Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка
P.S. Я только что услышал этот самый последний слух. Проект был выполнен Мисом!!! Спроектировано в 1925 году, но так и не пущено в дело. Вот это ошибочка!»
Я вчитывался в картеретовские строчки, пока не стало больно глазам, у него был очень неразборчивый почерк, но этот «самый последний слух» Картерет нигде не подтвердил и не опроверг.
Конечно, давнее, пусть даже в свое время разоблаченное, мошенничество может быть интересным, но даже Марджори не сочтет это достаточным средством давления. Ведь прошло столько лет и если еще учесть, что и тогда-то ничего не было предпринято по этому поводу, то назвать Ярроу мошенником в настоящее время — все равно, что оклеветать невинного человека.
Я не видел, как использовать этот скандал, давно уже ставший забытой историей, чтобы разоблачить Ярроу как шантажиста, давившего как-то на Конрада, чтобы получить заказ на строительство трибун.
Мне ничего не оставалось, кроме того, как положить дневники в сумку, после чего досмотреть последние пять минут «Пиноккио», а затем отправить свое потомство в постель.
Во вторник утром поехавшие по своим делам в Суиндон Гарднеры подбросили меня с ребятами до прачечной и договорились заехать за нами в парикмахерский салон «Смитс».
Пока почти весь наш наличный гардероб стирался и сушился в стиральных машинах-автоматах, мы совершали набеги на близлежащие магазины в поисках пяти пар неодинаковых спортивных туфель (сделать это было трудно — и очень недешево, — потому что для мальчиков было далеко не все равно, какого цвета будут украшения на обуви, хотя мне казалось, что все они одинаковые), а после этого (ненадолго остановившись для покупки яблок) я неумолимо повлек их стричь волосы.
Их всеобщее несогласие стричься испарилось, как фруктовый пирог, стоило им переступить порог «Смитс», потому что там их встретила и первой приветливо обратилась к ним Пенелопа Фаулдз. Высокая, стройная, юная блондинка Пенелопа поздоровалась за руку с каждым из моих сорванцов, и от этого я чуть было совсем не потерял голову, позабыв, что давно уже стал взрослым мужчиной.
Я думал, что «Смитс» — тихое, спокойное, старомодное заведение, потому что судил по дате его основания, отстоявшей от нашего времени почти на два столетия. Оказалось же совсем наоборот: здесь делали самые современные прически, повсюду сверкал хром, играла тихая музыка. Фотографии причесок на стенах походили на иллюстрации по фигурной стрижке деревьев. Можно было подумать, что ты попал в Лондон, потому что сидевшие и стоявшие вокруг молодые люди с конскими хвостами на голове трещали, как настоящие жители Истэнда. Я чувствовал себя здесь совсем стариком, а мои дети были в восторге.
Пенелопа сама подстригла их, посоветовавшись со мной перед тем, как выслушала пожелание Кристофера быть подстриженным строго под ноль, так, чтобы осталась только лихая челка, спадавшая на лоб.
— Ради Бога, — взмолился я, — нужен какой-то компромисс, не то его мать сживет меня со света. Обычно она сама стрижет его.
Пен восхитительно улыбнулась. Я посмотрел на нее с обожанием, чувствуя, что помолодел лет на десять. Она состригла Кристоферу столько волос, чтобы он остался довольным, но, на мой взгляд, слишком коротко. Это его волосы, напомнил он мне. Попробуй повтори это маме, посоветовал я ему.
По непонятным мне причинам Тоби попросил сделать ему «самую обычную прическу» и ничем не проявил своего вечного несогласия. Это подействовало на меня размягчающе, и я, наблюдая, как Пенелопа подтыкает ему вокруг шеи простыню, спросил, здесь ли ее матушка.
— Наверху, — сказала она и показала пальцем на лестницу. — Поднимайтесь. Она сказала, что ждет вас. — Она улыбнулась, и у меня захолонуло сердце. — Не бойтесь, из ваших деток не получатся уродцы — у них головы прекрасной формы.
Я нехотя поднялся на второй этаж, и там все оказалось как в старые добрые времена: вдоль стен сидели дамы в бигуди под сушилками и читали журналы по домоводству.
Соблазнительная в своих облегающих черных брюках, ослепительно алой блузке, с длинной ниткой жемчуга на шее, Филиппа провела меня мимо почтенных матрон, смотревших на крупного мужчину с палочкой, как на неизвестно откуда свалившегося марсианина.
— Не обращайте внимания на моих старых милочек, — поддразнила меня Филиппа, введя в затянутое пестрым ситцем святилище. — «Танкерей» пойдет?
Я неуверенно промямлил, что можно, и тут же у меня в руке очутился большой стакан с доброй порцией джина, с добавленной в него малой толикой тоника, кубиками льда и толстым ломтиком лимона. Четверть двенадцатого утра во вторник. Ничего себе.
Она закрыла дверь, так что старые милочки больше не могли глазеть на меня.
— У них уши, как у летучих мышей, улавливают все, что может стать сплетней, — с юмором заметила она. — Так что вы хотели узнать?
Я осторожно начал:
— Форсайт?..
— Присаживайтесь, мой дорогой, — скомандовала она, опускаясь в розовое кресло и показывая жестом, чтобы я садился в такое же.
Ответила она следующее:
— Я всю ночь думала, следует ли мне рассказывать вам все это. Ну, не всю ночь, но полночи, это точно. Несколько часов. Уильям всегда доверял мне, он знал, что я никому не расскажу того, что слышу от него. Но сейчас… даже не знаю, чего бы он хотел, теперь уже все выглядит по-другому. Кто-то взорвал его любимый ипподром, а вы спасли вчера скачки, и я думаю… я думаю, что вам и в самом деле не довести до конца того, что вы делаете для Уильяма, если вы не будете знать, с кем имеете дело, так вот, мне кажется, он не стал бы возражать. — Она отпила джина. — Сначала я расскажу о Форсайте, а там дальше посмотрим.
— Ладно, — сказал я.
Она глубоко вздохнула и, постепенно расходясь, начала рассказ.
— Форсайт, — проговорила она, — попробовал надуть страховую компанию, и семейству пришлось выбирать, то ли выложить кучу денег, то ли неизвестно сколько лет носить ему передачи в тюрьму.
— Я так и думал, — заметил я. — Должно было быть что-то вроде этого.
— Уильям сказал… — Она все еще колебалась. — Знаете, так странно, что я вам это рассказываю.
Я кивнул.
— Я бы рта не раскрыла, если бы он был жив, а на семейство мне ровным счетом наплевать. Я часто говорила ему, что он не должен заниматься попустительством и выручать их, когда они нашкодили и занимались уголовщиной, но он и слышать об этом не хотел. Только бы не запачкалось имя Стрэттонов… какое-то наваждение, одержимость какая-то.
— Да, верно.
— Так вот, — она глубоко вздохнула, — около года назад Форсайт занял в банке целое состояние под гарантию Айвэна — отца, — то есть под его садовый центр, и принялся покупать и перепродавать управляемые по радио сенокосилки для газонов. Айвэн и сам-то не великий бизнесмен, но он хотя бы слушает своего управляющего, обращается за советом к Конраду и Уильяму, я хотела сказать, обращался… и у него настоящий бухгалтер… но этот всезнайка Форсайт сам с усам, никого не слушал и купил огромный склад, причем по закладной, и набил этот склад сенокосилками, тысяча штук! Пока вы пьете пиво, они подстригут лужайку, но вся беда была в том, что косилки уже устарели, и устарели до того, как он подписал контракт, к тому же то и дело выходили из строя. Те, кто продал их ему, наверное, от смеха надорвали животы. Так сказал тогда Уильям. Уильям сказал, что Форсайт намеревался «монополизировать рынок», чего еще никому, сказал Уильям, не удавалось ни в чем и никогда. Это кратчайший путь к банкротству. И вот, пожалуйста, Форсайт накупил гору косилок, а покупать у него никто не стал, ему пришлось платить огромные суммы по закладной, а денег на счетах кот наплакал, банки стали возвращать его чеки неоплаченными, и Айвэну ничего другого не оставалось, как возместить этот невероятный банковский заем… и вам нетрудно будет догадаться, чем все кончилось.
— Небольшим пожарчиком? — догадался я.
— Небольшим! Вы тоже скажете. Выгорело полакра. Склад, косилки, аппаратура для радиоуправления, не осталось ничего, только угольки. Уильям говорил, что ни у кого не было сомнений, что это поджог. Страховая компания послала людей расследовать пожар. Было столько полиции. Форсайт не выдержал и один на один с Уильямом во всем признался.
Она вздохнула и немного помолчала.
— Ну, и что было? — спросил я.
— Ничего не было.
— Ничего?
— Ничего. Поджечь свое собственное добро не преступление. Уильям заплатил за все. Страховые затребованы не были. Он оплатил закладную с процентами и продал землю, на которой стоял сгоревший склад. Оплатил все контракты на никудышные косилки, только бы не было исков в судах. Вернул банку заем, опять же с процентами, чтобы спасти айвэновский садовый центр от продажи, поскольку тот был объявлен гарантией сделки. Все это влетело в такую копеечку, что трудно даже представить. Уильям поставил всех членов семьи в известность, что благодаря форсайтовской афере и его преступной проделке все они получат в наследство намного меньше, чем могли бы, если бы не Форсайт. После этого все перестали разговаривать с Форсайтом. Он стал плакаться по этому поводу Уильяму, и тот прямо сказал ему, что придется выбирать между бойкотом и тюремной камерой, да еще быть благодарным, что все так обошлось. Тогда Форсайт сказал, что это Кит велел ему сжечь склад. Кит назвал Форсайта лжецом. Но Уильям сказал мне, что, по-видимому, это правда. Он сказал, что Кит всегда говорил, что избавиться от чего-либо лучше всего, спалив все дотла.
