Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк
— Про… Людочку? — уточнила та.
— Про Людочку…
— Сердишься.
— Нет, Антонина Петровна! — Кирилл вздохнул. — Чего на вас сердиться-то?
— Ну… что не сказала… ты ж мне платишь, чтоб я за братцем твоим приглядывала. — Антонина Петровна сложила спицы и в кулаке их зажала, точно собиралась Кирилла ткнуть. — А я недоглядела… только вот, ты уж извини, Кирилл… но больно ты к нему строгий. А я тебе так скажу…
Выглядела старушка весьма воинственно, и Кирилл отодвинулся. Просто на всякий случай, а Жанна не сумела сдержать улыбки.
— Ему не доктор нужен, а баба нормальная, которая сумеет и с головой управиться, и вот с этим, — Антонина Петровна щелкнула пальцем по морщинистому горлу. — Я-то, чай, поболе твоего пожила, много повидала. И все эти ваши болячки, они от дури большой и от неустроенности. Что Игорек? Сначала мамаша его, профурсетка профурсеткой, вечно где-то там в вышинях витает, никогда не поздоровается даже. А потом и вовсе один, бобыль бобылем… вот и запил. Конечно, депрессия будет.
Непривычное слово Антонина Петровна проговорила по слогам.
— И вы его лечите-лечите, да не вылечите… вон небось, когда Людочка рядом, он и цветет. И мужик нормальный… И кому от того плохо? Никому. Чай взрослый, сам решает…
— Антонина Петровна, — прервал разглагольствования Кирилл. — Игорь, если вы не запамятовали, ничего сам решить не способен. Он не вправе совершать какие-либо сделки, подписывать документы… и в брак вступать.
— Вот! — Антонина Петровна выставила спицы. — Оттого и молчала! Вам-то, понятно, Людочка не по нраву. Не вашего она полету птица. Я ей, когда заприметила, как она на Игорька смотрит, это и сказала, что, мол, осторожней, непростая семейка… Только когда мы, бабы, про осторожность думали, ежели влюбленные…
— А она влюбленная?
Кирилл поинтересовался таким тоном, что Жанна сразу поняла: во влюбленность он не верит ни на грош.
— Влюбленная, — убежденно заявила Антонина Петровна. — Очень Игорька любит. И смотрит за ним хорошо. И ей он как человек надобен… А вы только и смотрите, чего за нею есть! А ничего за нею нету. Родители ее — голь перекатная… мне-то моя свекровушка, было дело, прямо так и заявила, что, мол, не пара ты, Тоня, нашему Алешке. И всю жизнь попрекала… Может, он и профессорской семьи был, да только в той семейке все безрукие да бездушные. Лишь смотрят, сколько за человеком золота да денег есть, а что сам этот человек из себя представляет, им все равно было…
Антонина Петровна распалялась и краснела, выплескивая давние обиды. Верно, крепки они были, оттого и пожалела она Людочку в ее стремлении связать судьбу с богатым парнем. И прикрывала роман, молчала не потому, что не видела, а потому, что не хотела, чтобы выгнали бедную.
— Вот и жили бы себе!
— Стоп! — рявкнул Кирилл и выдохнул, переводя дух. — Кто и с кем жить будет, это мы потом разберемся, если вообще кто-то жить будет… Когда Людочка ушла?
— Утром.
— Когда утром?
— Так… в половине десятого. Ей мамаша ее позвонила, чтоб младшенькую в поликлинику свела… а к обеду как раз и быть обещалась.
— Это она вам сказала?
— А то… Людочка — девочка добрая, просила очень за Игорьком приглядеть, чтоб, значит, из квартиры не выходил. Сказала, что он работать сел и, значит, надолго… а она скоренько обернется.
— Скоренько… — эхом повторил Кирилл. — А Николай во сколько пришел?
— Так… в десять. Нет, начало одиннадцатого было… Со мной не поздоровался даже! — пожаловалась Антонина Петровна. — Гордый. Все ваши гордые, уж извини старуху за прямоту.
— Это верно, — отозвался Кирилл, думая о своем. — А во сколько он ушел?
— Так аккурат перед вашим приходом. Вылетел, что пробка из бутылки… нервовый… Думаешь, он Игорька отравил?
— А с чего вы решили, что Игорька отравили?
— Так не сам же! — Антонина Петровна сказала это с искренней убежденностью. — Он сам смерти боялся. Мне как-то поведал, что после матушки… он же ее нашел, а тогда, помнишь, жара стояла… Игорек уезжал на два дня… вернулся, а тут, значит, горе такое… воняло… вот он поглядел, чего с ней стало, и сильно в волнение пришел… и потом уже, когда с ним эта самая депрессия приключилась, все мне плакался. Сидел тут и рассказывал что про жизнь свою, что про матушку, что про смерть, которая приключится со всеми… и что очень он умирать боится. Николай это. Больше некому. — Антонина Петровна взялась за спицы.
— И что ты обо всем этом думаешь? — поинтересовался Кирилл, выбравшись из подъезда.
Лето. Жара. И странно, что лета этого от силы месяц остался, что пройдет оно быстро, сменится осенью, а та — зимой…
— Николай, — без малейшей уверенности сказала она. — Или Игорь. Или…
— Людочка, — подхватил невысказанную мысль Кирилл.
— Но зачем ей?
— Не знаю. Но съездим… поговорим… только сначала заглянем в детскую поликлинику.
Вопросов Жанна задавать не стала.
Заглянули. И Кирилл долго и мило беседовал с девушкой в регистратуре, которая вдруг оказалась вовсе не занята и осведомлена… и улыбалась очаровательно, а эта ее улыбка донельзя злила Жанну. Девушке хотелось расцарапать лицо.
— Что и следовало доказать. — В голосе Кирилла слышалось удовлетворение. — Людочка тут не появлялась.
— Это еще ни о чем не говорит.
Слишком все просто: обвинить чужака.
— Сам подумай, — почему-то неизвестную Людочку было жаль, — ее не было в доме, а там пытались убить меня… и Аллу… и в машину твою она вряд ли бы залезла… и с бутылкой…
— Я и не говорю, что она убивала своими руками. — Кирилл сел и, вытащив из-под сиденья бутылку с минералкой, осушил в полглотка. — Я говорю, что она замешана во всем этом дерьме… и догадываюсь, как именно… Но найти ее будет непросто.
— Она…
— Жанна, скажи, было похоже, что Игорь собирался работать?
— Не знаю. У меня нет знакомых художников.
— Не похоже. Все на местах. Краски разложены. Кисти. Уголь. Альбомы для набросков. Игорь ни к чему не прикоснулся.
— Не успел. Пришел Николай и отвлек.
— Людочка сказала, что он сел работать… то есть факт свершился. А Николай возник не сразу, через полчаса после ее ухода. Или даже позже.
— Тебе просто хочется сделать ее виноватой.
— Хочется, — не стал спорить Кирилл. — И я знаю, что она виновата. Но вот в чем… Едем. Если повезет, кто-нибудь из семейки подскажет, где Людочку искать.
Замок Тиффож изменился.
Прежде он казался Жилю невероятно огромным, а ныне… Обыкновенный? Пожалуй. Просторный, конечно, и места хватит не только для Жиля с Катрин, но и для свиты.
Жилю она не нужна, но Катрин будет скучать в пустоте Тиффожа. Да и разве не имеет права он, Жиль де Ре, маршал Франции, барон, граф, создать собственный двор? И пусть уж этот двор будет не менее роскошен, нежели королевский.
Две сотни рыцарей — свита его.
И в огромном зале замка не смолкает музыка… менестрели и миннезингеры, бродячие актеры и шуты… танцоры и танцовщицы… Музыка гремит. Веселье идет день за днем, ночь за ночью. И во дворе замка всегда пылают факелы. Здесь рады гостям, если, конечно, гости эти готовы преклонить колени перед хозяином, признавая за ним высшую силу и власть на этих землях.
Пожалуй, он и вправду старался быть счастливым.
Возможно, что и был.
Он уставал от веселья и спускался в благословенную тишину подземных этажей, где ждала его лаборатория деда. Жиль сумел найти человека, который согласился служить и служил верно. Он был уродлив, карл Якоб, по собственным его словам, выкраденный во младенчестве цыганами, а после выращенный ими же в кувшине. Он редко говорил о прошлом, но само его тело выдавало те муки, через которые Якобу суждено было пройти. Он не был зол, скорее жесток, утверждая, что жестокость эта проистекает единственно от знания человеческой природы.
— Они все, эти люди, которые так хвалятся тем, что красивы, смеялись надо мной, — сказал как-то Якоб в редкую для него минуту откровения. — Они кидали в меня гнилую репу… и тыкали палками… мочились на мою клетку… Будучи ребенком, я надеялся, что однажды в этой толпе отыщется милосердная женщина, которая заберет меня у цыган. Но с годами понял, сколь тщетны были эти надежды.
В лабораториях Якобу нравилось.
Да и в замке, где вся челядь вскоре уверилась, что будто бы уродец обладает неким тайным знанием, и преисполнилась к нему страха и почтения.
— Хозяин мудрый, — говорил Якоб, устраиваясь на полу у ног Жиля. — Хозяин много знает.
Много, но не достаточно.
И Жиль, разбирая записи деда, понимал, сколь ничтожно мало его знание. Он вновь и вновь перечитывал старинные манускрипты и эти дневники, проходя наново путь, уже единожды пройденный дедом. И сам, верно, не понял, как поиск эликсира захватил его.