен этому помешать, так как дон Кроче и другие главари мафии твердо решили, что настало время преподать кое-кому урок. Ему не были чужды доброта и милосердие, и народ относился к нему лучше, чем к остальным пяти тиранам. Однако сейчас он восседал на своей лошади перед толпой с каменным выражением лица.
Третьим скакал дон Пидду из Кальтаниссетты, уздечка на его коне была обвита цветами. Все знали, что он неравнодушен к лести, очень гордится своей внешностью, обожает власть и беспощадно расправляется с молодыми честолюбивыми соперниками. Однажды на деревенском празднике появился молодой щеголь, который совершенно покорил местных женщин: во время танца он привязывал к щиколоткам колокольчики, пел под мадридскую гитару и был в рубашке и брюках зеленого шелка, сшитых в Палермо. Дон Пидду выходил из себя, видя, как все охают и ахают вокруг этого сельского Валентине, его бесило, что женщины восхищались не им, настоящим мужчиной, а каким-то жеманным, похожим на бабу сопляком. В тот роковой день юноша танцевал в последний раз: его труп, изрешеченный пулями, нашли на дороге, по которой он возвращался к себе на ферму.
Четвертым главарем был дон Маркуцци из города Вилламура; говорили, что он аскет в жизни и, совсем как благородный дворянин, имеет домашнюю часовню. Это была единственная его причуда, а так — жил он очень скромно, даже бедно, не желая наживаться на своей власти. Однако наслаждался этой властью безгранично… Он сделался поистине легендарной личностью, когда стало известно, что он убил своего любимого племянника, который совершил infamita, нарушив закон omerta и передав полиции сведения о сопернике по мафии.
Пятым всадником был дон Буччилла из Партинико — это он приходил к Гектору Адонису просить за сына соседа в тот давний роковой день, когда Тури Гильяно вынужден был уйти в горы. Сейчас, пять лет спустя, он прибавил в весе на добрых сорок фунтов. И хотя за эти пять лет он баснословно разбогател, по-прежнему носил традиционную сельскую одежду, делавшую его похожим на оперного крестьянина. Дон Буччилла не отличался особой жестокостью, но абсолютно не терпел мошенничества: расправляясь с ворюгами, он кипел тем же благородным негодованием, что и английские судьи, требовавшие смертной казни для карманников, даже если они окажутся детьми.
