Наталья Кременчук - Смерть на фуршете
— Осталось только договориться о встрече, — бархатный баритон Всеволода Тарасовича легко мог вступить в состязание с баритоном трешневским. — Какие у вас, Ксения Витальевна, планы на вечер?
— Собственно, ничего особого. Приглашают на церемонию вручения премии «Рудого Панька»…
— Хорошо, что я сижу в кресле! Я ведь тоже там буду… — он помолчал в трубку. — Вас кто пригласил?
— Муж.
— Муж… Вот как. Но это еще лучше, что пригласил муж! Вы что, вместе приехали?
— Нет, он киевлянин.
— Вы знаете, то, что вы говорите, для меня просто подарок! Значит, вы будете с мужем. Обязательно будете?
— Ну, как говорил Лев Толстой: ЕБЖ. Если буду жива. Но надеюсь быть, ибо надо еще вернуться в Москву с этой турецкой книжкой.
— Добре! Ее ксерокопия через час будет готова, и я принесу ее с собой. Но и для вас у меня будет одно ответственное, но приятное поручение.
— Буду рада выполнить, тем более приятное. Если перефразировать вашего земляка, делать приятное легко, говорю это по-доброму. Что-то отвезти в Москву?
— Когда мы встретимся, я вам расскажу, в чем мое маленькое, но ответственное поручение. Не знаю, насколько помогу с книжкой вам и Георгию Орестовичу, но вы мне очень поможете. Можно сказать, вас мне послали наши общие славянские боги!..
За рулем Сашка рассказывал, сколько времени ушло на подготовку сегодняшнего фуршета, сколько он вложил собственных денег и сколько намерен на этом заработать.
Ксения слушала вполуха. Ей порядком надоели эти разговоры. Она больше не хотела ни ходить на фуршеты, ни слушать про них. Сегодняшний точно будет последним! Хотя Стебликивский все же смог ее заинтриговать.
А Сашка между тем плавно соскочил на другую любимую тему:
— Эти козлы по-прежнему думают, что писательство — одно, а издание книг — совсем другое. — Козлами Сашка называл всех, кто не смог или не захотел вписаться в новую действительность. — Они не понимают, что по-старому быть не может. Сегодня на успех может рассчитывать только тот, кто сам пишет, сам издает, сам продвигает…
— …сам продает.
— Не иронизируй, пожалуйста. На самом деле так и есть. Нам давно надо брать пример с Запада. Там все это — единый производственный цикл.
— И писательство производственный цикл?
— Не передергивай. Хотя если иметь в виду новые технологии, тот же Интернет, без которого ты сама сегодня ни одной статьи уже не напишешь, то и наука, и писательство давно стали производством.
— Рудый Панько с Западом в обнимку…
— Одно другому не противопоказано! А я, заметь, не только пишу-издаю-продвигаю-продаю, но еще и деньги на кейтеринге для нас зарабатываю! — Сашка так и распирало от самодовольства.
Но через минуту он стал жаловаться:
— Если бы ты знала, сколько сил отнимает этот кейтеринг! Писать совершенно некогда. А у меня еще одна идея появилась: открыть клуб или кафе. Я уже прощупал: рынок литературных кафе в Киеве пока свободен. Но это ненадолго, скоро все поймут, что на этом тоже можно деньги делать. С одной стороны, культурно, ты по-прежнему со своими, а с другой — прибыльно. Но сначала — квартира!.. Сюда же никого привести нельзя!
Ксения вопросительно взглянула на мужа. Или только во взгляде звучал вопрос? На самом деле ей было все равно, можно сюда кого-нибудь привести или нет.
— Ты смеешься, — с почти детским упреком сказал он, хотя она даже не улыбалась. — А мне не до баб, выспаться бы… Я имел в виду привести нужных людей… Но ничего, вот увидишь: еще полгода, и я ее куплю, квартиру. Все продам, а куплю! И не где-нибудь в спальном, а в самом что ни на есть центре. Мы еще поживем!
Ксения молчала, зная, что никогда не поселится в квартире, которую купит муж.
— Жить надо рядом со своими, успешными — это закон. Успех, он, знаешь ли, заразителен.
Произнеся свою длинную речь, Сашка принялся утирать отнюдь не куртуазным, а огромным, как наволочка, носовым платком сначала взмокшую голову, затем лицо и наконец темно-красную шею, уже загоревшую, но некрасиво.
Киевское искушение
— Не люблю слово «успешный», — прервала свое молчание Ксения. — Все вокруг только и говорят об успехе. Боятся не успеть, торопятся взять от жизни по полной. Мир поделили на успешных и неуспешных, как раньше на богатых и бедных. Впрочем, тут связка жесткая: где успех, там богатство. Всех и все разъедает эта ржавчина. Не только политиков, бизнесменов, шоуменов, режиссеров, актеров, для которых успех всегда был критерием профессиональной деятельности, но и нашу среду. Считаем, чего и сколько написали, выстраиваем рейтинги, в Интернете с утра до ночи ищем на себя ссылки — любыми способами пытаемся оставить после себя как можно больше следов… И вот уже и «Чайка» не «Чайка», пьеса не о муках творчества и природе таланта, а об успехе. Представляешь, об успехе! И модный режиссер не стесняется везде и всюду по-зи-ци-онировать свою постановку как пьесу об успешных и неуспешных. А на самом деле классика нужна ему лишь для подтверждения собственных комплексов и амбиций.
Сашка изумленно смотрел на жену. Никогда ничего подобного она не говорила, а тут… Что это с ней? Чье влияние? Нет, надо быстрее съезжаться, забирать их со Стефанией сюда, домой. Так недолго не только окончательно жену, но и дочь потерять.
Но Ксения не замечала его растерянности и тревоги. Она говорила будто сама с собой:
— Мне тут недавно рассказали: появился новый модный термин — эгонетика. В общем, странствие по Интернету, поиск и разбрасывание в Сети своих следов. Ну, словно птичка покакала. Уже и единицу измерения придумали — гуглик. Говоришь как бы между прочим: «У меня пять тысяч гугликов, а у него всего сто», — и все понимают, о чем речь… А у меня, у меня самой… сколько этих гугликов?
Она подошла к компьютеру, провела ладонью по металлическому затылку монитора. Еще немного постояла, еще раз провела.
— Возьми салфетку, если хочешь вытереть пыль. Что ты на него так странно смотришь? Не то с нежностью, не то брезгливо.
— Нет, не буду… Хотя, конечно, Rambler ответит. На все вопросы отвечает Rambler… Но отчего так и тянет нажать на кнопку и задать поиск? Раньше искали себя, теперь — о себе. И Rambler отвечает, на все вопросы отвечает Rambler!
— Интернет для того и придумали, чтобы держать в нем информацию. На все случаи жизни, — попытался остановить бессмысленный разговор Сашка. Общих мест он никогда не стеснялся.
— Да, информацию, — повторила Ксения, со всей силы вжимая кнопку процессора внутрь. — Но мы уже не информацию ищем, а подтверждение своего признания. Чтобы доказать себе и окружающим, что чего-нибудь да стоим. Иначе как объяснить, отчего в Сети такое количество доморощенных любительских сайтов, персональных страниц в «Википедии», блогов в «ЖЖ»? А «Фейсбук»! Скоро Бобчинские оттуда будут вещать городу и мировому эфиру, как они покакали и пописали, а друзья их — в упоении лайкать: «Молодчинка! Сегодня твой стульчик куда форматнее, чем позавчера!»
— Это про кого ты? — Сашка весело смеялся.
— Загляни — долго искать не придется! Старательно подсчитывают сетевой рейтинг, ревниво сравнивают себя с другими, гоняются за недостающими гугликами, затем — мегагугликами, потом — гигагугликами. В институте — индекс цитирования, в паутине — гуглики. Базар житейской суеты. Эпидемия тщеславия. Не отсюда ли и это наше болезненное отношение к наградам, премиям, все эти презентации, торжества, фуршеты, это всеобщее стремление выиграть, как на спортивных соревнованиях, где важен прежде всего результат?
— Может, тебе пока прилечь или хочешь чего-нибудь выпить? — участливо спросил Сашка.
— Ты ничего не понял… Хотя нет, ты прав. И в самом деле, надо пойти прилечь. В поезде почти не спала… Сама не знаю, с чего это я… Ты молчишь, Rambler молчит…
Процессор долго шипел, но экран так и не загорелся. Сашка с тревогой смотрел то на компьютер, то на жену. Оба сегодня ему не нравились…
Вечер начинался не по-московски рано, в шесть.
Они приехали в четверть шестого. Сашка хотел лично убедиться, что для фуршета все готово и никаких неприятных сюрпризов не предвидится.
Долго спускались по узкой винтовой лестнице, такой страшной, что каждый раз, находя в полутьме следующую ступеньку, Ксения боялась полететь вниз. Узкая юбка обхватывала ноги, не позволяя шагать свободно.
У последней ступени их встретили две большие размалеванные фигуры, похожие на уличных артистов-зазывал. Старый пасечник смотрел прямо в глаза и хитро улыбался, а молодой Гоголь, содранный с рисунка Юрия Анненкова, тыкался в Ксению кривым, крючковатым, но по-буратиньи длинным носом. Парики у обоих были одинакового светло-рыжего цвета.
