Джордж МакМаннан - По головам
10 августа 1993 года выдалось на редкость прохладным и дождливым, так что капитан Анатолий Смирнитский решил не везти семью в парк отдыха и развлечений кататься на немногих работающих каруселях, а потом есть мороженое в детском кафе.
«А ещё там есть пирожное «картошка», – по обыкновению говорила жена, когда он предлагал сходить в кафе, и по-детски прыгала от неподдельного восторга, хлопая в ладоши.
– Сходи с Лизой без меня, – устало и как-то равнодушно ответила на предложение жена.
Интонацию, с которой ответила жена, Смирнитский замечать не хотел, хотя разум повторял, словно заезженная в проигрывателе кассетная лента, что в некогда жизнерадостной и приветливой жене произошли значительные и далеко не в лучшую сторону перемены.
Он не ответил, просто развернулся и пошел в детскую, где спала маленькая дочурка».
Обогнувшего очередной поворот Кириллова, который из последних сил тащил проваливавшегося в бессознательное состояние полковника Смирнитского, встретила уходившая вверх и казавшаяся бесконечной каменистая пыльная дорога. Не гудели, разрывая воздух, вертолетные винты, не тарахтели БТРы и танки, изрыгая из выхлопных труб столбы копоти и брызги солярки, не стоял ни один блокпост федеральных сил с напряжёнными и матерящимися солдатами. Словом, ничего из того, что свидетельствовало бы о приближении к пункту эвакуации.
Только протянувшаяся, насколько хватало глаз, в мареве полуденного солнца с горизонтом сливалась одна из горных дорог Чеченской Республики.
Смирнитский, капая слюной, еле шевеля губами, что-то едва слышно пробурчал.
Кириллов остановился, поправив соскальзывающую с шеи руку полковника, состояние которого только ухудшалось. Ногами он практически перестал двигать, так что они волочились по каменистой земле. Мышцы тела постепенно расслаблялись и обмякали, превращая некогда казавшегося несгибаемым полковника в мешок с овощами.
– Эй, Иваныч, ты давай, держись, – Игорь не знал, слышал ли Смирнитский, но очень надеялся, что звуки речи не позволят ему выпасть из реальности, и поэтому он продолжал повторять то, что уже говорил не единожды, – всё будет хорошо! За тем поворотом, там «наши», Иваныч.
А что ещё он мог сказать?
Сколько поворотов уже было пройдено, Игорь не знал, но каждый раз рассчитывал, что за следующим «наши» окажутся обязательно.
– Ты главное, не пропадай, – говорил Кириллов, – слушай меня, слушай мой голос и борись, цепляйся за жизнь!
«– Жили они долго и счастливо, – закончил Смирнитский, закрывая книжку русских народных сказок.
Он сидел на краю детской кроватки, нежно укрывая дочку одеялом.
– Папа, давай ещё одну! – заупрямилась дочь. – Пожа-а-а-алуйста!
Однако Смирнитский на провокацию не поддался.
– Нет, Лиза, – ответил он ласковым, но в то же время строгим голосом, – следующая сказка будет завтра.
Дочь надула губки и сложила в знак недовольства на груди руки.
Смирнитский улыбнулся.
– Ты же знаешь, на солдата такие штуки не действуют.
Она ещё мгновение подулась, искоса поглядывая на отца: может всё-таки удастся разжалобить на вторую сказку, но тот оказался непреклонным.
– Нет, дорогая, – повторил Смирнитский, – завтра.
– Ну, ладно, – укладываясь в кровать, сказала Лиза, – завтра, так завтра. Но учти, – она постаралась скопировать манеру разговора отца, – завтра у тебя будет один выбор: или читать мою сказку, или которую я тебе покажу.
– Как скажешь, Лиза, – вставая, ответил он.
– Папа! – окликнула Смирнитского дочь, когда он, собирался выключить свет.
Смирнитский застыл на полдороги: что-то недетское прозвучало в её голосе в тот момент. И это одновременно и испугало, и насторожило.
– Да, дорогая, – чуть помедлил он с ответом.
Лиза, села на кровати, развернувшись в сторону отца.
– А почему ты солдат? – спросила она.
Смирнитский, не готовый к такому вопросу, не нашёлся с ответом.
– Это из-за того, что ты солдат, вы с мамой ругаетесь? – Лиза буквально сразу же задала второй вопрос. – И тот, другой дядя, приходит к маме тоже поэтому?
Сердце Смирнитского заколотилось.
– Когда-нибудь, – с трудом начал он, – ты поймешь, что есть такая профессия – Родину защищать.
– А я тоже родина? – перебив, спросила дочка.
На что Смирнитский только утвердительно кивнул.
– Спи, дорогая, – и он вышел, выключив свет».
Кириллов несколько раз сильно шлёпнул Смирнитского по щекам, пока глаза того не приоткрылись. Потом Игорь отвернул крышку фляги и прислонил горлышко к губам полковника, буквально влив последнюю воду в горло.
Когда они собрались продолжить движение дальше вверх по дороге, за спиной раздался хруст веток и послышался топот ног.
– Пора идти, Иваныч! – Кириллов левой рукой перехватил перекинутую через шею руку полковника, правой обхватил за пояс и, насколько позволяли оставшиеся силы, старался быстрее скрыться за поворотом.
«Не успели!» – только и пронеслось в голове, когда лязгнул затвор.
Игорь сделал полшага вправо, прикрыв собой Смирнитского, когда воздух разрезала короткая автоматная очередь.
«Я всё сделал правильно!» – пронеслась последняя мысль в голове Кириллова, прежде чем он, так и не расцепив рук, которыми держал Смирнитского, замертво повалился на пыльную землю.
«Любой воин скажет, что каждый, чья душа пронизана верностью и святыми принципами чести, поступил бы именно так по одной простой причине: в выборе между правом на жизнь и правом остаться собой, потерять себя куда страшнее.
«Каждый, кто говорит, что он ничего не боится, либо врёт, либо дурак. В то, что может быть столько дураков, я не верю. Значит, абсолютное большинство людей просто врёт. Я – солдат. Моё дело – воевать. По сути, это единственное, что я умею делать. И каждый раз, когда я выхожу на задание, я дико, до дрожи в коленках, боюсь. Мне становится настолько страшно, что начинает мутить и выворачивать изнутри. И если меня спросить, почему я выбрал для себя этот путь, я отвечу так: «Чтобы люди страны, ради которой я воюю, не испытывали такого же страха и не боялись».
* * *г. Москва, здание 3–1 ФСБ России, вечер того же дня
Генерал армии Константин Сергеевич Кривошеев расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, дочитав и отложив в сторону последний из поданных рапортов. Дышать становилось тяжело, катастрофически не хватало воздуха.
Кривошеев встал из-за стола. Отдёрнув портьерную штору, он настежь распахнул окно. Ударивший в лицо порыв свежего воздуха, принёс легкое успокоение и вернул трезвость мысли.
В дверь постучались.
– Войдите! – громко сказал Кривошеев.
На пороге стоял адъютант.
– Товарищ генерал, – начал он, – вы просили доложить данные о потерях.
– Говори, – коротко бросил Кривошеев.
Адъютант вынул из папки листок бумаги.
– Вот, Константин Сергеевич! – и передал данные Кривошееву.
– «Двухсотые» – трое, – зачитывал Кривошеев, – «трехсотые» – десять, один в тяжёлом состоянии.
– Кто? – спросил он.
Адъютант ответил не сразу.
– Полковник Смирнитский Анатолий Иванович, – доложил он, – готовится к операции в нашем Центральном клиническом госпитале.
– Соедини меня с дежурным госпиталя.
Через несколько минут после отданного распоряжения адъютант по интеркому сообщил, что на телефоне оперативной связи клинический госпиталь.
– Генерал армии Кривошеев, – сняв трубку, сказал Константин Сергеевич, когда на том конце представились «Дежурный Центрального клинического госпиталя ФСБ России подполковник Кижуч». – К вам поступил полковник Смирнитский Анатолий Иванович, после боестолкновения близ селения Даттах. Приказываю: немедленно организовать и провести операцию. О состоянии докладывать лично мне ежечасно.
Телефонная трубка легла на привычное место. Кривошеев откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнув и закрыв лицо ладонями.
«Константин Сергеевич, – как-то сказал бывший руководитель Первого главного управления КГБ СССР генерал Потапов, слова которого эхом отдавались в голове, – не подведите. В ваших руках будут жизни бойцов. Их кровь нам с вами не смыть с рук».
Глава: Ход Питерса (часть IV)
США, г. Маклин, несколькими часами позже проведенной спецоперации
Захлопнув за собой входную дверь, Джонатан Питерс прошёл в просторную гостиную, уютно обставленную в средне-западном американском стиле, где комнату окутывал приглушённый свет, исходивший от редких светильников с торшерами из плотной ткани.
