Наталья Солнцева - Французский ангел в кармане
Что-то произошло с Кириллом, что-то проснулось в его очерствевшей душе городского жителя и делового человека, практичного скептика, привыкшего смотреть на все вокруг полным иронии и цинизма взглядом. Он вдруг почувствовал себя огромным, вмещающим и это бледное морозное небо с розоватыми облачками, и эту поднимающуюся вверх дорогу с венчающим ее собором в золотых куполах, и эти верхушки елей, выступающие из-за белой соборной стены, и эту спокойную, свинцово-голубую гладь реки, уже покрытую слабым ледком, и эту величественную, каменную громаду моста, по которому они ехали…
– Смотри, красота какая, аж дух свело! – сказал он сидящему рядом Антону. И тот с раскрытыми от удивления глазами уставился на друга, показавшегося ему каким-то чужим и загадочным незнакомцем.
– Что это с тобой? – спросил он Кирилла с недоумением, переходящим в раздражение.
– Сам не знаю, – вздохнул Дубровин и счастливо улыбнулся. – Хорошо мне, брат! Так хорошо, что самому завидно! И отчего это я раньше был словно слепой? Ничего настоящего вокруг не замечал – все витал в каких-то серых лабиринтах!
Антон подозрительно покосился на Дубровина. Тот явно не в своем уме! И это состояние с каждым днем усугубляется.
– Ты бы к врачу сходил, – посоветовал Антон. – Я ему уже второй раз звоню, договариваюсь, а ты все занят!
– Это тебе к врачу надо, чудак! – рассмеялся Кирилл. – Лечить слепоту, глухоту и отсутствие радости от общения с миром! Заодно и Леонтину прихвати, ей тоже консультация «ведущего специалиста по душевным болезням» не помешает!
Муромцев что-то фыркнул сердито и замолчал.
Кирилл тоже молчал, думая о том, что испытывает постоянное желание позвонить Клавдии. Но что он ей скажет? «Привет, я соскучился! Очень хочется вас увидеть, поговорить, просто посидеть рядом, выпить вина или кофе, слушать, как потрескивают дрова в камине, как за окном гудит северный ветер, а вьюга бросает снегом в стекло…» Это он ей скажет? Любая женщина бы засмеялась в ответ на такое. Но Клавдия, может быть, и не засмеется. Может быть, она сама умеет чувствовать нечто подобное. Она его поймет. Вот Леонтина бы наверняка разозлилась, решила бы, что он над ней издевается.
А что, если напроситься к Клавдии в гости? Интересно, чем она занимается долгими зимними вечерами? О чем думает? Чего ей хочется от жизни? Чего ей хочется от мужчины? У нее такое милое, немного усталое лицо. Была ли она замужем? Что ей принесли любовные отношения – скуку, недовольство, боль? Или привычку, заменяющую свежесть и новизну ощущений?
Кирилл поймал себя на том, что он совершенно внутренне меняется, думая о Клавдии, о ее какой-то мягкой, осенней красоте, пронизанной печалью увядания. Она была вся полна тем особым светом, присущим истинно женским зрелым натурам, который очень редко удается увидеть. Кириллу повезло, что он с ней встретился. Недаром в тот вечер, как ни ныла Леонтина, требуя ехать непременно в «Прагу», он упрямо стоял на своем, что пойдет или в «Охотник», или вообще останется дома смотреть телевизор. Она, та женщина, тогда позвала его… и он почувствовал этот призыв, самый сильный, непреодолимый, который невозможно не услышать, не уловить в звенящем тысячеголосом пространстве, на который невозможно не откликнуться…
В сауне стоял горячий запах сосны и кедра. Гладышев любил париться только так, утверждая, что эти деревья наполняют его организм «тонкой энергией». Георгий не стал спорить. Виктор – его гость, а законы гостеприимства на Востоке превыше всего. Попарившись, они долго плавали в маленьком бассейне, разговаривая о всякой ерунде.
– Хочу тебя угостить ужином, – сказал Георгий, когда они с Виктором отдыхали, переодевшись в спортивную одежду, просторную, из натурального хлопка, чтобы не стесняла движений и дыхания тела.
– Это смертельный удар по здоровому образу жизни! – засмеялся Гладышев.
Бывший сыщик заботился о своем теле, регулярно посещал тренажерный зал, сауну, зимой купался в проруби, а летом любил ездить на Клязьминское водохранилище, где легко дышалось – хвойным лесом, можжевельником – и далеко простирался покрытый серебряной рябью водный простор. В еде он был весьма разборчив, любил пробовать всякие новомодные диеты, но никогда не доходил в этом до фанатизма. Скорее это была у него своеобразная игра, от которой он получал удовольствие.
Гладышев жил один, в хорошей двухкомнатной квартире с высокими потолками и облицованными кафелем газовыми печками, недалеко от метро «Новослободская». Жена ушла от него несколько лет назад по непонятным причинам. Детей у них не было, и все свое свободное время Гладышев отдавал работе. Он был сыщиком по призванию, что называется, «до мозга костей», настоящим гением в своей области, добросовестным и дотошным до крайности, но и до крайности самолюбивым. Может быть, поэтому он и ушел из милиции, оскорбленный тем, что его виртуозная работа так плохо оценивалась. «Хороший результат должен быть достойно оплачен», – не раз говаривал Гладышев, за что ему доставалось от начальства. Особенно злило его шефа то, что Виктор «развращал» своими непомерными требованиями молодых ребят, которые его боготворили, буквально смотрели ему в рот и ловили на лету каждое его слово.
Когда Гладышеву надоело сражаться с «ветряными мельницами» окружающей его глупости, он уволился. Работа сама нашла его в лице директора «Опала», который умел ценить «хорошие мозги», и вскоре Виктор и Георгий стали не просто сотрудничать, а по-настоящему дружить. Не семьями, потому что таковых ни у одного, ни у другого не оказалось, а просто так, по-мужски: без суеты, спокойно и надежно. Они во многом были очень разные, но в чем-то главном сходились, и это главное спаяло их отношения крепче, чем деньги или взаимные услуги.
– Ладно тебе, – добродушно глядя на друга, сказал Георгий. – Можешь сделать исключение! У меня молочный барашек зажарен и настоящий армянский коньяк в холодильнике. Мы с тобой давно настоящего мужского пира не устраивали, слушай! Я соскучился!
«Настоящий мужской пир» был веской, но не единственной причиной, по которой Георгий решил поговорить с Виктором. Истинной причиной их встречи было зашедшее в тупик расследование. Гладышев не имел привычки лезть не в свое дело, пока его об этом не попросят. Он выполнял задания, но не проявлял инициативы. Таково уж было свойство его характера, основанное на твердом убеждении: если его услуги понадобятся, ему об этом скажут.
Виктор видел, что Георгий нервничает, мечется, хватаясь то за одно, то за другое, пьет, не спит ночами, шагая по кабинету, даже не ездит домой в Москву. У них была договоренность – не касаться личной жизни друг друга, которую они старались выполнять. Виктор знал, что у Георгия есть женщина, но никогда ни о чем не расспрашивал. Он скорее догадался, что Вика Мураткина, убитая бухгалтерша «Инвест-сервиса», и есть бывшая любовница Георгия. И что Георгий роет землю, пытаясь узнать, кто это сделал. Месть читалась в его глазах яснее, чем если бы он повесил рекламный щит с этим словом у ворот «Опала». Но Георгий не посвящал никого в подробности, а Виктор сам не спрашивал. Видно было, что дела идут не так, как следовало бы. Для того чтобы исправить положение, Гладышев должен был обладать всеми фактами, которые ему мог сообщить только Георгий. Именно это он, по-видимому, и собирался сделать.
Барашек, зажаренный по старинному рецепту, на открытом огне, был великолепен. Пряное, сладкое мясо, свежие овощи, зелень, горячий лаваш запивали красным грузинским вином. На десерт – коньяк, черный виноград и кофе по-турецки, как любил Георгий. За едой разговор о деле не заводили; еда – это святое. Поговорить время еще будет, потом…
– Кури, – Георгий поставил на стол коробку с тонкими длинными сигарами. – Я с тобой посоветоваться хочу.
«Вот оно», – подумал Гладышев, догадываясь, какого рода совет мог понадобиться другу.
– Гридин мне позвонил сегодня утром, – продолжал Георгий. – Сказал, что кто-то ему прислал конверт, а в конверте – кусочек сожженного векселя, того самого, который мы ищем. Словом, гридинские неприятности закончились: вексель сожжен, следовательно, он не может быть выкуплен или предъявлен к оплате, теперь можно будет все уладить с банком и выписать новую бумагу. Шведы успокоятся, и все остальные тоже. С этой стороны дело кончено, если не считать того, что похититель векселя остался неизвестен.
– Ну и что? – возразил Гладышев. – Я так понимаю: Гридина волновал вексель, а не вор. Во всяком случае, второе – значительно меньше.
– Гридина – да. Но не меня! Ведь тот, кто взял вексель, скорее всего и есть убийца. Я хочу найти его!
– Зачем? Статистика раскрываемости на твою зарплату не влияет, а девушку этим не вернешь. Может, не стоит суетиться?
– Боже! Это невозможно! Виктор, я не могу оставить безнаказанной смерть Вики. Я же любил ее! Она… У нее мог родиться ребенок… мой ребенок! Ты понимаешь? Убили не только женщину, которую я любил, но и моего ребенка! И как это я, мужчина, оставлю эту гниду, этого бешеного шакала спокойно ходить по земле?! Что ты говоришь такое? Ты хочешь, чтобы мои предки перевернулись в своих гробах? Чтобы они навеки прокляли Георгия, лишенного чести, опозорившего славный род? Ты этого хочешь, да? Ты хочешь, чтобы моя мать выплакала все глаза от стыда, что родила такого недостойного сына, да? Чтобы мой отец не мог умереть спокойно, зная, что я покрыл позором его седую голову? А все мои родственники презрительно отворачивались бы при моем появлении? Чтобы мое имя было проклято и забыто навеки, да?
